Полуденный бес - Павел Басинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Хорошая идея, – согласился Соколов. – Только смотрите у меня! Без самодеятельности! Пришли, понюхали и ушли…
– Слушаюсь, товарищ капитан!
– Детсад какой-то! – фыркнул Палисадов…
– Предатель! – ворчал по дороге Ивантер.
– Почему предатель?
– Потому что иуда! Натарахтел про собственное расследование, а стоило Максимычу поманить тебя пальчиком…
– Про собственное расследование, положим, тарахтел ты.
– А про романный метод раскрытия убийства? Уже забыл?
– Чего же ты за мной увязался?
– А это не твое дело! Не вздумай воображать, что я собираюсь обеспечивать твое прикрытие. Мне наплевать на твои планы. Просто я хочу на странничка посмотреть. А вдруг это газетный материал?
– Ну и не возникай…
– Сам не возникай…
– Кончайте, мушкетеры! – задыхаясь от быстрой ходьбы, вмешался Чикомасов. – Забыли наш школьный принцип? Один за всех, все за одного!
– Мы-то с тобой не забыли, – продолжал злиться Ивантер. – А вот кто-то из нас троих один на всех с прибором положил.
Но Чикомасов не поддерживал Ивантера.
– Не нравишься ты мне, Михаил. Не комсомольские у тебя настроения. Для тебя что важнее: помочь органам разоблачить опасного преступника или провернуть свои темные журналистские делишки? Буду ставить о тебе вопрос на активе.
– Что-о?! Кто бы говорил, а ты бы молчал в тряпочку! Кобель комсомольский! Тоже мне Николай Островский! Знаю я твой комсомольский актив. Бесплатный дом терпимости.
Чикомасов обиделся, но предпочел не развивать тему…– Мушкетеры пожаловали! – обрадовался приходу гостей Беневоленский. – Тихон Иванович, познакомьтесь! Прекрасные молодые люди нам… в помощь…
И замолчал… Перед ним стоял не Тихон Иванович Аггеев, епископ и книгочей, знавший два древних языка и пять новых. Перед ним корчил рожи, пуская слюни, старый противный дурачок.
Бочком-бочком, драчливой вороной Тихон подскочил к Чикомасову и клюнул его длинными, какие на иконах рисуют, перстами, собранными щепотью, в левую часть груди. Точно сердце хотел у него вырвать. Но вместо сердца в проворных пальцах юродивого оказался комсомольский значок. Тихон плюнул на него, бросил на пол и стал на нем плясать, приговаривая:
– Тьфу-тьфу! Изыди, бес!
Чикомасов побледнел, покраснел, потом опять побледнел.
– Это что такое?! Это провокация?! – шипя и присвистывая, спросил он трясущегося от страха Беневоленского, произнеся слово «провокация» не через «ы», а через «и» – как пишется.
Крадучись, как кот, Тихон похаживал вокруг Петра. Он гладил его по плечам, снимал с пиджака невидимые соринки, разглядывал на просвет и аккуратно пускал по воздуху.
– Женишок пожаловал! Какой хорошенький! Заждалась тебя, женишок, невестушка! Заждалась тебя твоя касаточка!
– Какая еще касаточка?! – совсем растерялся Чикомасов.
– Ступай поцелуй ее!
В дверном проеме, ведущем в спальную комнату, полускрывшись за косяком, стояла Настенька. Тихон Иванович подмигнул ей:
– Иди, милая! Поцелуй жениха!
Настенька звонко рассмеялась, подскочила к Чикомасову и чмокнула его в щеку. Не выдержав собственного смущения, она выбежала из дома, оттолкнув Ивантера.
– Вы что здесь устроили?! – взорвался секретарь комсомола, поднимая оплеванный и истоптанный комсомольский значок. Он обернулся к Ивантеру и Вострикову, ища у них поддержки, но увидел, что приятели едва сдерживаются от смеха. Чикомасов погрозил кулаком…
– Сговорились?! Заманили?! Чтобы посмеяться?! Ну хорошо же! Посмеемся вместе в другом месте!
Сообразив, что заговорил стихами, Петр совсем испугался. Лицо его стало пунцовым, на ранних залысинах сверкнули бисерки пота. Петр Иванович гордился своей внешностью, считая, что похож на Николая Островского. И сейчас он мучительно думал: что сделал бы Павка Корчагин, если бы религиозный экстремист сорвал с него комсомольский значок? Наверняка выхватил бы наган и пристрелил, как собаку!
– Не ожидал я этого от вас, Меркурий Афанасьевич! – пропел Чикомасов. – Сколько я вас покрывал. Но теперь – шалишь!
Тихон схватил его за нос:
– Ты как с батюшкой разговариваешь! Ах ты, вонючка! Может, ты на место его нацелился? Может, ты и домишко его себе присмотрел? Не рановато ли, при живом-то хозяине? А ну, пошел отсюда…
С неожиданной для старика силой он развернул Чикомасова за плечи и поддал коленом под зад.
