Ведьма отмщения - Галина Романова

Она подумала, подумала и легонько себе кивнула. Готова! Она хочет семью, хочет детей, хочет кормить их с ложечки, менять им памперсы и сюсюкать с ними, агукаться. И пускай даже их отцом будет этот тюлень, заглядывающий в рот папаше и ненавидящий собственную сестрицу. Другого-то, по всей видимости, не будет. С ее репутацией, с ее прошлым надеяться на принца глупо. Так что пускай будет Миша… для начала. А там, как карта ляжет.

– Тебе хорошо было, Лидуша? – шепнул Миша, остановившись. Его мокрые губы впились ей в шею, ее передернуло. – Хорошо?

– Да, да, давай слезай, ты очень тяжелый. – Ее ладошка легонько хлопнула его по заду. – Надо бы спортом заняться, дорогой. А то в свадебный костюм не влезешь.

Он свалился на бок, завел руки за голову, потянулся с хрустом, мечтательно улыбнулся.

– Свадьба… Ты в самом деле хочешь орущую беснующуюся толпу?

– Мне на нее плевать. Я хочу белое платье, туфли, прическу, огромные букеты цветов, подарки, крики «горько». А если при этом будет присутствовать орущая беснующаяся толпа, то, что же, потерплю.

– Угу. – Он кивнул, нахмурился. – Отец сказал, денег не даст.

– А ты что же, не в состоянии заработать?

Лидочка повернулась на бок, привстала на локте, окинула взглядом крупное белое тело. Мишка был жирным, как поросенок. И очень ленивым.

– Я работаю, – слабым голосом возразил он, предвкушая час нотаций и уроков жизни, от которых его воротило, если честно.

Тоже еще Белоснежка! Жизни учит! Если бы не подлюка любовь, вползшая в его кровь и намертво там поселившаяся, никогда не стал бы терпеть.

– Работает он! – фыркнула Лидочка. – Работать можно по-разному. Можно вкалывать, а можно штаны просиживать. Последний вариант, как правило, малооплачиваемый.

– Не скажи… – Мишкины ноздри хищно раздулись. – У Машки вон мужик тоже в офисе сиднем сидит, а деньги гребет лопатой. И Машка сама не на стройке бетон месит и тоже не бедствует.

– Ты опять?! – Лидочка резко села, потянулась к халатику. – Что ты чужие деньги вечно считаешь, Миша?! Ты свои научись делать! А то так и жизнь пройдет за этими подсчетами.

– Слышь, Лид, а ей ведь еще и наследство упало! – вдруг вспомнил он, и лицо его сделалось серым. – Чего же ей так все время везет-то, а?! Жила-была тетка. Старая, поганая мегера. Особо с нами и не зналась. Отца за версту обегала. С матерью будто еще как-то общалась, когда та была жива. А с отцом… Даже не помню ни одной их встречи.

– А с Машкой?

– С ней они виделись, но не особо часто.

– Ты мог и не знать.

– Мог, конечно, – не стал спорить Мишка, тяжело поднялся, потянулся за трусами, с кряхтением надел, натянув резинку на толстый живот. – Но все равно… У нее опять же, у тетки этой, пасынок был. А она возьми, и дом отпиши Машке! Вот с хрена ли?!

– Может, она любила ее? – предположила Лида и украдкой глянула на часы.

Через полтора часа к ней сюда, на ее съемную квартиру, должен был прийти клиент. Она вообще-то официально завязала, на точке не светилась, и из базы данных ее удалили, одеваться стала приличнее и скромнее. Но для себя, для своих нужд материальных, Лидочка оставила парочку клиентов.

Ну, если быть точной, клиентов было четверо. Все были солидными людьми, не желающими светиться в уличном съеме. Все были женатиками, что тоже очень даже замечательно. И все были при бабках! И платили ей за верность ого-ого сколько! Мишаня столько за месяц не зарабатывал, сколько она за три часа. Каждому из этой четверки почему-то хотелось ее именно не на час, не на два, а на три.

– Что так? Не насытился? – любила спрашивать Лидочка, готовя кофе и бутербродики разомлевшему и уставшему мужику.

– Все в порядке, малышка… Просто…

– Что?

– А поговорить? Дома-то разве получится?

Так что она одновременно выполняла роль и утешительницы, и советчицы, и любовницы, и подруги, и массажиста. У нее же как-никак было медицинское образование. Не высшее, но уколы, массаж, капельницу – это она могла. А особо когда за это щедро платили, она в лепешку разбиться была готова. И массировала, и колола, и щебетала, и ласкала.

Сегодняшняя встреча была очень важной. Клиент собрался разводиться с женой, наметил новый брак, и ей нужно было быть невероятно соблазнительной – он же должен отвлечься от проблем. Обворожительно мудрой – в ее советах он нуждался теперь, как никогда. Ну и, конечно же, привлекательной. А на это уйдет час минимум. Времени в обрез. Мишку надо выпроваживать.

