Том 1. Первая книга рассказов - Михаил Алексеевич Кузмин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Орлова опять изводят шестиклассники; решительно, он не умеет себя поставить.
– Ну, хорошо, ну, допустим, вы выведете ему двойку, он останется, – думаете ли вы этим его исправить?
– Я вовсе не преследую исправительные цели, а стараюсь о справедливой оценке знания.
– Наши бы гимназисты пришли в ужас, если бы увидели программы французских коллежей, не говоря о семинариях.
– Вряд ли Иван Петрович будет этим доволен.
– Бесподобно, говорю вам, бесподобно, вчера он был отлично в голосе.
– Вы тоже хороши, лезете на малый в трефах, а у самого король, валет и две маленькие.
– Шпилевский – распутный мальчишка, и я не понимаю, что вы за него так стоите.
Все голоса покрыл резкий тенор инспектора, чеха в пенсне и в седой бородке клином:
– Потом я попрошу вас, господа, наблюдать за форточками; никогда выше четырнадцать градус, тяга и вентиляция.
Постепенно расходились, и в пустевшей учительской раздавался только тихий басок учителя русского языка, беседовавшего с греком.
– Удивительные там попадаются типы. На лето, перед поступлением, предлагалось прочесть кое-что, довольно много, и, например, Демона – так передают ех abrupto: «Дьявол летал над землею и увидел девочку». – «Как же эту девочку звали?» – «Лиза». – «Положим, Тамара». – «Так точно, Тамара». – «Ну и что же?» – «Он захотел на ней жениться, да жених помешал; потом жениха убили татары». – «Что же, тогда Демон женился на Тамаре?» – «Никак нет, ангел помешал, дорогу перешел; так Дьявол и остался холостым и все возненавидел».
– По-моему, это великолепно…
– Или об Рудине отзыв: «Дрянной был человек, все говорил, а ничего не делал; потом связался с пустыми людьми, его и убили». – «Почему же, – спрашиваю, – вы считаете рабочих и вообще всех участников народного движения, во время которого погиб Рудин, людьми пустыми?» – «Так точно, – ответствует, – за правду пострадал».
– Вы напрасно добивались личного мнения этого молодого человека о прочитанном. Военная служба, как монастырь, как почти всякое выработанное вероучение, имеет громадную привлекательность в наличности готовых и определенных отношений ко всякого рода явлениям и понятиям. Для слабых людей это – большая поддержка, и жизнь делается необыкновенно легкой, лишенная этического творчества.
В коридоре Даниила Ивановича поджидал Ваня.
– Что вам угодно, Смуров?
– Я бы хотел, Даниил Иванович, поговорить с вами приватно.
– Насчет чего же?
– Насчет греческого.
– Разве у вас не все благополучно?
– Нет, у меня три с плюсом.
– Так чего же вам?
– Нет, я вообще хотел поговорить с вами о греческом, и вы, пожалуйста, Даниил Иванович, позвольте мне прийти к вам на квартиру.
– Да, пожалуйста, пожалуйста. Адрес мой знаете. Хотя это более чем замечательно: человек, у которого все благополучно, – и желающий приватно говорить о греческом. Пожалуйста, я живу один, от семи до одиннадцати всегда к вашим услугам.
Даниил Иванович стал уже подыматься по половику лестницы, но, остановись, закричал Ване: «Вы, Смуров, не подумайте чего: после одиннадцати я тоже дома, но ложусь спать и способен уже только на самые приватные объяснения, в которых вы, вероятно, не нуждаетесь».
Ваня не раз встречал Штрупа в Летнем саду и, сам не замечая, поджидал его, всегда садясь в одну и ту же аллею, и, уходя, не дождавшись, легкой, несмотря на преднамеренную медленность, походкою, зорко всматривался в похожие на Штрупа фигуры мужчин. Однажды, когда, не дождавшись, он пошел обойти часть сада, где он никогда не бывал, он встретил Коку, шедшего в расстегнутом паль-то поверх тужурки.
– Вот ты где, Иван? Что, гуляешь?
– Да, я довольно часто здесь бываю, а что?
– Что же я тебя никогда не вижу? Ты где-нибудь в другой стороне сидишь, что ли?
– Как придется.
– Вот Штрупа я каждый раз встречаю и даже подозреваю – не за одним ли и тем же мы и ходим сюда?
– Разве Штруп приехал?
– Некоторое время. Ната и все это знают, и какая бы Ната ни была дура, – все-таки свинство, что он к нам не является, будто мы какая-нибудь дрянь.
– При чем же тут Ната?
– Она ловит Штрупа и совершенно зря это делает: он вообще не женится, а тем более на Нате; я думаю, что и с Идой-то Гольберг у него только эстетические разговоры и я напрасно волнуюсь.
– Разве ты волнуешься?
– Понятно, раз я влюблен! – и, позабыв, что он разговаривает с не знавшим ее дел Ваней, Кока оживился: – Чудная девушка, образованная, музыкантша, красавица, и как богата! Только она – хромая. И вот хожу сюда каждый день видеть ее, она здесь гуляет от 3–4 часов, и Штруп, боюсь, ходит не затем же ли.
– Разве Штруп тоже в нее влюблен?
– Штруп? Ну, уж это атанде, у него нос не тем концом пришит! Он только разговоры разговаривает, а она-то на него чуть не молится. А влюбленности Штрупа, это – совсем другая, совсем другая область.
– Ты просто злишься, Кока!..
– Глупо!..
Они только что повернули мимо грядки красной герани, как Кока провозгласил: «Вот и они!» Ваня увидел высокую девушку, с бледным кругловатым лицом, совсем светлыми волосами, с афродизийским разрезом больших серых, теперь посиневших от волнения глаз, со ртом, как на картинах Боттичелли, в темном платье; она шла, хромая и опираясь на руку пожилой дамы, между тем как Штруп с другой стороны говорил: «И люди увидели, что всякая красота, всякая любовь – от богов, и стали свободны и смелы, и у них выросли крылья».
В конце концов Кока и Боба достали ложу на «Самсона и Далилу». Но первое представление было заменено «Кармен», и Ната, по настоянию которой и было затеяно это предприятие, в надежде встретиться со Штрупом на нейтральной почве, рвала и метала, зная, что он не пойдет без особых причин на эту столь хорошо известную оперу. Место свое в ложе уступила Ване, с тем, чтобы, если она посреди спектакля приедет в театр, он уезжал домой. Анна Николаевна с сестрами Шпейер и Алексей Васильевич отправились на извозчиках, а молодые люди вперед пешком.
Уже Кармен и ее подруги плясали у Лилас Пастьи, когда Ната, как по вдохновенью узнавшая, что Штруп в театре, явилась вся в голубом, напудренная и взволнованная.
– Ну, Иван, тебе придется сокращаться.
– Досижу до конца-то действия.
– Штруп здесь? – спрашивала Ната шепотом, усаживаясь рядом с Анной Николаевной. Та молча повела глазами на ложу, где сидела Ида Гольберг с пожилой дамой, совсем молоденький офицер и Штруп.
– Это прямо
