Баритон с жемчужной серёжкой в кармане - Мадина Рахимбаева

Пользовались такой обоснованной паузой в суете бытия далеко не все. Многие занимали себя задушевными разговорами, которые забудутся уже на перроне. Беготнёй на перекуры и поиски жареных пирожков с сомнительным содержимым. Нескончаемое застолье с завариванием лапши и химических каш. Очередь к единственному туалету в восемь утра и ближе к десяти вечера с полотенцами на плече и зубной щёткой в руке. Лоточники с анекдотами и кроссвордами встречались с распростёртыми объятиями, чтобы потом с умным лицом изображать труд академика в научных изысканиях. Более возвышенные натуры стояли у окон в проходе, всем видом изображая любование однообразными пейзажами. Иногда к ним кто-нибудь подходил с вопросами и комментариями. Всё это создавало иллюзию бурной и даже чем-то полезной деятельности.

Всего неделю назад Талгат в это межвременье не поднимал глаз от клавира, пропевая про себя заготовленные арии. И ведь тогда он поймал себя на мысли, ему не хочется тратить время на «Фигаро». Он говорил себе, что до финала ещё нужно дойти. Что это было? Интуицией? Предчувствием?

Во второй раз он проснулся только на призыв дородной проводницы сдавать бельё.

Петропавловск был конечной станцией. Его тут никто не встречал, и следующего поезда надо было ждать шестнадцать с половиной часов. Поэтому он остался наверху, не мешая усилившейся суете внизу. Тем не менее, его постоянно тревожили, то с просьбой спустить чемоданы с верхней полки, то очень желая поставить к нему свои свёрнутые матрасы.

Говорят, что, чем объяснять, почему ты чего-то делать не хочешь, проще пойти на поводу у назойливых людей. А когда отправить всех с их багажом и постелью по известному адресу нет возможности из-за режущей боли в горле, появляется агрессия.

Талгату стало страшно от того, что ему пришлось приложить все усилия, чтобы не пнуть пяткой в лицо этого молодого папашу, который обращался к нему «брат» и просил сделать то, что мог бы легко устроить сам. Ему ведь стоило лишь поставить ноги на нижние полки, чтобы вытащить своё барахло!

Потом его жена сказала, что ей нужно переодеться и попросила всех выйти, одновременно покрикивая на мужа, чтобы он не потерял детей в толпе тех, кто уже выставлял свои баулы в проход.

От гневных слов, застрявших в горле, стало ещё больнее, будто они действительно были острыми как железные ежи с заточенными иглами со всех сторон.

Наконец этот бред сумасшедших в движении закончился, и он остался один средь бала.

У всех железнодорожных вокзалов, на которых бывал Талгат, прослеживался на удивление общий набор противоречий. Они были довольно основательные, что в них действительно можно устраивать приёмы с вальсами и мазурками, но продуваемые насквозь. Люди одновременно неслись к кассам и поездам, и не знали, как убить время, протекающее в томительном ожидании. Скопление на рядах сидений людей с документами, деньгами и ценными вещами в сумках и чемоданах одновременно расслабляло, но в то же время это был вынужденный покой рыбы-удильщика на дне, через щёлочку прикрытых век зорко просматривающей ситуацию вокруг. Обилие игровых автоматов с яркими призовыми игрушками навевали тоску, а прохаживающиеся стражи порядка внушали чувство тревоги и заставляли хотя бы мысленно подготовиться к проверке документов и неожиданным вопросам.

Особый запах железной дороги пропитал собой всё. Казалось, что в многочисленных закусочных с их чебуреками и кофе всё одинакового мазутного вкуса. По-крайней мере, он так себя уговаривал, не поддаваясь на призывы желудка.

Через шестьдесят томительных минут Талгат понял, что ещё пятнадцать часов ему тут не выдержать. Поэтому он пошёл в камеру хранения и вернулся оттуда налегке.

Неделю назад он прямым ходом отправился в местный музыкально-драматический театр. Он взял билет, перекусил, немного погулял перед началом спектакля о пареньке, которого взяли в дом мужем для дочери, потом сходил в кино и вернулся на вокзал.

Сейчас было рано, надеяться на утренние сеансы не стоило. Поэтому он просто вышел. Напротив вокзала был небольшой сквер с памятником Магжану Жумабаеву.

Парень подошёл к постаменту и поднял взгляд на бесстрастный взор символа эпохи и строчки из учебника. Каменное изваяние не смущала даже белая пушистая шапка снега.

