Vox Humana: Собрание стихотворений - Лидия Аверьянова

Топография разделов более или менее произвольна и уже не имеет жесткой привязанности к Эрмитажу и его ближайшим окрестностям. Маршруты складываются, главным образом, моль набережных Невы и «невчиков» (рукавов и каналов), по Стрелке Васильевского острова, Петропавловской крепости – с оглядкой на «Медный Всадник», по бегущим от центра улицам; захватывают ближайшие пригороды («Павловск», «Ропша», Гатчина – «Приорат»).

Петербург поднимается со страниц «Серебряной Раки» во всем своем блеске и великолепии. Однако в высокое славословие и аллилуйю, иначе не назовешь, – Петру Великому («О, неужели, город, ты / Одним задуман человеком», «Бог – мореход, курильщик в снежном дыме… / Весь город – карта на его столе» и т. п.), творениям зодчих, ученых и поэтов, – диссонансом врываются ноты тревоги и отчаянья, мотивы самоубийства, как, например, в стихотворении «Город воздуха, город туманов…» (1931):

Если дальше дышать не смогу я,Как я знаю, что примете вы,Полновесные, темные струи,Венценосные воды Невы.

Эти стихи вполне можно отнести к романтическому сюжету (самоубийство как следствие неразделенного чувства). Однако едва ли Аверьянова рассчитывала на такое узкое их прочтение, скорее всего, она надеялась на смешение мотивов, как бы «шифровала» подлинные причины своего отчаянья.

«Страшные истины бытия» – еще один, «подпольный», сюжет «Стихов о Петербурге», поначалу он лихорадочно выступает на поверхность небольшими островками-проговорами, как, например, в стихотворениях: «Блаженство темное мое…», 1935; «Смольный: I», 1933 («Неужели, неужели / Мы навек осуждены, / Вместе с замыслом Растрелли, / У Китайской лечь стены?..», «И Кропоткин, убегая – / Азиатчины бежал»), «Павловск», 1934 («О, милый Павловск, храм нетленной дружбы / С той родиной, которой больше нет»). Стихотворение «Три решетки» (1935), в котором речь идет о решетках Летнего Сада, Казанского собора и некогда стоявшей перед Зимним дворцом, неожиданно обрывается концовкой:

Так росли мы сквозь годы глухие,Тень осины в квадратах тюрьмы:Город – гордость любой России –По решеткам запомним мы.

При всей завуалированности темы, когда Аверьянова вдруг «отпускает» себя, «страшные истины бытия» со всей зловещей и пугающей определенностью поднимаются на поверхность лирического повествования, как, например, в стихотворении «Когда на выспренные стены…», 1930:

<…>

Пускай витийствующий ГорькийО братстве вычурно кричит:Мы не приветим, не приемлем,Своими мы не ощутимНи их размеренные земли –В веках мертворожденный Рим, –Ни сон, который смутно снитсяСлепцам на скифском берегу,Где Русь – высокая волчица –Легла. И стонет на снегу.

Эти строки написаны как будто в «ответ» М. Горькому. Летом 1929 г. он посетил Соловецкий Лагерь Особого Назначения (СЛОН) в составе комиссии иностранных представителей, а по возвращении в Москву напечатал очерк «Соловки» (Наши достижения. 1930. № 5), в котором дал восторженную оценку лагерной жизни, способствующей превращению преступников и врагов Советской власти в образцовых строителей нового общества[151].

В 1930-е гг. многие из друзей и знакомых Аверьянов исчезали в тюрьмах и сталинских лагерях. В 1931 г. б арестован и приговорен к расстрелу Вл. Смиренский (внук адмирала С.О. Макарова), по некоторым свидетельствам его не раз приводили на расстрел, но приговор не был приведен в исполнение[152], двадцать три года, с небольшими перерывами он провел в ГУЛАГе; в 1931 г. арестованы Д. Хармс и А. Введенский (разгром детского сектора Госиздата и «школы» Маршака)[153], в 1938 г. — Л. Раков (в свой первый арест он провел в заключении год и четыре месяца)[154], в 1935 г. – Л. Гумилев, тогда студент исторического факультета Ленинградского уни­верситета (затем его выпустили, но в 1938 г. вновь арестовали и осудили на 5 лет ссылки в Норильске); в 1936 г. был арестован сослан на десять лет на Колыму Ю. Оксман; в 1934 г. арестован и в 1937 г. погиб в лагере (или расстрелян) В. Голицын – молодой талантливый композитор, единственный родственник академика Б.Б. Голицына, друг юности (см. «Памяти кн. В.Н. Голицына»). С Осипом Мандельштамом Аверьянова не была знакома, но по ее стихам можно догадаться, что как поэт он был ей чрезвычайно близок[155]. Определенно она знала о его аресте в 1934 г. и высылке в Воронеж, и о повторном аресте в 1937 г., – как знала и о многих других, осужденных на «десять лет без права переписки». По сведениям Г. Струве, Аверьянову также не раз арестовывали, не случайно в ее стихах возникает мотив погони (см. «Крюков канал», «Когда, в тумане розоватом…», 1935).

