Воспевая бурю - Мэрилайл Роджерс

Пестик растер зернышки чуть ли не в пыль, кода нежные пальцы, ласково сжав руку Брины, остановили ее. Темноволосая головка с отблесками серебряных нитей поднялась навстречу утешающему, спокойному взгляду темно-синих таз Ллис.

– Доверься Ивейну. – Ллис говорила так тихо, что только Брина могла расслышать ее слова. Мать двоих крепеньких мальчишек-близ­нецов и маленькой дочки, Ллис понимала трево­гу своей названой матери, но, хорошо зная брата, не сомневалась в его чести. – Он слишком при­вязан к ней, чтобы обидеть.

– Боюсь, это столь же неизбежно, как гром, следующий за вспышкой молнии. – Брина улыбнулась одними губами.

Заметив, как расстроила собеседницу про­звучавшая в ее словах истина, Брина почувствовала себя виноватой: она не дала Ллис утешить ее. К тому же, она, хоть на мгновение, но пожалела о приезде Ивейна, тогда как помощь его была так необходима Ллис в ее бедственном положении.

Не подозревая, что две старшие женщины ти­хонько переговариваются о ней, Анья сосредо­точилась и, ни на что больше не отвлекаясь, взы­вала перед своим мысленным взором образ зага­дочно прекрасного жреца-колдуна, своего ненаглядного Ивейна. Жар ее заклинаний все на­растал, пока какой-то необъяснимый внутрен­ний голос не побудил ее посмотреть в окно.

Ее глаза широко раскрылись при виде вопло­щенного отклика на ее мольбы, шагавшего в лиловатом вечернем сумраке. Анья так стремитель­но вскочила, что перевернула скамеечку. Не об­ращая на это внимания, она бросилась к дубовым, обитым железными полосами, дверям и, широко распахнув их, помчалась по аллее к тому, о ком так долго и страстно мечтала.

– Ты здесь! Ох, Ивейн, я так рада, что ты наконец приехал!

Девушка уткнулась в его широкую грудь, и голос ее звучал приглушенно, но, сразу же чуть отстранившись и подняв голову, она спросила:

– Почему тебя не было так долго?

Ивейн обнял одной сильной рукой ее изящ­ную фигурку, в другой сжимая посох с наконеч­ником в виде орлиной лапы, зажавшей в своих бронзовых когтях кристалл. Жрец опустил глаза и посмотрел на прелестное личико, лучившееся неприкрытым чувством, на которое он не смел от­кликнуться. Он мог бы ответить ей, но не хотел произносить этого вспух, страшась обнаружить то, что хранилось в молчании. По правде говоря, он и вообще не отважился бы прийти в Трокенхольт, если бы не настоятельная просьба сестры встре­титься с нею здесь. Да, только любовь к сестре и понимание отчаянного положения, в котором та находилась, призывая его, заставили его рискнуть и вернуться к этой пленительной сети, сплетенной сладчайшей невинностью и запретной любовью.

И все-таки ничто не могло помешать ему вкусить от действительности после бесчислен­ных грез наяву и ночных сновидений. Огромные зеленые, с серебристыми искорками, глаза ца­рили на маленьком личике и высокими скулами и остреньким подбородком, а розовые, как ле­пестки, губы – верхняя, выгнутая, как лук, и полная нижняя – были бесконечно прельсти­тельны. Особенно в эту минуту, когда едва не касались его собственных.

– Входи же, Ивейн. – Голос Брины, доне­сшийся из-за открытой двери, был резок и разбил то опасное очарование, что было ей так понятно. Потом, уже более мягко, она добавила: – Тушеное мясо и свежий хлеб на столе, они ждут тебя.. Ивейн взглянул поверх белокурой головки Аньи, улыбнувшись и как бы извиняясь за ми­нутную слабость и благодаря за вмешательство. К тому же он и вправду был голоден, и во рту у него пересохло.

–Надеюсь, что кружка хорошего эля для меня тоже найдется, – звучно рассмеялся друид.

Девушка по-прежнему держалась с ним рядом, но он, теперь уже сдержанно, с братской нежностью, обнял ее за талию и повел в дом, где пылал в очаге огонь, такой чудесный и жаркий в этот прохладный весенний вечер.

Три женщины и мужчина уселись за стоявший на возвышении стол хозяина дома, который отпра7 вился в поход с королем защищать владения от вра­гов. Когда Ивейн сел между сестрой и названой ма­терью, Анье стало мучительно больно; она поняла, что он сделал это умышленно, чтобы быть от нее подальше. Но, так как причина его возвращения была очень серьезной, девушка, смиряя боль в сердце, вынуждена была признать, что он прав.

Анья почувствовала, что, войдя в замок, она должна снова замкнуться в своей обычной рако­вине молчания. Тогда ей, возможно, позволят ос­таться и упиваться видом возлюбленного, на­слаждаться его близостью, смотреть на него и слушать его голос. Заговорить – значило рис­ковать. А вдруг ее отошлют из комнаты, как ре­бенка, так же как ее братьев и ребятишек Ллис, которые уже пошли спать? Раздумывая об этом, она осознала еще яснее, что ее раковина – это ее броня. Уйдя в нее, она станет почти невиди­мой для окружающих, занятых важными вопро – сами. Тоща, возможно, ей удастся ужать, что со­бираются предпринять эти трое друидов, чтобы исправить причиненное им зло.

Усевшись на свое место за столом, девушка приготовилась ждать, как и весь этот день на­пролет, в терпеливом спокойствии.

Терпение? Спокойствие? Напоминание о по­добных чувствах было просто насмешкой, и губы ее дрогнули в легкой улыбке. Чувства эти были частичками, составлявшими ее раковину, полез­ной привычкой, благодаря которой она слышала и узнавала массу интересных вещей. И все-таки Анья боялась, что недостаток терпения погубит ее. По правде говоря, ее удивляло, что, несмотря на свои мистические способности, ни один из этих троих ни разу не догадался о той простой истине, что за ее внешним спокойствием скры­вается неистовый дух, жаждущий разорвать оковы, вырваться из стесняющей его раковины.

Интересно, думала Анья, происходит ли такое же с ее матерью, с Ллис или Ивейном, подвергается ли подобному испытанию их безмятежное спокой­ствие, столь необходимое для друидов? Она опаса­лась, что нет, опасалась, что этот ее недостаток помешает ей достигнуть желаемого и овладеть их тай­ными знаниями. И, что еще важнее и чего еще труднее достигнуть, – завоевать любовь Ивейна.

Почтя очистив тарелку с ароматным рагу и смоченным в его соусе хлебом и как следует от­хлебнув из громадной глиняной кружки с элем, Ивейн приготовился слушать сестру. Она заго­ворила наконец о деле.

– Как ты знаешь, Вулф столкнулся с врага­ми в Нортумбрии. И тебе также известно, что, увидев на одном из их предводителей шлем и до­спехи Адама, он решил, что тот мертв.

Хоть у нее и имелось уже достаточно причин усомниться в этом предположении, в голосе Ллис послышалась боль тех месяцев, когда она – на­прасно, как надеялась теперь, – горевала.

– Недели две тому назад в Оукли пришел путешественник. Путь его лежал через Уэссекс и Мерсию, и вот наконец он подошел к воротам нашего замка. За пишу и кров, предоставленный ему на ночь, он передал нам вот это послание. – Ллис бережно достала сложенный вчетверо квадратик пергамента и подтолкнула его к брату.