Путь пантеры - Елена Крюкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я хочу…
Она закрыла ему рот щекой, и он поцеловал щеку. Ее пальцы щекотали ему шею, затылок. Потом – вдруг – больно пригибали его голову все ниже, ниже. Девчонка маленького роста, и ему, высокому, надо дотянуться до ее губ. Он оглянулся. Она поняла. В тумбе под пальмой росла маленькая пальмочка. Девчонка, как обезьянка, ловко вспрыгнула на тумбу.
– Вот теперь мы ростом вровень.
Он понимал. Он понял. Он даже стал чуть ниже. Теперь удобно целовать ее грудь, ее живот под ярким шелком платья. Красный шелк и зеленый шелк, да, цвета мексиканского флага. Какое горячее тело сквозь ткань!
– Хочу…
– Но отец нас убьет…
Они понимали друг друга.
– Не печалься!
Он поднял к ней лицо. Слепое от радости лицо. Глаза закрыты.
– Вижу тебя и с закрытыми глазами.
– И я тебя!
Он продел руки ей под мышки, снял ее с тумбы. Обнялись крепко.
– Мы нашли друг друга? Да?
Она поняла.
– Да, – кивнула.
Совсем близко, за углом, гремела праздничная музыка. Играли румбу.
– Знаешь нашу песню «Besame mucho»?
Ром погладил девчонку по черным кудрям.
– Знаю.
– А я знаю по-английски немного. Вот! Слушай!
Она протянула нараспев:
– How do you do? How are you? Do you live in America?
Ром смеялся. Их животы соприкасались, как в страстном танце. Пальцы переплелись.
– Что молчишь? Плохое произношение? – она по-кошачьи фыркнула. – Ты американец?
– Нет, – сказал Ром по-русски. – Я русский.
Девчонкины брови взлетели на лоб.
– Русский?! О-о-о-о-о! Русский! Не может быть!
– Все может быть.
Он взял ее за плечи.
– Я очень тебя люблю, – сказал он тихо по-английски.
– Te amo, – сказала девчонка по-испански.
– Как тебя зовут?
– Фелисидад. А тебя?
– Ром.
Они всю ночь гуляли по Мехико. Фелисидад держала Рома за руку, как дитя. Время от времени они останавливались и целовались: около неоновых мигающих реклам, около страшных стеклянных небоскребов, около старинных мраморных фонтанов на круглых тарелках площадей, среди пляшущего народа или в безлюдных переулках. Фелисидад ловила губами губы Рома, а он ловил ее дыханье. Он чувствовал ее запах, Фелисидад пахла лавандой и немного – розой, а еще танцевальным потом, и терпким потом любви, и чуть-чуть красным перцем горчили ее теплые, подвижные, как рыбки, губы.
– Ты моя красивая. Ты моя нежная.
Он говорил ей нежности, а она говорила ему:
– Смотри, какой красивый мой город! Моя страна!
Она показывала ему ночной Мехико, будто свою грудь в распахнутом вырезе цветного платья. На ее шее болталась связка черных тяжелых каменных бус. Ром спросил:
– А это что за бусы? Как древние.
Она поняла, ответила:
– Я колдунья. Это не просто украшение. Это колдовское ожерелье.
Ром не понял испанского слова «колдунья». Она догадалась, что он не понял. Тогда она подняла руки над головой и сказала:
– Гляди мне в глаза!
Ром заглянул ей в глаза – и медленно, и все быстрее и быстрей стал тонуть, а потом полетел. Фелисидад крепко обняла его, и они полетели вместе. Над черным, в золотых бабочках огней, Мехико; над ближними горами; над пирамидами; над черными и желтыми песками; над пустынями; над вулканами; над выгибом земли; над землей, внезапно ставшей родной, любимой. У него занялся дух. Фелисидад обнимала его так крепко, как могла. Грудь под грудью. Лицом к лицу. Склеились. Сцепились. Ветер свистел. Волосы Фелисидад отдувал и бросал Рому на щеки, опутывал шею. Поднялись слишком высоко и начали падать. И, когда падали, Рома охватил страх. Он понял: они оба сейчас разобьются, – и не стало времени. Время исчезло. Его взяла Фелисидад. Время стало ее животом, ее руками, ее глазами.
«Она есть смерть и есть жизнь. Она моя жизнь. С ней не страшно ничего. Не страшно разбиться». Ром крепче обнял ее и еще сильней прижал к себе. Воздух свистел и пел в ушах уже отчаянно, оглушительно.
Земля приближалась. Стремительно. Неотвратимо. Он хотел запомнить миг, когда они разобьются, но кто же помнит свою смерть? Все потемнело, а потом вспыхнуло опять. Он открыл глаза. Они стояли в переулке. Фелисидад держала его за плечи и нежно дула ему в лицо. Отерла ему ладонями мокрый лоб.
– Теперь понял?
– Да. Понял.
Обнимая ее одной рукой, другой погладил ее по щекам.
– Но я не боюсь, что ты колдунья. Колдуй на здоровье.
Когда занялся рассвет и они оба, усталые и счастливые, вымотавшие терпение друг друга бесконечными поцелуями, подходили к гостинице, Фелисидад изменилась в лице. «Что с тобой, – наклонился к ней Ром. – Может, что-нибудь не так?
Девчонка остановилась и зажмурилась. Так стояла с полминуты, а он терпеливо ждал.
– Ром. Я чувствую. Знаешь, вокруг тебя… – Она обвела в воздухе рукой круг. – Черное колесо. Тоска. Тоска берет меня. Тоска, тоска.
И он понял. Но улыбнулся все равно, через силу.
– Это значит, мы больше не увидимся? У тебя кто-то есть?
«Наплевать, если это первая и последняя ночь с этой девчонкой. Не будет больше таких ночей. Никогда. Но и за эту спасибо».
Кого он благодарил – не знал.
Фелисидад затрясла лесом дегтярных волос.
– Нет, нет! Нет!
– Значит – завтра?
– Сегодня! Дай твой телефон!
Когда она убегала – глядел ей вслед, положив руку на грудь, и сердце билось под рукой, подраненный зверек.
Ром вошел в номер. «Я пьян, – сказал он себе, – пьян, пьян. Я пьян от любви!» Бросился на кровать. Хотел уснуть в одежде. Задремал. Вскинулся. Ток прошел от темени до пяток. Выдернул из кармана телефон. Набрал номер. «Бабушка, ответь. Бабушка, ответь!»
Молчание. Гудки.
«Там сейчас день, можно позвонить Фане Марковне. Можно. Можно».
Как с того света, слушал тягучий, плачущий голос соседки.
– Я сама хотела вам позвонить, Ромчик! Ах, ах, ах… Горе, да, горе! Я таки боялась вам звонить… ах… Зинаида Семеновна… Зиночка!.. сегодня ночью, да… Ах, Ромчик, душенька, вы там держитесь, да?! Если вам трудно вылететь или денежек на дорогу нет – вы ничего, вы не переживайте, мы тут сами похороним! А квартирку я закрою, и ключик будет у меня, да…
«Я тут целовался с девочкой. Всю ночь. А она там умирала. Одна. Я так и знал».
Он впервые в жизни заскрипел зубами и подумал: «Сейчас зубы к черту разломятся, раскрошатся, как сухари».
– Фаня Марковна! – крикнул он. – Я прилечу!
Бросил телефон на ковер. Упал лицом в подушки.
Здесь, в мексиканской гостинице, белье было не зеленое, как у него в американской комнатке, а черное. Очень модное. Стильное.
