Сказки детского Леса - StEll Ir

Отряд возвращался пополненный, радый, торопившийся успеть до дому до темна. Успели.

А Новый год был ещё не совсем сразу, хоть у них и была уже ёлочка. Потому что ёлка оказалось, вообще в чертогах просто росла. В уголку. По настоящему. Дракон её маленькой совсем посадил, чтобы она каждый год была. В уголку, у окошка. И надо было только её наряжать. Они вот отрядом на следующий день и потом ещё наряжали ёлочку, и в лес ходили искать внимательно ёжиков и летали на драконе с чердака до опушки и по утрам вели себя относительно прилично или, если не получалось, усердно помогали принцессе устранять итоги случившегося безобразия. Проку с усердия было как обычно, но старались до сбоев в дыхании. Не успели и пооглядываться как следует, как наступил Новый год…

Они встречали его как положено. У наряженной в уголку ёлочки. А ровно ночью за окошком пошёл первый снег… Они сидели потом дружно притихшие носами к окошку и смотрели, как первый снег шёл тёплый, лёгкий и пушистый. И им просто было тепло…

А потом утром Нового совсем уже года весь мир был белый и над ними тогда взошло солнце.

Сказки детского Леса. Солнышко для зайчонка (по правде)

Тогда он подумал «раз уже всё равно бы умер – может ещё немного пригожусь»…

Он собрал кубики в правильную пирамидку. Кубики послушались – собрались. И ушёл на войну.

Тихонько, возможно в мягких тапочках, вошёл в совсем пустой тёмный ночью театр. Посадил плюшевого, но всё понимающего, мишутку, в партер и настроил в его лапках станковый обязательный пулемёт.

- Я сейчас буду играть, если что-то будет неправильно поправь меня. Нажимать вот здесь…

/ / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

Действующие лица:

Он (в мягкой пижаме и тапочках на босу ногу, взъерошенный и с постоянно открытыми глазами).

Его зверята (какие только бывают).

Добрый доктор (строгий).

Пожилая нянечка (добрая всегда).

Зайчонок (совсем маленький).

Юная нянечка (с распахнутыми навстречу солнцу глазами).

Аминозин (безжалостный и успокаивающий кого хочешь).

Ветер по ночам.

Солнце которого никто и никогда не видел.

А также: тревоги и бессонные ночи, собрание Сочувствующих Идиотов – мышкиных львов, окна на фоне серого неба и его картин, термометр для измерения температуры (на окошке), нездешняя тоска постоянно приходящая и рассматривающая внимательно его, пальцы перед лицом чтобы на них смотреть и смотреть, тишина.

Место действия: психиатрическая клиника и прилегающая к её окнам вселенная.

/ / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / / /

Мы ещё смеялись тогда от души – мы думали это эхо. Дождь начался внезапно, почти никому не ведомо. Лапки погладили лепестки и тогда стало тепло. Под мокрым дождём тепло вырастали ласковыми лапками цветы. В этом мире никто никого не боялся и по утрам было не принято скрываться в бомбоубежищах. Окопы были совершенно заброшены и совсем покрылись какими-то глупыми от любви незабудками. Но это всё ничего. Только нас. Здесь. Не хватало. Мы вошли лучами солнца в этот не пригодный для войны мир. Нас долго здесь ждали. Мы были нужны.

От гари танков сложилась в печали трава. И нам не стало хорошо, нам не бывает хорошо никогда. Мы не такое видели. И мы сровняли с землёй их непригодные для ненавидения окопы. Они были правы не совсем и нам до сих пор снятся мириады глупых незабудок в объятиях земли. Но мало ли что нам снится за долгие годы нашего везде пребывания.

Ладоши сложились в волшебный цветок. По спине по коже лопаток прожёг небо озноб. Сводило до автоматизма отточенные скулы и мозги. Неужели они выстрелят? Неужели они выстрелят… это билось мыслью навязчивой, как бред параноика. А им выстрелить было, как по привычке дышать… Они и выстрелили…

Это ничего, что к радости можно привыкнуть только через расстрел. Нас теперь не так уж и много, чтобы нам выжить. Мы теперь ходим спокойные в колону по два, потому что больше мы здесь не нужны. И уже к утру от нас останутся клочки по закоулочкам…

