Царство. 1951 – 1954 - Александр Струев

— Неряхи! — хмурился Сталин. — Мойте с мылом!

Умывальник в уборной был один, и возле него образовалась очередь.

Каждодневные ночные застолья были очень похожи, менялись лишь времена года за окном, а в доме все оставалось по-прежнему — та же до мелочей знакомая аскетическая обстановка: добротная громоздкая мебель, непритязательные люстры, плотные, всегда наглухо задернутые портьеры, тот же, то ли затхлый, то ли кисловатый, пропитанный ветхостью дух величия; лицемерно предупредительные и дерзкие глаза охраны, приглушенные разговоры вполголоса, чтобы, не дай Бог, не обеспокоить его, Хозяина. Не менялся и сам вождь — походка, голос, жесты, знакомый серый френч, до блеска начищенные черные полуботинки.

— Эй! Где вы застряли?! — донесся в открытую дверь уборной недовольный голос.

В последний год Сталин стал особенно подозрительным, мстительным и беспокойным.

Берия первым устремился в столовую. Снова расселись по местам. Маленков, этакий неповоротливый, в три обхвата, педант, со съехавшим на лоб чубчиком, стал опять заправлять за ворот салфетку. Приземистый лысый Хрущев, также не отличавшийся худобой, по примеру Булганина в этот раз оставил салфетку на коленях.

— Э-э-э, про лекарство забыл, — протянул вождь и, раздраженно мотнув головой, поднялся из-за стола. — Вы берите, берите, налегайте! — позволил он.

Подойдя к буфету, Иосиф Виссарионович открыл дверку, достал с полки мензурку и флакончик рыжего стекла. Во флакончике был йод. Плеснув в мензурку воды, Сталин поднял пузырек на уровень глаз и, развернувшись к свету, стал сосредоточенно капать лекарство. Он стоял спиной к гостям, запрокинув седую голову так, что сидящим за столом было видно большую, во весь затылок, сталинскую проплешину. Ему шел семьдесят третий год. Старость беспощадно сжимала отца народов своими неумолимыми тисками.

— Пят, шест, сем, восем! — сосчитал он.

Каждый день вождь выпивал ровно восемь капель йода. Это было его универсальное лечение. После ареста врачей-убийц, опасаясь приступов неизлечимых болезней, Иосиф Виссарионович стал производить такую процедуру регулярно.

— Не хочу докторов звать, отравят, как Жданова отравили! Сам полечусь, — объяснял он. — Йод — отличное средство. Как его пить стал, почувствовал себя другим человеком, не хожу, а летаю!

Причмокнув, председатель правительства осушил мензурку.

— Теперь и сока можно. Что нам сегодня подсунули? А ну, прокурор, проверь!

С некоторых пор вождь стал величать Берию «прокурором». Отлучив от себя Молотова, Микояна, Кагановича и Ворошилова, он сделал его бессменным тамадой. Сталин постоянно пил грузинские вина, которые ласково именовал «сок». Берия послушно подошел к батарее бутылок, выставленной на краю стола.

— «Хванчкара», «Киндзмараули», «Оджалеши», «Твиши», «Манавицвани», — перечислял он. — С чего начать?

— Открывай все, что жалеть!

Лаврентий Павлович ловко откупорил бутылки и благолепно развернулся к Хозяину.

— Теперь пробуй! — велел тот.

Берия наливал в стакан по чуть-чуть и пробовал.

— Как?

— «Напареули» выразительно, — указывая на этикетку, похвалил тамада.

— Ты не ленись, лучше вкус познай! — Иосиф Виссарионович подошел к тамаде и налил добрую порцию: — А то пробовал, как воробушек, ничего не разобрал! — притянув Берию за шею, закончил он.

Лаврентий Павлович выпил, и не просто выпил, а как положено, сначала подержал напиток во рту, поболтал между небом и языком, а уж затем проглотил.

— «Напареули» лучшее! — подтвердил он стоящему над душой Сталину. — Если не веришь, сам пей!

Берии единственному дозволялось называть Хозяина на «ты».

— А это? — плеснув в бокал «Манавицвани» и подсовывая Лаврентию под нос, не унимался генералиссимус.

Пока напитки, выставленные на столе, не перепробуют, вождь к ним не прикасался.

— Я его уже пил, — отнекивался Берия.

— Не кривляйся!

Берия снова выпил.

— И это нравится! — оценил он белое, с умеренной кислинкой, «Манавицвани».

— Раз нравится, значит, пить будем! — отозвался владыка.

Он внимательно всматривался в лицо дегустатора — не пойдут ли вдруг щеки бордовыми едкими пятнами? Не перекосится ли корявой судорогой рот? Не перехватит ли дыхание трагический приступ удушья? Очень беспокоился отец народов, что в последний момент чья-то недобрая рука подсыпала в бутылку смертоносный яд.

Берия преданно, как собака, смотрел повелителю в глаза.

«Вроде жив, под стол не падает!» — успокоился вождь.

— Что стоишь? Сам напился, а другим не дал? А ну, разливай! — Говорил Сталин медленно, допуская долгие паузы, которые каждое его слово делали обстоятельным, весомым.

Булганин выпил, и Хрущев, проглотив солидную порцию, раскраснелся, и задумчивый Секретарь Центрального Комитета Маленков дышит. Яд ни на кого не действовал, получалось, что не было в вине яда.

