Чужая маска - Александра Маринина

– Ну, Ася, я же сказал, завтра принесу.

– Завтра в десять утра ты сменишься и пойдешь домой спать или побежишь на оперативные просторы преступников искать.

– Слушай, не бери меня за горло, – взмолился Коротков. – Ну хочешь, я прямо сейчас пойду по кабинетам с протянутой рукой и насобираю тебе полкоробки белых ядовитых кусочков?

– Хочу, – кивнула Настя. – Иди и без сахара не возвращайся.

Коротков покорно взял пустую коробку и вышел. Он знал, что Настя требует сахар не из занудства и пустой придирчивости. Иногда у нее начинала кружиться голова, и тогда очень хорошо помогал засунутый за щеку кусочек сахара. Кроме того, Настя терпеть не могла, когда какая-нибудь ерунда мешала ей сосредоточиться, а отсутствие сахара вполне могло сыграть роль такой вот ерунды, потому что кофе она пила постоянно, и если перед каждой чашкой ей придется метаться по коридорам Петровки, 38, выклянчивая у коллег и знакомых по два кусочка рафинада, то ничего толкового она не придумает. И ответственность за такое положение всецело лежала на Короткове, потому что не далее как в четверг утром он, сменяясь с суточного дежурства по городу, увидел у Насти непочатую пачку сахару и вспомнил, что жена велела ему купить сахар, а он этого, естественно, не сделал. После бессонных суток он с ног валился, мысль о магазине вызывала отвращение, и он вымолил у Каменской эту пачку под честное слово, клянясь завтра же принести другую. Ну и, конечно же, не принес.

Вернулся он из своего похода с хорошей добычей и с гордостью поставил перед Настей почти полную коробку с сахаром.

– Так что с любовью? – спросил он, усаживаясь поудобнее и принимаясь за остывший кофе.

– С любовью странно. Я просила Мишу Доценко побеседовать со Светланой Параскевич, и Миша дает, как говорят американцы, десять против одного, что у Светланы не было любовников. Она производит впечатление женщины, очень сильно любившей мужа. Знаешь, у нашего Мишани есть какие-то свои приемы. Он уверен, что Леонид Параскевич был для Светланы светом в окне, единственным мужчиной и вообще эталоном практически во всем. Исключение составляют отношения Леонида с его издателями. Светлана говорит, что сама она построила бы эти отношения по-другому, но Леню нельзя в этом упрекать, потому что мягкость и податливость, отсутствие способности к жесткому сопротивлению были неотъемлемой чертой его натуры, вроде как оборотной стороной медали, на лицевой стороне которой были душевная тонкость, глубокий лиризм, понимание женской психологии. Короче, если бы он мог строить свои отношения с издателями так, как хотелось бы Светлане, то он не был бы великим Параскевичем.

– То есть ревность со стороны любовника Светланы у нас не проходит? – уточнил Юра.

– Пока нет.

– А со стороны женщин Параскевича?

– Тут есть о чем поговорить. Некая Людмила Исиченко, особа экзальтированная и, похоже, с быстро отъезжающей в дальние края крышей, утверждает, что Леонид Параскевич был предназначен ей свыше и должен принадлежать ей безраздельно. Пыталась воздействовать на Светлану, даже ножом на нее замахивалась, в результате чего Светлана получила нервный срыв и два месяца довольно тяжелого лечения в клинике. Это все было, я узнавала. Параскевич пришел домой, обнаружил жену на полу в глубоком обмороке, вызвал «Скорую», врачи привели ее в сознание и увезли в клинику нервных болезней. Ольшанский изъял в архиве клиники карту Светланы, все подтверждается. Исиченко преследовала Леонида, прохода ему не давала, и он сказал ей, что они смогут быть вместе только через год. Иными словами, должен пройти ровно год, в течение которого они не должны ни разговаривать по телефону, ни встречаться, только так они, дескать, смогут искупить свой грех.

– Какой грех-то? – не понял Коротков. – Он что, грешил с ней, изменял Светлане?

– Ну откуда же мне знать. Исиченко говорит, что нет, да и Светлана склонна думать, что этого не было, но точно знать мы не можем. Под грехом в данном случае подразумевалось их поведение, приведшее к тяжелой болезни Светланы. Исиченко приняла аргументы романиста и целый год сидела тихонечко, ждала заветного часа, когда сольется в экстазе со своим любимым. Ну вот, Юрочка, год и прошел.

– Чего – вот? А дальше?

– А ты догадайся, – усмехнулась Настя.

Коротков минутку помолчал, потом поднял на Настю растерянный взгляд.

– Не может быть, – сказал он почти шепотом. – Ты меня разыгрываешь.