Дорогой ценой – солнышко в глазах. Дорогой ценой – солнышко в глазах. И ещё…

Что-то очень больно карабкается кровушка зачем-то по венам

Больно же

До нестерпения больно

Солнышко для зайчонка

Не бойся выстрелов

Из танка в упор

Клочки по закоулочкам

Не бывают взаправдишние

На полянке беленький хвостиком пушок

Лучики солнца и первый снежок

Под снегом подснежники

И тишина

И непонятное слово «война»

Постучися лапкою в дверь земли

Уведут отсюда всех чудо-корабли

Капельками капельками по тропинке кровь

Да снежок да снежок да снежок

Мы избежали расстрела но избежим ли мы совести

Страшные мучения чёртику в аду

Пытайте его пытайте

Авось чё и выпытаете

Он будет прыгать и громко стонать

Он будет ненужный

Истерзайте его любовью

Пусть знает!..

Предержитель сокровищ целого мира

Да нам же оно поровну

Нам ни за что доставшимся

Нам себе не сгодившимся

Ошивающимся по закромам

То ли ада то ли всесветия

Пряники зажатые

Крепко в кулачках

Автоматическое оружие

И беспредельный страх

Выходи из избушки

Столетняя старушка

Поскакали маленьки

В гости к двум смертям

А ведь говорили же что двум не бывать

Ничего нам не привыкать быть обмануты

Мы скакали как кусюхи

На своих глупых лошадёнках

В нас ничего не скажешь

Удобно было стрелять

И это ласково

По нам было ещё

Мы и не оборачивались

Мы и не оборачивались

Потому что нам

Было некогда…

Вышел как-то раз на дорожку тенёк. Смотрит нет по сторонам никого. Он тогда прятаться стал. От ветра. От ветра. От ветра. От злого ворога. На ту беду случилось совсем рядом с ним счастие. Простое. Обыкновенное. Счастие и говорит ему: «Тенёк ты, говорит, тенёк, зачем выходит тебе прятаться? Просто так!..» А тенёк и ответил тогда: «Просто так, говорит, просто так!..». Вот тогда счастие простое, обыкновенное и сказало теньку: «Осторожней бы надо бы, так можно ведь упрятаться до тоски!». Сказало себе и ушло. А только тенёк был сам себе тенек и не поверил своему счастию. А потом только. Когда был упрятан, наверное, уже надёжней всех, тогда по-неземному по-нездешнему затосковал…

Небо раскрылось перед ним всё какими-то малыми искрами. Дышать захотелось до невозможности. Да было неоткудова. Так и застыл. Так и застыл. Так и застыл. Окоротило надолго чуть не в совсем. Поглядел внимательно промеж пальцев на божий свет и охолонул слегка. Захолонуло, завело, занемело всё по душе… стал немил белый в искрах свет. Стало больно так как и не передать бы совсем. Охнуло охнуло охнуло позади невдалеке. Внимательно вслушался и тихонько тихонько запел … чтобы выжить… потому что внезапно как никогда захотелось зачем-то жить. Такого парадокса он за собой давно не наблюдал. Поэтому терпеливо отстранил жизненно-важную необходимость и поуспокоил невесть откуда взявшуюся нервную систему. Влёт били несгоряча. Не боялись и били ровно совсем. Он это правильно угадал и случился готов. Не бился в судорогах неверного смеха над расстреливавшими, а просто и целеустремлённо рассматривал пули в него входившие. Таким он оставался – на память…

«Ничего, малыш, это обязательно пройдёт» – успокаивало его что-то ласковое. «Если выживем…»

- Если выживем? - переспросила наивная малышня не подразумевавшая ни в каких видах смерти.

- Нет-нет, маленький! Просто пройдёт… Обязательно!

Человек-мишутка по улице прошёл, будет непонятно теперь, а может хорошо, а вдруг может быть и всем всем всем случиться доброе что-нибудь, хорошо, летели летели гусята по голубому небушку, кушали хлебушку, что был у их за пазухами и совсем ведь, совсем никого не боялись, поэтому и облака были белые, лёгкие, пушные, как не в себе. А потом все скопом – сложилось так – кушали кашку. Кушали кашку, а пили потом белое-белое из реки молоко. Чтобы всем чтоб поровну. Чтоб каждому по кусь. А только посмотрел посмотрел потом один из гусят. На свои лапоньки. А на лапоньках пальцев-то – пять. Взял тогда гусёнок пальцами горстку земли, положил в укром за пазуху и далеко-далеко улетел. «И чего это он», хотелось даже ещё подумать другим малым гусятам. А он уже так далеко был, так далеко, так далеко…