— Как? — глядя на седовласого красавца Булганина, спросил Сталин, все еще не дотрагиваясь до собственного фужера.

— Обалденное! — нахваливал Николай Александрович. Он залпом проглотил терпкое, в меру прохладное «Оджалеши».

— Вот Булганин силач, пьет и не падает! — глядя на своего первого заместителя, усмехнулся Хозяин. — Недаром он военный министр! — Конопатое, изъеденное оспой лицо изобразило полнейшее восхищение.

Наконец председатель правительства тоже выпил и сразу целый бокал. Глаза Иосифа Виссарионовича забегали по столу:

— Тебе, Никита, чего положить? Ты, вижу, на потроха смотришь? — Правитель стал выкладывать на тарелку дымящиеся гусиные потроха, томленные в русской печи с золотистым луком, морковкой и лавровым листом. — Ешь, Никита, ешь, а то дома тебя не кормят! — в шутку приговаривал генералиссимус.

Никита Сергеевич с удивительным напором принялся за замечательное лакомство. Тут и печеночка попадалась, слегка сладковатая на вкус, и желудочки, и сердечки. Что ни говори, а вкуснятина! Хрущев за обе щеки уплетал восхитительные потроха, чуть ли не вылизывая тарелку. У Сталина потекли слюнки, но покуда доверенный человек потрохами не облопается, к блюду не прикасался.

Из присутствующих Сталин был самый голодный. Раньше полвторого дня он с постели не поднимался, около трех подавали завтрак, в семь вечера мог легонько перехватить, но чаще обходился чаем с ватрушкой, а как раз в полночь наступало самое время обедать или ужинать, — как хочешь, так и назови.

— Ну, потрошки! Ну, потрошочки! — от удовольствия жмурился вождь, мурлыча под нос: «Жили у бабуси два веселых гуся!» — наконец-то он добрался до еды.

В этот момент Валечка принесла эмалированную кастрюльку и поставила перед Лаврентием Павловичем.

— Ваша травка! — сказала женщина и отняла крышку.

Лишь ей одной позволяли здесь обслуживать. Она уже двадцать пять лет жила при Сталине. Простая русская женщина, малограмотная, но золотое, бесхитростное сердце.

— Опять Лаврентий траву жует! — усмехнулся Булганин, который все наливал себе хмельное «Оджалеши».

Берия всегда ел исключительно свое: не обращая ни на кого внимания, придвигал кастрюльку ближе и принимался за индивидуальное блюдо. Он объяснял, что желудок у него больной и приходится соблюдать строжайшую дисциплину. Лечебное питание готовили дома, и каждый вечер опечатанный судок привозил в Волынское сотрудник его личной охраны. Лаврентий брал пропаренную травку и безучастно клал в рот. Иосифа Виссарионовича страшно раздражало персональное питание Берии.

«Потравит нас этот хитрый мингрел!» — думал Сталин. С некоторых пор он не доверял Лаврентию. Может, поэтому Берия лишился всемогущего министерства и сосредоточился на главных военных проектах. Карательное министерство Сталин поделил; из одного ведомства получилось два: Министерство государственной безопасности во главе с молодым, во весь опор рвущимся на Олимп военным разведчиком Абакумовым и Министерство внутренних дел, где принял командование гулаговец Круглов. Круглов был старательный, немного самонадеянный, однако место свое знал и Хозяину в рот смотрел. И Абакумов перед Сталиным стелился, но мелкобуржуазные нотки лезли наружу. Расселив восьмиквартирный особняк, сделав грандиозный ремонт, Виктор Семенович переехал туда на постоянное жительство. Жена его распоряжалась пятью машинами, обзавелась многочисленной прислугой. Распустились при нем и приближенные генералы, появилась в поступках эмгэбэшников княжеская важность, вседозволенность, а они ведь — слуги народа, подчиненные рабочего класса!

Однажды Сталин прознал, что перед тем, как ехать на «ближнюю», Абакумов заезжает в Кремль и получает инструкции от Берии: что говорить, как говорить, на чем сосредоточить внимание, о чем — умолчать. И после доклада в Волынском хваленый министр прямиком мчит к Лаврентию. А еще Сталину донесли, что абакумовские замы, прежде чем представить донесения пред высочайшие очи, предъявляют их для прочтения, и многое потом переписывается. Утверждали, что именно по этой причине Сталин в гневе заменил Абакумова, бросив генерала на тюремные нары. На Абакумове владыка не успокоился: отстранил от работы личного секретаря Поскребышева, арестовал Власика, бессменного начальника собственной охраны, и задумал поменять персонал на «ближней». Но Берия вывернулся, доказал, что Абакумов — искусный интриган, специально так устроил: невзирая на запрет, припирался на доклад, целенаправленно стремился всех запутать, поссорить. Словом, убедил в своей непричастности к козням министра, а, наоборот, в том, что он только и старается для дела. Работал Берия, не филоня, его стараниями появилась в Советском Союзе атомная бомба, полетела ракета. Он часто наведывался в Тбилиси, навещая престарелую сталинскую мать, а после, со слезами умиления, рассказывал про мамулю вождю. Любую дыру мог заткнуть этот принципиальный руководитель, но уж слишком много в его руках сосредоточилось власти! Хоть дядя Лаврик и считался своим в доску, но и в здоровом теле заводятся глисты — всегда надо быть настороже!