Аркашины враки - Анна Львовна Бердичевская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– По-французски?
– Это сейчас неважно. Не валяй дурака.
– Сосо, ты же знаешь, я дураков люблю и уважаю… Ну всё, всё. Поехали.
Сосо доволен:
– Хорошо. Так. Внимание. Все готовы? Мотор!
Наполеон сидит насупившись, нога на барабане, взгляд мрачен. Похож!.. И начинает тихонько насвистывать «Марсельезу».
– Стоп! – грозный Сосо подходит к Генриху. – Мы так не договаривались. Почему ты свистишь «Марсельезу»?
– А почему бы мне не свистеть «Марсельезу»? В конце концов, я Наполеон, сын Французской революции. И эта музыка мне нравится! – Вскакивает, с жаром насвистывает еще один такт «Марсельезы».
– Генрих, с тобой невозможно работать! Какое мне дело, чей ты сын! Этот фильм не о тебе. Я снимаю картину о Багратионе! Ты не должен никого заслонять. Мне нужен убедительный Наполеон с картинки девятнадцатого века. Ты на него похож. Похож – и только! Сиди спокойно и говори, что тебе велено. Всё. Ты понял?
Генрих кивает.
– Внимание!.. Начали.
Наполеон в кадре делает все, что велено. Поворачивает голову налево, совсем уж собирается сказать то, что положено, невидимому адъютанту, но вместо этого видит Марию и широко улыбается. И обращается он не к адъютанту, а просто к ней:
– Как вы думаете, Мария, зачем они меня позвали?
– Стоп! – кричит Сосо. – В чем еще дело, Генрих?!
– Ни в чем. – Генрих начинает деловито раздеваться. – Просто я спросил, зачем меня сюда позвали. Каждый третий кахетинец – вылитый Наполеон. Я кахетинец. Но я ещё и клоун. И это перебор. – Он уже без треуголки, без серого сюртука и шпаги, стягивает сапоги. – Я – клоун. Сосо, ты же знаешь. Не огорчайся! Я-то как раз догадался – зачем ты меня позвал…
Генрих босиком уходит в соседнюю комнату, заканчивает переодеваться. Из дверей доносится «Марсельеза».
Генрих и Мария идут по длинному коридору киностудии. Она естественна и смешлива. И еще… она странная, и она хорошая.
– Когда я поправляла грим, вы так смеялись… Почему?
– Потому что вы (упирается безымянным пальцем в свой висок) тут… вы дотронулись… А я как раз думаю правой бровью… обычно. И я понял, зачем меня позвали. И почему я пришел. Просто мы с вами должны были встретиться.
– Да… уже в третий раз. В Соликамске, в Сочи… И вот сейчас.
Генрих берет Марию за руку.
– Значит, так… Завтра я уезжаю на гастроли в Батуми. В двенадцать заезжаю за вами.
– Куда?
– К Дому Правительства. Вы придете?..
– Еще не знаю… Но мне кажется, да.
Генрих отпускает руку Марии, чтобы схватиться за сердце. Его действительно укололо в самое сердце. Останавливается, с изумлением смотрит на Марию.
– Мария! Почему ты всегда пытаешься сказать правду?! Ведь можно сказать первое, что в голову придет.
– Я так и делаю…
– Неужели тебе в голову первым делом всегда приходит правда?..
– Никогда об этом не думала. А разве вам – нет?..
Генрих снова берет Марию за руку (опять эти прохладные пальцы и камушек в перстне). Продолжает идти.
– Ну, хорошо. Отчего же зависит, приходите вы на свидание или нет?
– Бывает по-разному.
– Большой опыт?
– Может, и большой. Только что-то он мне не пригодился ни разу.
Мария останавливается в дверях, прислоняется к косяку.
Генрих смотрит, смотрит на нее.
А она – исчезает.
В глубине спальни Генрих видит коньяк на столике и прислоненный к бутылке конверт, встает с кресла, вынимает из карманов пальто пачку сигарет, спички, оторванную пуговицу, последний металлический гульден. Стаскивает с себя пальто и бросает в кресло. Расстегивает брюки, они спадают сами, Генрих перешагивает через них и идет на балкон. Дело к вечеру и пасмурно. По тротуару еле волочит ноги усталый Валико со свернутым знаменем на плече, заходит в подъезд дома напротив. В окнах светятся огни, там ужинают, смотрят телевизор, ссорятся.
Генрих закуривает. Улица светлеет, становится весенней, утренней. Под деревом напротив появляется мальчишка, он кричит:
– Генрих! Эй, Гено! Масха-а-ар!
– Да, Элисбар, сейчас иду!..
– Захвати мяч. Мя-а-ач!
– Сейчас!
Две мальчишеские фигуры мелькают под платанами, две тени скользят по плитам тротуара.
Спина одного из мальчишек заслоняет все вокруг, потом снова удаляется.
Генрих окликает его:
– Элисбар!
Элисбар оглядывается. Его не узнать: у него борода, он в черной рясе, на груди крест. Генрих и Элисбар встречаются в ограде церкви. Генрих достает из кармана маленький деревянный крестик на ремешке.
– Я привез тебе палисандровый крестик из Иерусалима.
– Не надо, Гено, оставь себе, прошу тебя.
– Элисбар, не обижай. Да и не могу я его носить, ты же знаешь.
Мария появляется из-за спины Генриха.
– Я зайду в церковь.
Она крестится и проходит в храм. Генрих и Элисбар смотрят ей вслед. Она останавливается перед иконой Георгия Победоносца.
Лик его на иконе большой и бледный, с яркими, как бы живыми глазами. Змей, пронзенный копьем, истекает темной, почти черной кровью…
Элисбар стоит с крестиком в руке, кивает на Марию:
– Подари ей.
– У нее нет грехов. А у тебя есть.
Оба смотрят через открытую дверь храма, видят, как Мария ставит зажженную свечу перед образом Богородицы. Генрих снизу вверх заглядывает в глаза Элисбара.
– Слушай, соверши еще один грех. Пусти меня репетировать в базилику. В которой склад был.
– У тебя неприятности?
– Да нет, просто нужен спортивный зал. Я растолстел. Сосо позвал играть Наполеона.
– Ну и как?
– Никак. Но форму я потерял. Каждый день сорок хинкали и три кружки пива… Наполеон же толстяк был… Так пустишь?
Элисбар ведет Генриха и Марию в базилику. Они выходят на площадь, здесь вечный митинг. В центре у ступеней к Дому Правительства сидят голодающие. Генрих и Элисбар пробиваются сквозь толпу, Мария отстает. Элисбар упирается в заграждение:
– Мы здесь не пройдем. Поворачиваем.
– Элисбар, где Мария? – Генрих продирается сквозь толпу. Кричит: – Мария! Где ты?! Мы выходим отсюда, Мария!..
– Я здесь, Генрих!
Видна ее рука.
– Иди обратно, мы возвращаемся! Там не пройти.
Они снова продираются сквозь толпу и снова теряют Марию.
– Мария!
Длинный Элисбар видит ее.
– Успокойся, Генрих, она идет.
Толпа скандирует: «Сво-бо-ду! Сво-бо-ду!»
Генрих, пробиваясь среди орущих людей, поворачивается к Элисбару.
– Слушай, пастырь грешный, ты видишь? Видишь?! Народ сошел с ума.
Отворачивается и снова зовет:
– Мария!
Элисбар, догоняя, кладет ему руку на плечо.
– Гено, ты не прав, народ не сошел с ума.
– Нет, сошел. Мария!
– Она идет, идет. Народ не сошел с ума. Так хочет Бог.
Генрих снова поворачивается к Элисбару.
– И ты тоже спятил. Ты что, забыл мою сестру?
Элисбар останавливается.
– Нет, я не забыл… (Кадры кинохроники пятидесятых годов. Расстрел демонстрантов.)
Генрих и Элисбар стоят лицом к лицу в вопящей толпе, они то шепчут, то кричат, как два идиота.
– Мать и Нино пошли защищать статую Сталина. Мария!..
– Она идет, Гено.
– С отца еще судимость не сняли, его на работу не брали, а они – защищать Сталина!.. Ты помнишь?
– Помню.
– А на улице вот так же сходили с ума, так же орали. Только они орали: «Ленин! Сталин! Мао!»
Генрих складывает руки рупором и кричит в толпу:
– Ленин! Сталин! Мао! Ленин! Сталин! Мао! Ленин! Сталин!