Никогда еще секретаря районного комитета комсомола так не унижали! Ситуация была безвыходной. Спорить с юродивым – невозможно. Драться с ним – нелепо. Единственным козлом отпущения оставался Беневоленский, но Петр искренно любил этого доброго старичка.
Когда Петр позорно сбежал, отец Тихон лукаво взглянул на отца Меркурия.
– Что вы наделали, Тихон Иванович! – со слезами воскликнул поп.
– Очень мне понравился ваш Петенька, – нормальным голосом отвечал отец Тихон. – И правда – замечательный человек! И – наш человек!
– Но вы же значок его комсомольский сорвали!
– А зачем он ему? – удивился старец. – Ему в священники пора рукополагаться.
– В священники?! – завопил Беневоленский. – Он глава комсомолии всего Малютова!
– Это не вам решать, – строго возразил Тихон Иванович. – Сегодня комсомолец, завтра – священник. Готовьте Настеньке приданое…На всякого мудреца довольно простоты
Пассажиры поездов дальнего следования редко заходили в буфет малютовского вокзала. Тем не менее станция славилась среди знатоков дорожной кухни. На перроне женщины пенсионного возраста торговали мочеными яблоками, горячей картошкой с горчичным маслом, пупырчатыми огурчиками, при виде которых слюнки стекали аж до перрона, вялеными подлещиками и малосольной щукой. Все это, конечно, требовало водочки. Водка, а чаще самогонка разливалась тут же, на перроне, в граненые стаканчики, как обязательная нагрузка к горячей и холодной снеди. Конечно, водка была и в вагоне-ресторане, но пропустить стаканчик под картошечку с огурчиком именно на перроне, именно из-под полы проданную, второпях, считалось ритуальным действом, не менее важным и даже полезным, чем питие минеральной воды в Кисловодске.
Малютовский опыт тщетно пытались перенять на соседней станции, где и картошка была такой же рассыпчатой, с таким же темно-янтарным маслом, и огурчики так же освежали нёбо, нежно массируя своими пупырышками сожженный восьмидесятиградусной самогонкой язык, и моченая антоновка лопалась на деснах, обдавая соком не только едоков, но и пыльные стекла вагонов… Все было так же, а все-таки не так. Вкушать самогон с картошечкой полагалось именно в Малютове, а не в каком-то там Скуратове.
Высокий мужчина в светлом плаще со спортивной сумкой появился на вокзале за десять минут до прибытия поезда Курск – Москва. Соколов встретил его возле кассы, представился по всей форме и попросил отойти в сторону.
– Конечно, Максим Максимович! Мне рассказывал о вас Дмитрий Леонидович Палисадов. Он так высоко о вас отзывался!
– Польщен.
Делая вид, что внимательно изучает паспорт гражданина, Соколов краем глаза наблюдал за ним самим. Борис Вениаминович Гнеушев, так звали гражданина, в это время внимательно изучал свои ногти, красивые и ухоженные, как заметил капитан. Он делал это не суетно, как человек с нечистой совестью, который просто хотел бы спрятать свой взгляд, а неторопливо и даже артистично. Откидывал кисть в сторону, приближал ее к глазам, изучая каждый ноготок. Чиркал ногтем по ладони: нет ли заусенцев?
– Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей? – спросил Соколов.
– Не верю ушам своим! – воскликнул гражданин. – Знаток Пушкина в таком захолустье!
– Во-первых, – обиделся капитан, – это не захолустье. Нашему городу более пятисот лет. Когда кочевники шли на Москву, Малютов они обходили стороной, потому что боялись местного населения. Археологи не нашли ни одного следа пребывания у нас татаро-монголов.
– Да что вы говорите!
– Как вы познакомились с Палисадовым?
– Ну, мир тесен… Когда-то я работал инструктором по стрельбе в ДОСААФе, и Дмитрий Леонидович брал у меня уроки.
– Хорошо стреляете?
– Недурно, недурно!
– Из вашего удостоверения следует, что вы учитель физкультуры.
– Не просто учитель, а заслуженный учитель. Кстати, я предпочитаю говорить не «физкультура», а «спорт». Я не физкультурник, а спортсмен. Когда-то в Великобритании каждый джентльмен был спортсменом. И среди русской аристократии это поощрялось.
– С какой целью вы прибыли в Малютов?
– Странный вопрос! Вы же читали мое командировочное удостоверение. В Малютове я находился по обмену опытом, для «повышения качества физкультурно-спортивных мероприятий». Что-то вы темните, капитан! До поезда осталось, позвольте я взгляну на часы, всего пять минут…
– Принимаю упрек, Борис Вениаминович, – сказал Соколов. – Но и вы хороши. Пушкин… Спортсмены… А сами все это время внимательно смотрели на часы. Только не на ваши, наручные, а на те, что у меня за спиной, над выходом на перрон.
