По ту сторону безмолвия - Джонатан Кэрролл

Анвен обожала архитектуру, Грегори — собак. В возрасте тридцати с небольшим лет отроду они сделали то, что большинство может позволить себе только после ухода на пенсию: стали жить так, как хочется. Десерт в конце обеда. Для Майеров это был не десерт, а единственная пища, которую оба могли переварить. Они купят какой-нибудь простой и прочный дом в глубинке, где земля недорогая. Постепенно, за несколько лет, Анвен превратит его в их единственный, неповторимый дом. Грегори станет разводить своих любимых французских бульдогов. Если они будут разумны и трудолюбивы, то справятся. Ни он, ни она больше не произносили слово «везение». Везение — Бог бедняков. Оба утратили веру в Него в тот день, когда исчез их ребенок.

Мне так больно рассказывать об этом.

Я затормозил перед их странным домом спустя три тысячи дней после того, как они потеряли ребенка. Мне хотелось осмотреться и собраться с мыслями прежде, чем позвоню в дверь. Что им сказать? Удастся ли поглядеть на них, задать кое-какие вопросы, не имеющие никакого отношения к собакам, а потом унести ноги, не возбудив подозрении? Люди, а вы Лили Аарон знаете? Знаете, почему она интересуется вами? Вы бывали в Лос-Анджелесе, или Кливленде, или Гамбиере, штат Огайо? Как насчет некоего Рика Аарона? Хотя у меня такое чувство, что его не существует…

— Привет! Вы мистер Дэтлоу?

Хоть я и не привык к своему вымышленному имени, но так быстро крутанулся на сиденье, что это, наверное, выглядело странным. Задумавшись, я уставился на дорогу и не слышал, как сзади подошла женщина, хотя гравий громко хрустел у нее под ногами, как я обнаружил позже, идя за ней к дому.

Виной ли тому годы страданий, тяжелая и напряженная работа, по большей части на свежем воздухе, или просто преждевременное старение, но красота Анвен погибла. Глубоко запавшие глаза, чрезмерная худоба: скулы торчали как карнизы. И все же ее лицо по-прежнему было таким миловидным, что ее голову хотелось накачать воздухом, как воздушный шар. Наполнить и вернуть ему прежнюю прелесть.

— Мы вас ждали. Грегори там, в сарае. Пойдемте к нему. Или вы предпочли бы сначала чашку чаю?

— Это было бы замечательно. — Я решил, что лучше сначала поговорить с ней одной, чем с обоими сразу.

— Хорошо, идемте в дом. Можно спросить, откуда вы услышали про нас? Видели рекламу в «Собачьем мире»?

Я вылез из машины и выпрямился. Анвен была выше, чем мне вначале показалось. Пять футов восемь или девять дюймов, нет, чуть меньше — сапоги у нее на невысоких каблуках.

— Да, я видел ту рекламу, но еще я слышал о вас от Раймонда Джилла.

— Джилл? Боюсь, что я его не знаю. Еще бы, я его выдумал секунду назад.

— На Западе он известный заводчик.

Анвен улыбнулась, и, батюшки, на миг я увидел былую красавицу.

— О нас знают даже на Западе? Как приятно. Грег будет очень рад это слышать.

Я пошел за ней по дорожке к толстой деревянной двери, испещренной множеством узоров, точно сложный наборный паркет.

— Вот так дверь. Вот так дом! Анвен обернулась и снова улыбнулась:

— Да, либо он вам нравится — сразу и навсегда, либо вас от него тошнит. Равнодушных не остается. А вы что скажете?

— Еще не определился. Поначалу мне показалось, что это инопланетный звездолет, но сейчас я начал привыкать. Внутри он такой же сумасшедший?

— Пожалуй, нет. Но и не земной! Входите, увидите сами.

Впервые Анвен упомянула о мальчике, когда мы были в гостиной. До того момента она и голосом и повадкой напоминала дружелюбного экскурсовода. Она явно привыкла показывать дом озадаченным или изумленным людям и потому создана себе соответствующий роли образ. Комнату венчал потолок с огромным окном-розой, составленным будто из мозаичных панелей, из витражей, сквозь которые струился разноцветный свет, расцвечивая пол, словно ковер.

— Поразительно. Не знаю, что и сказать о вашем доме, миссис Майер.

— Анвен.

— Анвен. То он завораживает, то — через минуту или когда мы входим в другую комнату — мне кажется, что я хватил лишнего. Эта комната замечательна. То, как вы скомбинировали камень, металл и дерево, окна наверху… И впрямь НЛО. Сверхъестественно!

— А другие комнаты? Похожи на пьяный бред? Я пожал плечами:

— Что поделаешь, некоторые из них превосходят мое воображение.

— Рада, что вы ответили честно. Я скажу вам, почему дом такой. У нас с мужем есть маленький сын. Девять лет назад его похитили. До тех пор, пока мы его не найдем, этот дом будет Бренданом и всем, что мы хотим дать ему.

В том, как она это сказала, не было ни угрызений совести, ни жалости к себе, ни стоицизма. Просто факты ее жизни. Она сообщала их мне, но ничего не просила.

— Мне очень жаль. А других детей у вас нет?

— Нет. Ни муж, ни я не можем и думать о другом ребенке, пока Брендан не вернется домой. Так что Грегори разводит собак, а я тружусь над домом. Когда-нибудь сын вернется, и нам будет что показать ему.

Только тут, в последних словах, я заметил в ее голосе сдерживаемое страдание.

— Когда мы купили участок, тут стояла просто старая уродливая птицеферма. Поначалу я хотела создать что-то, что понравилось бы Брендану. Детское — не значит ребяческое, понимаете? Дом с причудами, всполохами цвета, припадками раздражения.

— Припадками. Отличная идея.

Анвен, уперев руки в бока, оглядела комнату:

— Да, но дом изменился, когда мы выкинули почти всю старую рухлядь. Сначала я хотела, чтобы дом был под стать внутреннему миру ребенка, Брендана. Потом поняла, что до тех пор, пока сын не вернется, дом должен подходить и нам. И я снова начала его перестраивать. Еще, и еще, и еще. До того, как мы поженились, я училась на архитектора, так что не думайте, что я совершенно чокнутая!

Она немного рассказала, опустив то, что касалось нервного срыва мужа и автокатастрофы. По ее словам выходило, что они потеряли ребенка, сменили несколько мест работы, наконец почувствовали, что непременно должны вернуться домой, в свой родной штат, и жить так, как захочется. Я не задавал вопросов. Ее ложь была безобидна: ложь незнакомцу, которому незачем знать об их неизбывной боли. Не думаю, чтобы Анвен так нуждалась в моей жалости; ей хватало того, что я понял и принял их странный дом. Сейчас он был для нее одновременно ребенком и произведением искусства. Словно какого-то душераздирающего голема, она пыталась оживить его силой заботы, любви и воображения. Когда мальчик вернется, она вновь направит все силы на него. До тех пор же всю свою энергию и любовь она вкладывала в то, чтобы сделать неодушевленное одушевленным.

Каждая комната в их доме представляла собой отдельный мир. В некоторых прорубили стены и потолки, чтобы построить мостики, соединяющие одну с другой, словно сюрреалистические вереницы сновидений. В одной спальне все было изогнуто под кривыми углами. Картины в неправильной формы рамах и единственное зеркало закреплены на потолке. Над самым полом в стене буквально пробита дыра, закрытая стеклом. Только спустя мгновение вы понимали, что это окно. В другой комнате, называвшейся Осенней, все предметы оказались мягкими и двуцветными.