Уроки - Николай Сумишин

"Нет, - усмехнулся Деркач. - Ты два года отдыхал за собачьими ногами, значит, пойдешь в конец. Третьим пойдет..."

Пока Деркач раздавал номера, я поздоровался с ребятами из нашей бригады. Тихонько спросил:

"Что это с нашим бригадиром?"

"Кто его знает, - ответил кто-то из ребят. - Может, концлагерь вспомнил?"

И такое возможно. Дело в том, что Важко пережил когда-то Маутхаузен. Но рассказывать об этом он не любит, никому и не рассказывает. Как-то приехали к нему с телевидения, про лагерь он им кое-что рассказал, а о себе - ни слова. Так и поехали ни с чем.

"Ну, с богом, мужики! - сказал Деркач. - Я иду правым".

"Правым? - удивился Никита Яковлевич. - Но там же свежая пахота, заяц там не лежит".

"Сколько той пахоты! Пойду мимо Кустарника до Картошек, а Степан обогнет Вила и выйдет на Травки".

"Долгий путь!" - бросил кто-то из толпы, кажется, Савка, Кылыны Онуфриенко муж. Тоже, как и Деркач, опытный охотник.

"Нас много, охватим. День погожий, через сто метров можно держаться. Идем!"

Деркач шел осторожно. Мне казалось, что он сначала ощупывает длинными ногами перед собой дорогу, а затем уже ступает. Зато Важко, который замыкал шеренгу, почти бежал: Деркачу всего километров семь идти, а Степану Степановичу - все двадцать.

Отдыхали за Голубой долиной. Каждый охотник выложил все, что имел. Но обедали невесело, без обычных шуток.

Важко часто поглядывал на Деркача, наверно, хотел чем-то уколоть, ведь ему перепадало больше всех. Но сдерживал себя, ничего не говорил.

И опять живая цепь, опять бескрайнее поле, балки и рощицы. И ни единого выстрела. А день осенний, сколько его, - раз! - и нет. И поворачивай, охотник, дуло своего ружья домой, пока тебя ночь не застигла в поле.

И вдруг из-под ног Деркача выскочил серый. Грохнул выстрел, еще один, еще: ясно, вожак, у него пятизарядный браунинг. А зайцу - ничего! Прижал уши к спине - и как стрела... Деркач еще дважды выстрелил, но уж просто так, в белый свет...

Выскочил заяц на бугор, поднялся на задние лапки, насторожил уши - и не заяц, а столбик на вершинке перепаханного взгорка. Затем снова ожил, упал, вытянулся и шуганул в сторону Травок.

"Заходи!" - пронеслось по цепи, и все мы поняли, что вожак задумал его взять, окружив в Травках.

Левые обогнули Карпову гору, подались в обход. Средние топтались на месте. Но вот Никита Яковлевич махнул рукой: мол, пойдем, наверно, круг уже сомкнулся и Деркач наконец сблизился с Важко.

Так и есть. Вон они, вырастают из-за пригорка. Теперь зайцу некуда деться: он в центре и на него смотрят двадцать ружей своими черными неумолимыми зрачками, - тогда еще ходили на охоту большими группами.

Круг сужался, уплотнялся.

"Стой!" - крикнул Деркач.

Остановились.

Стало тихо-тихо. Охотники повытягивали шеи, чтобы увидеть этого зайца-хитрюгу. И я тоже приподнялся на носках, но ничего не увидел, кроме густой желтой травы.

Минут пять стояла напряженная тишина. И вдруг заяц не выдержал: запищал в пожелтевшей траве, да так жалобно, что у охотников опустились руки. Я даже хотел предложить: мол, пойдемте отсюда, а то сердце у бедняги разорвется. А заяц тем временем еще и на задние лапы встал, передние выставил вперед - ну точно как для рукопожатия!

Потом все произошло молниеносно.

"Стерва, сто чертей твоей матери!" - выкрикнул Деркач, и пять зарядов отборной, четыре нуля, дроби вылетело из его американского браунинга в тот крик и плач.

Заяц упал в траву, и не видно его, только куча белого пуха.

"Ты что?" - разбудил всех нас после какого-то оцепенения крик Степана Степановича.

"А ничего, - спокойно ответил Деркач, перезаряжая ружье. - Пусть не скулит, и без него невесело".

"Ах ты гад! Гад!.. - процедил, бледнея, Важко. И пальнул из двух стволов по ногам Деркача, даже не подняв к плечу ружья. - Это тебе, гад, и за зайца и за Стригуна вместе!.."

Деркач вскрикнул, упал на колени перед Важко, словно поклонился ему. Потом громко застонал.

А Важко взял свое старое ружье за стволы и поволок через поле.

Савка разул Деркача. Когда стаскивал сапоги, всегда красное лицо вожака побледнело, глаза налились кровью.

Охотники угрюмо смотрели на густо посеченные синие лодыжки Деркача. Мне даже плохо стало от тех ног, и я оперся на чью-то руку.