Перед глазами Талгата возник сборник его стихов, который стоял на полке дома. Поэзия никогда не была его коньком, но он мог честно сказать, что открывал эту книгу. Даже несколько раз, когда решал, что настала пора быть просвещённым культурным человеком. Поэтому первые строки самого первого стихотворения выучил наизусть.

«Слышишь, судьба, не хочу подаяний!

Полной мерой отмерь мне страданий.»

То, что мы это то, что мы едим, мог сказать только яркий представитель скота для забоя. Человек же состоит из фильмов, которые посмотрел, прочитанных книг, людей, с которыми сблизился. Да хоть бы даже из пошлых анекдотов, услышанных мимоходом в лифте. Талгат теперь точно знал, что то, что с ним случилось, – прямое следствие несколько раз повторённых строк с призывом себе несчастий.

Уж лучше бы на третьей странице было стихотворение с шестой, которое начиналось со слов:

«Повсюду по имени знают меня.

Орлу ли бояться воды и огня.»

К сожалению, так далеко в своём увлечении поэзией он зашёл лишь однажды, о чём сейчас сильно пожалел, замерев у каменного изваяния сурового человека.

Hélas.

Это первое в старом сборнике стихотворение давно умершего человека стало для Талгата своего рода колыбельной3 Чака Паланика, усыпившей его карьеру солиста, словно приставучую дворняжку с улицы. Это он сам будто аффирмацией призвал боль в горле, спазмы в желудке. А теперь как ребёнок бежал к родителям за поддержкой и успокоением, хоть ответственность за это полностью была на нём.

К чему оставлять такое наследие? мысленно он горько спрашивал у камня с лицом изверга. Почему нельзя было написать что-то вроде «Я – известный баритон, вот мой личный мажордом4»?

От нелепой рифмы ему стало стыдно перед памятником. В конце концов, каждый сам выбирает, что ему читать и во что верить. Вся ярость сошла на «нет» от осознания того, что он только что обвинял того, кто при жизни настрадался за десятерых. И даже пытался устроить с ним поэтическое состязание. Талгат опустил глаза и быстрее пошёл мимо, обойдя всё так же глядящего вдаль поэта.

– Своим детям, – решил он про себя, – я сам выберу, что читать и смотреть. Чтобы никаких заклинаний на несчастья не проскочило!

Неожиданно немой баритон остановился как вкопанный. Очень медленно он обернулся на памятник. Когда-то в прошлой жизни, всего пару месяцев назад, он мечтал спеть Дон Жуана из оперы Моцарта. На конкурсе двое парней исполнили его ариозо. Один начинающий бас мастерски изобразил Лепорелло, перечисляющего победы своего господина. Сколько раз Талгат представлял себе все сцены из этой оперы? И дерзкое приглашение статуи на ужин, и отказ покаяться… Перед зеркалом он отрабатывал взгляд, уже видя себя в костюме и среди декораций в свете софитов… А сейчас в этом заснеженном чужом городе, не имея возможности даже позвать на помощь, спина памятника с шапкой снега на голове показалась зловещей. Ему вдруг почудилось, что каменный Магжан Жумабаев может оглянуться, поскрипывая застывшими суставами, и спросить за всё нахальство, которое он имел неосторожность проявить.

– Что за бред? – голос отца внутри вернул к действительности. И сразу стало понятно, что пальцы в ботинках немного покалывает от холода, где-то вдалеке сигналят машины, а воробьи устроили драку со злым чириканием за кусочек хлеба.

Талгат развернулся и пошёл вперёд по улице Кошукова. Кафе, отделения банков… Ноги сами вынесли его к музыкальной школе. Её не было видно с основной дороги, но он слышал звуки фортепиано. А может быть рояля. Кто бы мог отличить с такого расстояния?

Дети заходили и выходили. У некоторых были с собой футляры скрипок и домбр. Из раскрытых ранцев выглядывали нотные тетради. Иногда становилось страшно представить, что было бы с миром, в котором не было бы музыки. Если бы самым звучным и выразительным был скрип двери на ржавых петлях.

Он замотал головой.

Этого не будет никогда. Ещё из школьной программы он помнил рассказ про медведя, играющего в лесу на пне от поваленного бурей дерева.

Музыкантов очень много. Полные музыкальные школы, консерватории. Чтобы попасть в два оперных театра страны, нужно сильно постараться. Да один только тот злополучный конкурс, на котором он был позавчера, показывает, что в талантах недостатка нет. Что его исчезновение как певца никто и не заметит. Может как-нибудь отметят, что в этом году победил некий Талгат Оспанов из Казахстана, который, к сожалению, потерял голос и не смог его восстановить, даже чтобы своим домашним сказать «кушать подано».