Но он вдруг и сам засобирался. Оделся, душ не принял, урод.

– А че я, грязный, что ли? – удивленно вскинул он белесые брови, когда она сделала ему замечание. – Я же сексом занимался с любимой женщиной, не картошку копал.

Логика потрясающая! Лидочка терпеливо улыбнулась, подставила Мишке щеку для поцелуя, выслушала от него очередную порцию нытья про Машку, ее мужа и сволочного отца, не желающего разменивать квартиру и давать деньги ему на свадьбу.

– Но свадьба будет, малыш! – пообещал он, странно озорно сверкнув в ее сторону глазами. – Я сто пудов что-нибудь придумаю.

– Что? – устало вздохнула Лидочка, мягко подталкивая его в спину. – Папулю придушишь во сне? Или Машку с мужем закажешь?

– А че? – хохотнул Мишка и судорожно дернул кадыком, сглатывая. – Неплохая идея, лапуля! Я ведь единственным наследником остаюсь! Единственным. У Машкиного Вовки никого нет. Никого…

Глава 3

Под мягкий шелест дождя невероятно хорошо дремалось в кресле. В старинном камине с прокопченным дымоходом, погнутой решеткой и растрескавшейся каминной доской, уставленной прежде фотографиями многочисленной теткиной родни, тлели угли. Но вставать и шевелить их, чтобы поддать жизни затухающему пламени, было лень. А ведь достаточно было сделать один шаг, взять в руки старую кочергу, упереть ее крюк в подернувшуюся пеплом горку и чуть тронуть. И все! Огонь займется снова, потому что угли не прогорели до конца, потому что жизни в них было еще часа на полтора хорошего ровного пламени.

Не хотелось…

Ничего не хотелось. Ни вставать, ни шевелить затухающее пламя, оно все равно через полтора часа потухнет, ни идти под дождь за новой порцией дров. Ничего не хотелось: двигаться, думать, заботиться, поддерживать огонь в доме… в себе.

Она устала. От вечной суетливой обязательности: куда-то бежать, что-то для кого-то делать, о ком-то заботиться, кого-то опекать, за кого-то переживать. Устала!!!

Кто придумал вообще, что она не может жить просто и необременительно?! Кто придумал для нее правила?! Почему ей не подремать в кресле у окна, слушая треск затухающих углей и как тихо что-то шепчет дождь молодой, едва проклюнувшейся зелени? Почему не встать потом, и не двинуть в кухню, кряхтя и охая, не потому что у нее все болит, а потому что это просто нравится? Почему не сварить себе пол-литра кофе и не выпить разом, даже если это и вредит здоровью? Почему не проторчать у телевизора, совершенно не видя, что творится на экране? И не задремать ближе к полуночи с пультом в руке, и не проспать до утра на диване в халате и тапках, с нечищеными зубами…

Нет, она все же решится на переезд. Бросит к чертовой матери город, большую квартиру, мужа в ней, брата с его девками, отца с его хворобой и дикой завистью ко всему живому, шевелящемуся рядом и переедет сюда, в этот старый почерневший от времени дом. И станет тут жить тихо, спокойно, лениво, одиноко и немногословно.

Получится, нет?..

Дом, доставшийся ей в наследство от троюродной тетки полгода назад, построен был когда-то на совесть.

– Ты смотри! Ни единой гнилой доски! – в бешеном завистливом восторге восклицал отец, исследуя стены, потолок, пол, чердак. – Ни жучок его за столько-то лет не взял, ни плесень, ни ржа! А знаешь почему, Матрешка?

Матрешкой он называл ее, когда бесился. По паспорту ее величали Марией. Попросту Машей, Манечкой, Марусей, Манюней или Машуней. По-разному называли. Но вот Матрешкой называл ее только папаша, и то только тогда, когда бывал ею чрезвычайно недоволен. И еще брат.

В тот момент, когда он осматривал ее наследство, накал его неудовольствия просто зашкаливал.

– Почему? – спросила она, хотя и чувствовала, что вопрос с подвохом. Но спросить она была обязана, таковы правила в их семье. Их заводила не она, не ей их менять. – Почему, папа?

– Потому что тетка твоя, упокой, господи, ее поганую душу, была такой ядовитой, мерзкой такой, что…

Лицо отца исказила гримаса отвращения, губы сжались и посинели, густые седые волосы шевелились в такт подергиванию головы. Он минуты три молча всплескивал руками, потом все же досказал:

– Ее яда хватит на многие столетия, чтобы здесь ни одна зараза не завелась! Куда жуку-короеду! Все черви дождевые с участка наверняка уползли, и проволочник, и божьи коровки!!! От этой твари…

Маша промолчала и отвернулась. Уставилась на брата, наблюдающего за отцом с довольной сытой ухмылкой. Он любил такие представления. Он их поощрял. Ему нравилось, когда Матрешку травили. Нравилось с детства. И перерасти это он так и не смог.