"Сбегай-ка к скирде, там вон кто-то солому берет, пусть отвезет человека домой", - сказал мне Савка, и я во весь дух бросился к скирде, что едва виднелась вдали.

Высокий рыжий дядька, услышав, что и к чему, ткнул вилы в скирду, поправил недоуздки и погнал лошадей через поле.

Я не захотел возвращаться к охотникам. И пошел черной пахотой прямо на предзакатное солнце. Возле Картошек под четырехногой высоковольтной опорой увидел Степана Степановича. Он сидел на траве, голова опущена - казалось, задремал. А возле ног... валялись погнутые стволы его старого ружья да щепки от орехового приклада.

Мы сидели очень долго. Важко молчал, и я молчал. Наконец он достал папиросы, закурил и ни с того ни с сего начал рассказывать о Маутхаузене. Это был страшный рассказ!

Он говорил и говорил, пока солнце не спряталось за горизонт.

"Что теперь вам будет?" - спросил я Степана Степановича.

Он поднялся, взял в руки стволы ружья:

"Положу в сарае, пусть лежит..."

И мы пошли в Малую Побеянку, которая вскоре вынырнула как-то неожиданно из долин и рощ, засверкав множеством огней в темноте.

У каждого из нас было тревожно на сердце...

- А дальше? - спросил нетерпеливо Роман.

- Дальше? Дальше - по закону. Отсидел Степан Степанович и возвратился. Но история этим не закончилась, потому что Деркач и поныне держит зло на Важко. Свою ненависть, как наследство, передал сыну... А Митька простодушный парень, совершенно другое воспитание... Из чистого любопытства пошел он за Хомой. Я так полагаю.

- Как же у тебя все просто!..

- Жизнь, старик, непостижима только на первый взгляд. Все события в ней переплетаются, хотя иногда и хитро-мудро, но всегда по суровым законам добра и зла.

"Он хочет меня успокоить любой ценой!" - подумал вдруг Роман и снова нахмурился, отвернулся.

- Я благодарен тебе, Костя, но... не стоит меня успокаивать...

Костя взял его за локоть, крепко сжал.

- А знаешь что, старик? Пойдем завтра со мной на завод, будешь мне помощником. Может, понравится. Как?

В воскресенье на рассвете Костя зашел за Романом, и они вместе пошли на завод. Утро выдалось туманным, люди выныривали из белой мглы, как привидения, - даже страшно было, так и хотелось броситься в сторону.

На заводском дворе к Косте подошел мужчина (Роман знал его только в лицо, он жил недалеко от Нелли), у него был утомленный вид, наверно, работал в ночную смену.

- Плохо, друг, - сказал он, здороваясь за руку. - Едва девяносто девять вышло.

Мужчина, оправдываясь, говорил что-то о газовой печи, о моторе, а Костя стоял напротив и покусывал тонкие губы. Его, видимо, серьезно взволновала цифра девяносто девять.

- Вот так! - сказал Костя, когда они поднимались по железной лестнице в аппаратный цех. - А сегодня - тридцатое, последний день месяца.

Роман никак не мог понять причину Костиного волнения. Есть директор, есть сменные инженеры, есть секретарь парторганизации, есть профсоюзная организация - вон сколько ответственных лиц! Пусть у них болят головы. А Дяченко - без году неделя аппаратчик...

- Извини, Костя, но я не понимаю, почему ты волнуешься? - спросил Роман.

- Как это? - остановился Костя. Мысли его, наверно, по-прежнему вертелись вокруг цифры девяносто девять. Но вот он внимательно посмотрел на Романа, и будто легкое сочувствие промелькнуло в его глазах. - Ничего, старик. Все будет хорошо... Идем.

Что он имел в виду, Роман не понял. А думать не было времени: он и так едва поспевал за Костей.

Дяченко куда-то надолго исчез.

Роман похаживал вдоль поручней, наблюдая, как меняются возле центрифуг рабочие: одни раздевались и приступали к работе, другие одевались и уходили домой. Все было бы как и прежде, если бы среди них находился Степан Степанович Важко... Но его нет. Горькими слезами, наверное, плачет сейчас о своем сыне.

И снова скорбь подступила к горлу Романа, жгучая скорбь, неугасимая. Людей внизу окутал туман. Нет, это не туман, догадался Роман, и вытер незаметно слезы.

Прибежал Костя. Осмотрел с ног до головы Романа:

- Одет ты... в общем, можно смириться. Выручишь?

Роман пожал плечами.

- Мотор на газовой полетел. А завод стоять не может, понимаешь? Нужно вручную грузить щебень, а людей нелегко в воскресенье найти...

- Надо так надо. Зачем агитировать? - сказал Роман.

- Тогда - за мной!

До конца смены Роман грузил щебень в вагонетки на газовой печи и не раз в тот день вспомнил Тоську-Злюку, ее слова: "Иди копай землю, тяжелый труд успокаивающе влияет на впечатлительные натуры..."

"Когда грузишь щебень - тоже", - думал Роман.

- ...Любарец! - послышался голос Никиты Яковлевича. - Ты что, дремлешь?