Исподволь в «Серебряной Раке» нарастает тема чужого и мертвого города: «И ты раскрыт лишь в пьяном гаме / Кирпичных глоток заводских» («Раскрыты губы Эвридики…», 1936), «Колокола и окна немы…» («Фельтен», 1933)[156]. В стихотворении «Арка» (1937) суггестивный образный ряд нагнетает атмосферу кошмара – Варфоломеевской ночи, Петербург предстает огромным кладбищем, люди (и сам автор) принимают облик святых мучеников. Не случайно в первой строфе возникает образ Петра («Бог – мореход, курильщик в снежном дыме…») – центральная фигура петербурского мифа о городе, построенном «на костях»[157].

И перекрестки – тайный знак Его,Кресты на двери к тем, кто принял мукиЗа этот град. Пусть мертв он: оттогоИ улицы, как скрещенные руки.

И вывески – как строки крупных книг,Пестрят, что крылья вспугнутых цесарок…Прохожие увенчаны на мигПараболами незабвенных арок.

Как имя – в святцы, входит человекСюда, дворцы предпочитая долам…И движусь я, вдруг просияв навекОгромной арки желтым ореолом.

Первую часть «Серебряной Раки» Аверьянова завершает группой стихотворений, в которых подготавливается центральная (некрологическая / некропольная) тема второй части: «Памяти кн. В.Н. Голицына» (1934-1937), «Лазаревское кладбище» (1937), «Синеют Невы, плавно обтекая…» (1937), «Петром, Петра и о Петре…»(1935), «Приорат» (1936), «Дача Бадмаева» (1937) – с концовкой:«.. .и глаз привык / К казарменной карикатуре / На Кремль, упершийся в тупик». Образ мертвого города, встающий призраком из «Стихов о Петербурге», срастается в «Пряничном солдате» с образом матери-родины-детоубийцы:

Отечество! Где сыщем в мире целомЕще в утробе тронутых расстрелом,Абортом остановленных детей?

«Три Алексея», 1935.

Историческая тема, которая в первой части книги «всё время пробивается наружу»[158] («Ропша», «Михайловский замок» и др.), во второй части выступает на первый план, что само по себе представляется закономерным, поскольку «Петербургское зодчество… Это не только прокаженные, с проржавевшими лодками и грудями железных нереид ростральные колонны, не только Растрелли, Фельтен, Гваренги и Захаров, Воронихин и Росси. Это – музыка “могучей кучки” и Глинки, это – “Мир искусства” и академия, это почти вся русская литература и вся государственность прошлого » (курсив мой. – М. П.)[159].

В сборник «Пряничный солдат» Аверьянова включила десять сонетов, семь из них обращены к истории российской империи и судьбам ее властителей: «Усыпальница», «Иоанн Антонович», «Павел Петрович», «Анна Иоанновна», «Три Алексея», «Софья Алексеевна», «Ледяной Дом». Центральное место в цикле, вероятно, отводилось сонету «Иоанн Антонович», трагическая участь императора-младенца осмысляется автором как извечный, непоколебимый символ российской истории:

Забытыми в глуши, опальными – что время? –Расстрелянными – им удел блаженный дан –Бездомными – их тьмы! – ты грозно правишь всеми,Прообраз всей Руси – несчастный Иоанн.

Иоанн VI (1740-1764) был провозглашен императором в двухмесячном возрасте (при регентстве герцога Курляндского Э.И. Бирона, затем собственной матери Анны Леопольдовны), младенцем был свергнут Елизаветой Петровной, провел всю жизнь в тюрьмах и одиночных камерах, был убит охраной при I попытке мятежника его освободить.

Сонеты написаны в 1937 г., когда судьба Аверьяновой уже была предрешена – рукопись «Стихов о Петербурге» оказалась за рубежом, а ей, вероятно, оставалось только ждать очередного ареста. В предпосланном циклу сонете-акростихе, обращенном к Всеволоду Петрову, она как будто бы предчувствовала: «Придет ли, наконец, великий ледоход? / Его мы оба ждем, по-разному, быть может… / Ты – переждешь легко. Тебе — двадцатый год».

Сборник получил название по имени персонажей сказки Э.Т.А. Гофмана «Щелкунчик и Мышиный король» (1816): пряничные человечки, самоотверженно вступившие в бой с солдатами Мышиного короля, гибнут почем зря, – судьба культурного слоя России: