Отец и сын - Георгий Марков

— Ёська жить хочет. Ёська бабу кормит, парня кормит, девку кормит… Порфишка-купец товар прячет, припас прячет…

Старик рассказывал долго. Он то плакал, то негодовал, потрясая сухонькими, в пятнах смолы и ссадинах кулачками, то плевался желтой табачной слюной. Мужики слушали, стараясь правильно понять сбивчивый рассказ.

— Стало быть, дружище, — заговорил Бастрыков, — ты у коммуны подмоги просишь. Знай сам и другим расскажи: подмогу мы тебе окажем, хоть сами мы небогаты. Муку дадим и припас дадим. Наша вера такая: есть у тебя кусок — отломи от него и товарищу дай.

Ёська соскочил со скамейки, намереваясь снова встать перед Бастрыковым на колени. Но Митяй довольно бесцеремонно схватил старика за шиворот и опять посадил на скамейку.

— У коммунаров, братуха, равенство-братство и все, что есть, мое — твое, твое — мое.

Старик понял, что Митяй сказал что-то очень значительное, и принялся ему кланяться.

Васюха Степин, назначенный общим собранием коммунаров заведовать складами, направился под навес, где, прикрытый брезентами, лежал продовольственный запас коммуны, а также в особом ящике порох, дробь, пистоны, несобранные, все в смазке, двуствольные ружья центрального боя.

Пока Васюха отвешивал на скрипучем, изржавленном кантаре муку, Бастрыков и Митяй разговаривали с остяком.

— А что, дружище, много вас тут по Васюгану обитается? — спросил Бастрыков, не переставая смотреть на старика участливыми, с ласковой искринкой глазами.

Остяк в задумчивости стянул к губам подвижные морщины, перебирая пальцы, долго молчал, потом заговорил неожиданно оживленно и даже бойко:

— Ёська все здесь знает. В устье бывал, в вершине бывал, на большом болоте зверя бил. На Чижапке птицу промышлял. Ёська считать будет — слушай: стойбище Югино — пять юрт, еще пять юрт, еще две юрты.

— Двенадцать юрт, — подытожил Митяй.

— Стойбище Маргино — пять юрт, еще две юрты.

— Двенадцать юрт плюс семь юрт, итого девятнадцать юрт, — вел свой счет Митяй. — Стойбище Наунак… много юрт?

— Ёська худо считать знает.

— Ну все-таки скажи, сколько там юрт? Намного Наунак больше, чем Югино? — заинтересовался Бастрыков.

Старик вскинул голову, повязанную платком, уставился подслеповатыми глазами куда-то в небо, твердо сказал:

— Наунак два Югино и еще Маргино.

— Двадцать четыре плюс семь будет тридцать один.

Значит, в твоем Наунаке, отец, тридцать одна юрта, — быстро подсчитал Митяй.

— Будет так, — утвердительно кивнул старик.

— А где живет Порфишка? — спросил Бастрыков, с усмешкой взглянув на Митяя.

— А, язва ему в брюхо! — Остяк сердито махнул рукой и опасливо огляделся. — Порфишка сильно худой человек… До него от вас семь плесов. — Старик погрозил полусогнутым пальцем в пространство. — Помирать будет — Бог спросит: за что, Порфишка, остячишков мучал? Зачем братишку Кирьку стрелял?

— Нет, дружище, так не пойдет, — замахал кудлатой головой Бастрыков. — Об этом Порфишку надо до его смерти спросить и на Бога эту работу не перекладывать.

— У коммунаров, братуха, так: на бога надейся, а сам не плошай, — засмеялся Митяй и обнял худенького, сгорбленного старика.

Остяк понял Митяевы слова, тронутый лаской, заглянул ему в лицо:

— Смелый ты, а Порфишка хитрый. Днем следы прячет, ночью живет.

— Ты позволь мне, Роман, съездить к этому Порфишке, испытать его хитрость.

— Подожди, Митяй, вместе поедем. Я тоже хочу на этого зверя посмотреть. Пусть знает: остяков обижать не дадим!

Алешка не упустил подходящего случая, встрял в самый решающий момент:

— Я, тятя, вместе с Митяем в греби сяду. Ты в корму. Ладно будет?

— Добро.

Подошел Васюха Степин с узелком и мешком в руках.

— Ну вот тебе, отец, пуд муки и на двести зарядов пороха и дроби.

Такой щедрой помощи остяк не ожидал. Он встал, посмотрел просветленными глазами на Васюху и Бастрыкова, на Митяя с Алешкой, размахнул руками, как бы заключая их в объятия. Потом не по-стариковски проворно сгреб узелки и мешок с мукой и бросился рысцой к лодке, как бы опасаясь, не отнимут ли у него полученное сокровище.

— Таежна душа, а ласку чует не хуже нас, — заметил Митяй.

Когда лодка остяка заскользила по воде, удаляясь от берега, Бастрыков сказал:

— Наша коммуна для них — защита от всех бед. И путь у них один — к нам.

Глава третья

Крестовый, рубленный «в замок» дом Порфирия Игнатьевича Исаева на самом юру. Река здесь выгнулась лукой и образовала мыс. Васюган отсюда проглядывается и влево и вправо на добрый десяток верст. Позади дома чернеют темные кедрачи, а за рекой напротив усадьбы расстилаются поросшие зеленой муравой заливные луга. Лучших мест для покоса или пастьбы скота желать трудно. В летнюю ли пору, в зимнее ли время зловещим багрянцем полыхают при восходе и при закате солнца стекла в больших окнах исаевского дома. За домом надворные постройки, двухэтажный амбар, конюшня, хлев, сарай, крытый еловой дранкой.

Двор обнесен высоким бревенчатым забором и кажется издали неподступным, как беркутиное гнездо, сооруженное птицей на самой маковке трехсотлетней лиственницы. Но подход к дому есть, даже с удобствами.

— Ты смотри, Роман, какую лестницу он сгрохал. Прямо от реки начинается да еще с перилами, как у царя. Вот сукин сын! — весело смеялся Митяй, работая гребью и с озорством поглядывая на усадьбу Исаева, расстояние до которой укорачивалось с каждой минутой.

Бастрыков был настроен серьезно. Поправляя веслом ход лодки, он исподлобья смотрел на гнездо васюганского старожила, думал: «Вцепился в берег намертво! Трудно будет отсюда его выковыривать, а выковыривать придется. Васюган может быть либо наш, либо Порфишки. Середки тут не должно быть».

Вспомнилась Бастрыкову беседа с секретарем волкома партии в Парабели.

— Васюган, товарищ Бастрыков, мало заселен, — говорил ему секретарь волкома. — Но это не значит, что там нет жизни, классовой борьбы. Еще в девяностые годы на Васюгане осел кулак, а точнее, купчик Порфирий Исаев. Остяки по простоте душевной зовут его Порфишкой. Впрочем, они и самого царя называли прежде Николашкой… Ну вот, определенно никто не знает, откуда пошло у Исаева богатство, но остяки утверждают, что добыто оно нечестным путем. Долгие годы охотился на Васюгане знаменитый охотник Мартын Богатырев. Был он сам из Томска. Однажды осенью Мартын исчез бесследно. Найти его не удалось. А вскоре после этого достаток Исаева стал подниматься, как тесто на дрожжах. И по сию пору держит Исаев в своих руках все остяцкое население. По-видимому, с дореволюционных лет имеет он изрядные накопления продовольствия и ружейных припасов. Пользуясь нерасторопностью нашей кооперации, ссужает остяков под чудовищные проценты, короче, обирает их…

— Ну а почему его… не того?

Бастрыков прижал ноготь большого пальца к столу, и секретарь волкома без дальнейших пояснений понял, что тот хочет сказать.

— Не так это просто, товарищ Бастрыков. Формально Исаев числится зажиточным крестьянином, экспроприировать его имущество, как принадлежащее капиталисту, у советской власти нет оснований. Да и хитер он, змий подколодный. Старается выглядеть благодетелем местного населения. Разными способами, и прежде всего через самих остяков, поддерживает о себе добрую славу. В прошлом году остяки Васюгана на съезде революционного крестьянства Нарымского края предложили избрать «друга Порфишку» в Комитет Севера при губисполкоме как своего представителя. Немало нам пришлось поработать, чтобы доказать им, да и всему съезду, что «представитель» этот не только не надежен, но даже и опасен. Убежден, что вашу коммуну он встретит враждебно. Сами подумайте: выгодно ли ему уступать свое положение князька на Васюгане? Ну а как бороться с ним, как разоружить и победить его, — это дело ваше. Присмотритесь к этой берлоге, изучите получше его тактику, не бросайтесь в омут очертя голову…

— Я тебе, Митяй, что хочу сказать, — заговорил Бастрыков, припомнив наказ секретаря волкома и зная горячность парня. — Ты у Порфишки сильно не воспламеняйся. Все едино он нашу правду не примет, не стоит на него хорошие слова тратить. Нам нужно все его нутро высмотреть, ну и прощупать, как он к нам относится, не начнет ли показывать зубы.

— Лады, Роман. Уж если он, кобелина бесхвостый, заедаться сам начнет, тогда не стерплю, дам ему в самую переносицу.

Митяй с такой силой рванул гребень, что лодка, качнувшись, стремительно повернулась поперек течения, а вспененный бурун воды покатился, кружась и всплескиваясь.

— От такого удара, Митяй, не то что переносица — голова на месте не удержится, — засмеялся Бастрыков, поворачивая веслом лодку на прежнее направление.

Митяй удовлетворенно крякнул, а сидевший на носу лодки Алешка закатился восторженным смехом.