– Ни в одном глазу, – заверила она Юру. – И, судя по полубредовым высказываниям Исиченко, она имеет к убийству Параскевича самое непосредственное отношение. За ней, конечно, постоянно наблюдают, но она никуда скрываться не собирается и ничего подозрительного не делает. Костя весь в раздумьях.

– А чего думать? Он ее допрашивал?

– В том-то и дело, что нет. Что толку ее допрашивать, если она больная? Ее показания юридической силы не имеют. А вот информацию, которую можно использовать в оперативных целях, из нее вполне допустимо вытягивать. И то еще вопрос, не найдется ли идейный борец за права человека, который сочтет, что неэтично и безнравственно пользоваться информацией, выболтанной психически нездоровым человеком. Ох, Юрка, до чего я не люблю, когда психи попадаются. С ними – как на пороховой бочке: или они сами что-нибудь выкинут, или потом адвокаты тебя с какашками съедают. Но наша Исиченко, похоже, знает, кто убил Параскевича. Или думает, что знает.

– Ася, а может, она не очень сумасшедшая? – с надеждой спросил Коротков. – Может быть, с ней все-таки можно как-то договориться?

– Юрочка, милый, ну что ты говоришь! Ей Параскевич после смерти является. О каком психическом здоровье тут можно рассуждать?

– Да, верно, – покачал он головой. – Если является, тогда, конечно, кранты. На ее слова полагаться никак нельзя.

– Зато, Юрасик, у нашей Исиченко есть совершенно замечательные родственники, а еще у нее есть коллекция антиквариата и живописи. Она у нас богатая наследница, к тому же сама бездетная. Чуешь?

– Чую! – обрадованно вскочил Коротков. – Даришь?

– А то. Беги скорей, садись за стол и работай, чтобы в половине первого у нас было что предъявить Колобку.

До половины первого оставалось еще пятьдесят минут. Настя надеялась, что этого времени хватит на подготовку отчета, за который им не придется краснеть перед начальником.

Наталья Досюкова на выборы не ходила. Ей это даже в голову не пришло. Она была абсолютно равнодушна к политике, и единственное, что ее интересовало, это чтобы к власти снова не вернулись коммунисты, которые у всех все отнимут и опять устроят уравниловку. Ей совсем не хотелось, чтобы у нее отнимали то, что досталось ей с таким трудом. Да что там с трудом – с грехом. С огромным, которому нет прощения.

В воскресенье она спала долго и сладко, не нужно было никуда бежать, никому звонить. Проснувшись, побродила по огромной квартире, в которой прожила пять лет – четыре года с Евгением и год одна после того, как его арестовали, – и в которой знала каждую вещь, каждую складку на шторах, каждую щербинку на полу. Она до сих пор не могла привыкнуть к мысли, что теперь она – хозяйка этой квартиры, а также трехэтажного дома в ближнем Подмосковье. За год, прошедший после ареста Жени, она ни разу не привела сюда мужчину, просто не до того было. Теперь можно начинать думать о том, как жить дальше.

Наталья плотно позавтракала, с удовольствием съела гавайскую овощную смесь с шампиньонами и банановый йогурт, выпила кофе и уже собралась было одеваться, чтобы ехать на встречу с Виктором Федоровичем, когда зазвонил телефон.

– Натулик? – услышала она игривый мужской голос и невольно поморщилась. – Как дела? Чем занимаешься?

– Ничем особенным, – сдержанно ответила она. – А у тебя как дела?

– Более или менее. Ты меня совсем забыла, детка? Нехорошо.

– Нет, я тебя помню, Вадим. Особенно хорошо помню, как ты не дал мне денег, когда мне нужен был хороший адвокат для Жени.

– Да брось ты! – засмеялся Вадим. – Я же не сумасшедший, чтобы собственными руками разрушать свое счастье. Женька всегда был моим соперником, а я, если ты помнишь, все четыре года пытался увести тебя. И вот наконец такой шанс – Женьку арестовывают за убийство! Ты свободна! Зачем же я буду помогать тебе с адвокатом для него? Чем больше срок он получит, тем для меня лучше.

– Ты подонок! – вырвалось у Натальи.

– Ну-ну, не горячись, ты же понимаешь, что я шучу. Натулик, у меня в тот момент не было денег, это правда. Я же нищий по сравнению с Женькой, для меня даже сто тысяч деревянных – и то сумма, а ты просила десять тысяч долларов. Но то, что я тебя люблю по-прежнему, это не шутка. Давай встретимся, а?

– Ты в своем уме, Вадик? – сказала она уже намного мягче. – Ты же знаешь, мы с Женей поженились.