Колосок с Куликова поля - Алексей Логунов

Вихрем налетели Чародей и Ясный Свет друг на друга. И грохнулся Чародей на землю. Не помогли ему колдовские чары, пронзил его Ясный Свет материнским мечом. Но и сам не уберегся от басурманского копья, верный конь примчал его к своим уже бездыханного.

И началась великая битва. Много народу полегло и с той, и с другой стороны. Осталось русских воинов совсем мало, уже начали побеждать их басурмане. И тогда расступилась зеленая дубрава, что выросла в ночь перед битвой, и кинулись из засады русские полки на помощь братьям. Со стороны казалось, будто выезжают они из чрева самой земли. Увидел это басурманский Мамай, ужаснулся и бросился бежать. А за ним повернуло и все его оставшееся войско. Далеко в степь прогнали их наши воины. Снова русская земля стала свободной…

Идет Маша по селу, задумалась. Не заметила, как до школы дошла. Глядит — на школьном крылечке, до желтизны выскобленном и вымытом уборщицей тетей Дусей, мальчишки сидят: Алешка, Санька и Ванька. А Васька их свистеть учит.

— А я что знаю… — заговорщицки сказала им Маша.

— Что знаешь? Что? — закидали вопросами близнецы Санька и Ванька.

— Чепуху какую-нибудь, — усмехнулся Васька.

В другой раз Маша ответила бы ему: «Сам ты чепуха» или что-нибудь в этом роде, но сейчас ей не терпелось рассказать и про поединок Пересвета с Челубеем (бабушка называла их Ясный Свет и Чародей), и про Куликовскую битву. Ведь не где-нибудь в дальних краях это было, а здесь, на их земле, неподалеку от Больших Ключей! А мальчишки, бедняги, ничего-то не знают, не ведают. И Маша, втиснувшись между ними на желтую ступеньку, стала торопливо выкладывать все, что прочитала в учебнике и что услышала от бабушки.

Слушали ее, не перебивая. Никто даже не заметил, как сзади остановилась в дверях уборщица тетя Дуся (школьники ее прозвали за разговорчивость Сорочиха) и тоже слушала Машин рассказ.

— Да я про это уж сто раз слыхал! — похвалился Васька, когда Маша умолкла.

— Слыхал звон, да не знаешь, где он, — сказала ему тетя Дуся, и ребята, как по команде, повернулись на ее голос. — А вот что дальше было, после битвы, кто знает?

Никто ничего не знал, а тете Дусе, видимо, хотелось поговорить, и она тоже присела на ступеньку.

Победили русские люди Мамая и стали расходиться с Куликова поля по домам. Кто побогаче был — на коне возвращался. А простой неимущий люд пешком шел. Двенадцать израненных богатырей остановились отдохнуть во-он в том овраге (тетя Дуся показала рукой за кусты сирени), рядом с Куликовским большаком. Хочется им попить, омыть свои запекшиеся раны. Разбрелись они по оврагу, ищут воду, а вокруг — ни капли. И стали богатыри от жажды и слабости падать на землю. Все полегли… Тут, может, и нашли бы они смерть свою, да вот что вышло. Там, где капала на землю их горячая кровь, вдруг пробились двенадцать ключей с чистой прозрачной водой. Напились богатыри той воды — и снова силу в себе почувствовали. Омыли раны из светлых ключей — и раны их быстро зажили. Помогла им земля-матушка в живых остаться.

И поселились они здесь навсегда. Избы построили, землю пахали, в дозор ходили, чтоб незваных гостей басурманских встретить вовремя. А двенадцать ключей в овраге обнесли дубовыми срубами. Потому и село наше так называется — Большие Ключи.

— Значит, мы с теми богатырями — односельчане? — спросила Маша.

— Самые настоящие! — подтвердила тетя Дуся. — Ох, заговорилась я с вами, пойду.

Когда уборщица ушла, ребята заспорили: правду ли она им рассказала или все выдумала? Ведь недаром же она как-то очень уж хитро улыбнулась, эта Сорочиха! Решили проверить и побежали в овраг. Ключей там было множество. Но самых больших, обнесенных замшелыми срубами да каменными плитами, они действительно насчитали двенадцать.

«Эх, Сережки с нами нет! — вспомнила Маша про двоюродного брата. — Он все возле больших крутится, ему даже наряд на работу дают. А мы тут такое узнали! Надо найти его и обо всем рассказать».

Только подумала так, а Сережка — вот он, катит по лугу на велосипеде. Лицо чумазое все, в мазуте — видно, трактористам помогал. Окружили его ребята и давай рассказывать все, что узнали: и про Пересвета с Челубеем, и про Мамая, и про двенадцать русских богатырей, которые основали их село — Большие Ключи. Сережка только успевал поворачивать голову, слушая то одного, то другого. А когда все выговорились, загадочно улыбнулся и снова повел их к школе, самому высокому зданию в Больших Ключах. Убедившись, что Сорочихи поблизости нет, ребята по пожарной лестнице забрались на школьный чердак.

— Смотрите вон туда, вдоль большака, — указал Сережка, когда товарищи сгрудились вокруг него. — Что видите?

— Галка пролетела… — прошептал Алешка.

— Да вы не на галок, вдаль смотрите.

— Там лес стоит, — отвечала Маша.

— А за лесом что?

— Поля…

— А среди полей ничего не видите?

Присмотрелись ребята повнимательнее и увидели, что на самом горизонте, на холме, сверкает что-то на солнышке, будто кто оттуда зайчиков зеркалом пускает.

— Это и есть Куликово поле, — объяснил Сережка. — Там стоит большой чугунный столб. А верхушка у него, говорят, отлита из чистого золота, вот он и светится.

— А кто его там поставил?

— Народ, кто же еще… После битвы с татарами.

— Побывать бы там! — вырвалось у Маши. — А, Сереж? Ведь недалеко совсем, можно сходить.

— Это так кажется, что недалеко. А на самом деле — двадцать километров по спидометру. Мне дядя Коля говорил.

Вспомнив про дядю Колю, колхозного шофера, который не раз катал их на своем газике, ребята тут же отправились к нему может, отвезет их на Куликово поле, когда будет свободен. Но найти его оказалось не так-то просто. Пришли они на ток, а им говорят: «Дядя Коля на заправочную уехал». Оли на заправочную, а его и там уже нет — в поле укатил, зерно от комбайна отвозить. У комбайна дяди Коли тоже не было увез зерно на ток.

Так бы и ходили они за ним по кругу, да женщины на току остановили их:

— Берите-ка веники да помогите нам ток подметать. А дядя Коля никуда от вас не денется, сам сюда приедет.

Так и получилось. Правда, поговорить с ним ребятам долго не удавалось. Привезет дядя Коля зерно, быстро сгрузит, и снова в поле. Узнав, зачем он ребятам понадобился, дядя Коля задумался, закурил и неожиданно для ребят (да и для самого себя тоже) вспомнил и рассказал одну историю.

— Воевал я там, на Куликовом поле… — начал он, глядя куда-то вдаль, мимо мальчишек. — Было это в сорок первом, осенью.

— С басурманами воевал? — деловито поинтересовался маленький Алешка.

— Да, мальчик, с басурманами. Только назывались они по-иному — фашисты.

У машины, где примостились на подножке дядя Коля и облепившие его ребятишки, стали останавливаться женщины, облокотился на деревянную лопату сторож дед Семен, сверкнула загорелыми коленками девушка-учетчица. Как и ребята, все они тоже внимательно слушали колхозного шофера.

— На фронт я в восемнадцать лет ушел, но был таким тщедушным да низкорослым, что мне больше четырнадцати никто не давал. Товарищи жалели меня. Но война есть война, и раз ты солдат — делай свое дело.

Однажды группа наша ушла в разведку, а меня оставили в засаде — следить за дорогой. Устроился я под старой ветлой, в глубокой промоине. Часть корней у ветлы вымыло дождями, и они торчали из земли, словно длинные жилистые руки.

Сижу, жду… Луна взошла — огромная, красная. «Эх, — думаю, — не ко времени ты вылезла, голубушка. Плохо разведчикам в такую ночь работать». Оглянулся назад — Куликов столб сверкает своей главой-шлемом, горит весь. Дня три по нему фашисты дальнобойными лупили от Епифани. Всю землю вокруг изрыли, а столб вот он, стоит! Один наш старый разведчик, Парамонов, уверял меня, будто видел, как чугунный столб во время обстрела передвигался по Куликову полю. Прицелятся в него фашисты, жахнут, а столб в сторону отодвинется. Так ничего с ним и не смогли поделать, хотя снарядов уйму истратили.

Сижу я так, размышляю над словами Парамонова, и вдруг — шмяк! — сверху на меня будто мешок с песком бросили. Я даже язык до крови прикусил: горячо стало так во рту, солоно. А мешок этот фашистом оказался. Здоровый, как боров. И откуда его принесло на мою голову, заблудился, что ли? Хвать он меня за горло и давай душить. Притиснул к земле так, что в ушах зазвенело. Я, понятное дело, вырваться норовлю да рукой до винтовки дотянуться, но где там! Силенок не хватает. «Вот и смерть твоя пришла, Колька, — мелькнула последняя мысль. — И не где-нибудь, а на родной земле…»

И вдруг, поверите ли, зашевелились корни у старой ветлы, сцапали сзади фашиста, оторвали от меня и бросили в дальний угол промоины. Да так шмякнули, что он дух испустил.