Новый год в октябре - Андрей Молчанов

Иметь деньги, женщин… И — надежду. На что? На перемены, наверное. Сам не знаю в чем суть этой надежды. Да и не надо знать, вероятно. Живи… смутным предощущением чего-то хорошего, нового и меньше оставляй времени для раздумий. Будь занятым человеком. Как я.

Ты знаешь, если бы… у меня было время разочароваться в жизни, я бы в ней разочаровался.

Правда!

Господи, — простонал Глинский. — Как же ты меня отделал-то… Он осторожно ощупывал ребра.

Прошин недобро усмехнулся. Вдохновение, владевшее им в течении всей этой проповеди, исчезло, и теперь с сочувственным презрением он наблюдал за одуревшим от водки, побоев и сна Глинским. Тот оделся, отмыл опухшее лицо холодной водой и поставил чай. Прошин в расстегнутом плаще, сгорбившись, сидел перед ним, казавшись себе старым, усталым… И еще — каким-то безнадежно обреченным. Встал. Протянул Глинскому руку. Спросил:

Ну так… как? Со мной?

Боязливо, будто прислушиваясь к чему-то, Сергей повел головой и неуверенно сжал его пальцу своими — холодными и потными.

«Достигнутая и поверженная цель…» Прошин застегнул плащ, поправил пряжку пояса и двинулся к двери.

Куда пошел? Оставайся ночевать, — предложил Глинский хмуро. — Время позднее…

Я тоже не люблю, когда друзья уходят вечером, — не глядя на него, улыбнулся Прошин. — Но оставлять их ночевать… Утром заспанные физиономии, суета… До завтра!

«Два подлеца пожали друг другу руки и разошлись, — прошептал он в кабине лифта. — Серега скатился вновь… Плевать…».

Алексей, — сказала секретарша, не отрываясь от бумаг. — Вам письмо.

И Прошину бросился в глаза узкий голубой конверт с сине-красной авиакаемочкой и пестрой маркой, изображавшей рыбку на фоне коралловых зарослей. Ниже белели буковки:

AUSTRALIA.

«Итак…» подобрался Прошин.

А что «итак»? Осечки быть не могло, и ее не было, и пршлогодняя встреча в гостинице обернулась этим письмом, предлагавшим ему, мистеру Прошину, к октябрю сего года прибыть в страну, где выпускаются марки, изображающие кораллы. Из письма также явствовало, что некто мистер Манчестер уже сидит на чемоданах, вероятно, мечтая увидеть Россию столь же загадочную для него, как и Австралия для упомянутого мистера Прошина.

Он бережно сложил письм и сунул его обратно в конверт.

«А вот теперь: итак…» — подумал он.

Следующий акт спектакля был настолько неприятен, что у Прошина не хватало духа даже задуматься, как надлежит его разыграть. Он вытащил из сейфа запылившуюся папочку с заявлением разгромленного конкурента, наотрез отказавшегося от работы за границей, и отправился к самой главной двери НИИ.

Бегунов что-то писал. Прошин молча подошел, сунул письмо ему под руку и сел напротив.

Тот искоса посмотрел на Алексея, взял конверт, спокойно прочитал текст. Лицо его ни на секунду не потеряло равнодушного выражения. Затем письмо отправилось в ящик стола, ящик задвинулся, и Бегунов сухо сказал:

Поедет Михайлов.

Поеду я, — отозвался Прошин. — Я поеду. Он зикинул ногу на ногу. — Через две недели защита. Защищусь и поеду.

Бегунов презрительно скривил рот.

Вы поставлены мной командовать? — спросил он.

Михайлов от поездки отказался, — невозмутимо прибавил Прошин. — Вот его заявление.

Прочтенное заявление смятым комком полетело в корзину.

Ты плетешь интрижки! — Бегунов встал. — Ты плетешь итрижки, негодяй!

Зачем так грубо? Михайлов действительно не желает туда ехать, он не знает языка, был только в соцстранах… И потом разве я похож не человека, котрый…

Похож! — Бегунов сел. — Хорошо. Я найду порядочного молодого человека, знающего язык. Пусть хуже, чем ты, но вполне умеющего объясниться и понять слова, обращенные к нему. Но ты не поедешь! Твои бумажки… — он ткнул пальцем в корзину, — в них я между строк ощущаю всякие… фигли- мигли. Я не верю тебе и за границу тебя посылать не собира юсь! Ты… нечестный человек. Ты… знаешь кто?

Прошин закрыл глаза, чувствуя, как его заполняет рассудительная, стылая злоба. Пора было нанести удар в незащищенное место. Он не хотел делать этого, но его вынуждали…

Знаю, кто, — медленно сказал он. — Я твой сын. Я человек, которого ты сделал несчастным; человек, которому ты причинил боль. Я знаю, кто я, знаю! Ты изломал мне жизнь, не дав выбрать своего места в жизни, лишив меня смысла! А теперь началась игра в принципы… Ты нечинаешь вредить мне, это ты знаешь?! — уже кричал он, кричал, внутренне скучая.

Так и знай! Папочка!

Бегунов сидел, закрыв лицо рукой.

И еще, — тихо продолжал Прошин. — Если ты мне откажешь… я уйду отсюда. И больше ты меня не увидишь. Я прокляну тебя..

Ты… — выдохнул Бегунов. — Езжай…

Спасибо, — серьезно сказал Прошин. — Извини…

«Ну вот и все», — с облегчением подумал он.

Первое сентября. Утро. Вереницы школьников: девочки с цветами, неестественно приглаженные мальчишки с унынием на лицах, взволнованные папаши и мамаши… Около пешеходного перехода Прошин затормозил, пропуская эту по-праздничному оживленную толпу и чувствуя себя старым и мудрым как перед ребятишками, так и перед бедолагами- родителями, мающимися с ними. Вот мужчина в отутюженной тройке, начищенных башмаках, шагающий среди остальных рядом с мальчиком — таким жи чистеньким и опрятным послушно державшимся за его руку. И тут что-то в чертах мальчика показалось Прошину знакомым… Вдруг дошло: это же… сын! Его сын! Словно обмякнув, он отвалился на спинку сиденья. Нет, теперь уже не его… И вырастет мальчик таким же, как отец, его воспитавший, наверняка благоразумным, безропотным и, как это говорят, порядочным. Он будет женат, будет каждодневно посещать службу, радоваться получению отпуска летом, а не зимой, и вот так же водить детей за ручку в школу.

«Ну и отлично, — подумал Прошин. — Так и надо.»

Сзади нетерпеливо загудели. Уже горел зеленый свет, но Прошин не двигался с места, провожая взглядом того, кто, может быть, единственно был дорог ему, и чувствуя необратимую потерю чего-то неосознанного, но настолько важного. Что размышлять о смысле этой утраты было невыносимо…

Он вспомнил: после развода, когда уходил из дома жены, сына только выкупали в маленькой пластиковой ванночке, и последнее, что Прошин видел, эту салатовую ванночку с пенистой от шампуня водой и игрушками — двумя шариками, красным и белым, вздрагивая, лежавшим не ее поверхности. А затем он уехал к Глинскому. Пить. У Сергея тогда собралась компания. Тянули вино, танцевали… Он сидел там, с виду веселый и беззаботный, но душу его глодало странное чувство подавленности и стыда, будто он кого-то обокрал…

Себя, что ли? И сейчас забытое это ощущение вернулось к нему вновь, и он вспомнил всех, кто был тогда у Сергея, вспомнил чужие, единоджды виденные лица…

Прошин ехал на защиту.

Он вошел в лекционную аудиторию института, куда уже стекались знакомые и незнакомые люди, причастные к последнему кону игры; развязал тесемки, развернув листы ватмана с чертежали узлов, схем и орнаментов формул и встал, облокотившись на кафедру.

…Он сжато и очень уверенно говорил, шурша рулонами бумаги, и осекся лишь раз, вспомнив нечаянно утреннюю встречу на перекрестке. И лишь на мгновение… Было тихо и скучно. В скрещении солнечных лучей, с трудом пробивавшихся через мутные оконные стекла, клубилась пыль, поскрипывали шененги кресел… Кто смотрел на часы, кто в пространство; Бегунов бесцельно водил ручкой по бумаге, вычерчивая геометрические фигуры, и изредка кивал Полякову — единственному, который то и дело испрашивал у него дозволения задать диссертанту вопрос и задавал его — с ядовитейше- добродушной интонацией и, всякий раз получив сухой и четкий ответ, садился на место, смущенно разводя руками. Схватку злодея-оппонента и умницы- диссертанта они разыграли превосходно, но вскоре поняли, что вполне могли обойтись и без нее — своими придирками Поляков только всех раздражал. Второй оппонент — сонный, седобородый старичок с перламутровым носом и склеротическими прожилками на шеках, в пенсне и академической тюбитейке — регулярно и благосклонно наклонял голову, видимо не очень-то вникая в суть доносившегося извне; третий — Таланов — грозно помалкивал. И, как только Прошин закончил, встал и, попросив у Бегунова слова, сказал:

Красиво. Очень красиво… И чувствуется многолетняя, кропотливая работа, проведенная диссертантом… Но прошу прощения… Я слабо понимаю практическую ценность работы, прошу прощения…

Моя работа имеет конкретное значение для интегральных схем, внедряющихся в радиофизическую аппаратуру, — «на дурака» отчеканил Прошин фразу из поляковского сценария.

Смысл сказанного им дальше никто из присутствующих до конца уястить не мог. Он и сам туманно представлял себе этот смысл, твердя зазубренные слова, пространно ссылаясь на авторитеты и помня напутствие Полякова: «Выучи и дуй. Знаток микроэлектроники на защите будет один. Я. Но если Таланов и дока, то пусть попробует опровергнуть… Я, например не смогу. Чтобы опровергнуть, надо всему нашему НИИ проверять эту брехню эксперементально».