Двенадцать рассказов - Павел Андреев

Некоторые терпеливы, потому что боятся. Если ты все время боязлив, то начинаешь бороться против собственной боязни, чтобы сначала хоть раз преодолеть ее пресс. Те, кто позволяют делать с собой все, что угодно, потому что боятся предпринять что-нибудь сами, далеки от настоящего терпения. Трус, когда он в безопасности, угрожает сам себе собственным страхом. Такое терпение -- это плохо замаскированная форма отчаяния.

Жизнь среди палаток и песка кажется спокойной, размеренной и однообразной. Терпение сквозит в движениях каждого солдата и офицера. Такое поведение легко принять за лень, разгильдяйство и безразличие. Но все не так. Это выражение обычной психологии бегуна на длинные дистанции: срок окончания спецкомандировки известен, поэтому спешить некуда -- что нельзя исправить, то следует терпеть. Когда же ты уверен в себе и силен, когда тебе не нужно ничего себе доказывать -- тогда можно быть терпеливым. Это сознательное, планомерное понимание происходящего в противоположность злости -- одновременно самое тяжелое и самое красивое из того, что действительно стоило увезти с собой в память о пережитом.

Мало что меняется в бригаде для взгляда постороннего человека. Только солнце на небе, нещадно палящее сверху, меняет свое положение. Все остальное вокруг: песок и глина, выцветшие палатки -- все остается неизменным, как сама пустыня, которая на сотни километров вокруг. Своим беспощадным постоянством она словно бросает вызов нашему присутствию.

Пустыня Регистан. Естественной границей песка служит сухое русло реки. С юга на север, словно застывшие гигантские волны, тянутся бесконечные гряды барханов. Часть пустыни отнимает каменистое плоскогорье. Низкие горы образуют волнистые хребты, возвышающиеся среди безжизненных равнин. Между ними узкой змейкой вьются глубоко вдавленные в песок колесами вездеходов колеи дорог.

Первые горячие порывы ветра срывают с вершин барханов тучи песка так, как дома метель срывает снег с верхушек сугробов. Ветер тащит по барханам мелкий песок. Песчинки перекатываются, шуршат, пробираются под одежду, липнут к телу, забивая каждую пору, каждую щель в оружии. Поверху, как снежная поземка, идет мелкая, похожая на муку пыль, проникающая всюду, даже между линзами оптики прицелов, биноклей, НСПУ. Любой слабый ветер поднимает ее с земли, кажется, что барханы дымятся. Пыль забивает глаза, нос, скрипит на зубах. Больше всего страдает техника. Намертво приставая к смазанным частям, пыль превращает смазку в абразивную смесь, смертельную для трущихся деталей. Закутываем носы и рты, чтобы хоть как-то защититься от пыли, которая все равно проникает в легкие. Стволы оружия затыкаются тряпками, затворы обматываются разорванными перевязочными пакетами. В такой ситуации становишься нервным, взвинченным. Все прячутся, ищут укрытия. Но укрыться от пыли нельзя даже в чреве БэТэРа. Водитель, привычно вооружившись автоматом и монтировкой, устраивается на песке под двигателями бронетранспортера. Радиаторы -- единственно доступный источник воды для молодых солдат, неэкономно расходующих собственные запасы. Именно терпение становится здесь единственным источником силы. Настойчиво охраняя тишину и равновесие внутри себя, мы уходим в засаду, оставляя бронегруппу в ожидании нашего сигнала.

Полдень -- пик жары. Над пустыней повисает зной. Небо идеально чистое до горизонта. Слабый южный ветер шевелит песок, но прохлады не приносит. Раскалившийся в самом сердце Регистана, он сушит кожу, обжигает глаза. Искусственно созданная тень от маскировочной сетки и отбеленных солнцем плащ-палаток, накрывающих вырытые нами в песке укрытия, не спасают от пекла. Время замирает, превращая день в бесконечность.

Трудно дышать, организм быстро теряет влагу. Пот высыхает раньше, чем ты успеваешь его почувствовать, остается только тонкий налет соли на коже. ХэБэ становится деревянным и готово сломаться от пота. Возле глаз, губ, ноздрей кожа ссыхается, покрывается мелкими нудно саднящими трещинками. На ранки пыль оседает больше всего. Неравномерно покрытое пылью лицо приобретает сходство с какой-то зловеще раскрашенной глиняной маской. На боль уже не обращаешь внимания. Остается только одно: пребывая в покое и сосредоточенности, закрыть чувства для всего, что они ранее доносили до тебя, привести к тишине все мысли, которые прежде, подобно приливу и отливу, постоянно сменялись в голове, быть тихим и безмолвным внутри себя и ожидать в терпении.

Ночью всегда холодно. Разница с дневной температурой составляет пятнадцать с лишним градусов. К вечеру ветер затихает и наступает абсолютная тишина! Это особенно сильно чувствуешь, когда группа на марше останавливается для прослушивания. При движении по маршруту мы обязаны контролировать местность в радиусе не менее ста пятидесяти метров. Это, конечно, не всегда реально в наших условиях. Приходится особенно следить за звуковой маскировкой, так как ночью звук разносится дальше, чем днем. Поэтому, когда группа падает на песок, и ты замираешь, прислушиваясь и проверяя ориентиры, тишина ночной пустыни поглощает тебя, как океан. В такие моменты можно услышать, как скрипят, переговариваясь между собой, камни. Вроде бы нет никого, мешать некому, но ты невольно начинаешь говорить шепотом, опасаясь, что удары собственного сердца и с трудом сдерживаемое дыхание могут выдать тебя. Пусто и тихо. Каменистое сухое русло сменяется барханами. Они похожи друг на друга каждой своей складкой, словно их лепили при помощи одной формочки для песка.

Поднявшись на ближайший бархан, неожиданно видишь перед собой дно этой песчаной чаши -- отполированную ветрами глиняную поверхность, густо утыканную острыми камнями. В лунном свете все это принимает неповторимый космический оттенок. Песчаная чаша похожа на лунный кратер. Трудно представить, что за этими плавно очерченными на фоне черного звездного неба барханами дальше на юг простирается пустыня камней, песка и ветров.

Только там, в песках Хадокигер, изрезанных глубокими оврагами-трещинами, напоминающими морщины на ладони дехканина, по-настоящему осознаешь цену мужества, рожденного жизнью, которая наполнена неумолимым давлением пустыни -- источником мудрого терпения, помогающего строить на этой земле вечные крепости надежды и веры. Терпение -- пластырь на все наши раны.

Мы покинули место засады, отдав пустыне три дня -- три дня адской смеси терпения и напряжения. Чтобы избежать внезапной встречи с противником, приходится делать остановки. Это общепринятая практика передвижения ночью, особенно при пересечении опасных или подозрительных мест. Остановки для прослушивания, осмотр подозрительных мест являются лучшей защитой от засад и внезапных контактов. Мы с Веней первую половину маршрута шли в дозоре. Сейчас мы -- буксир, то есть, замыкаем группу, подгоняя отстающих, помогаем остальным держать темп. Это не легче, чем идти вместо минной собаки. На коротких остановках мы обязаны подходить к взводному и согласовывать наши действия на следующем участке движения, сверяя с ним показания наших расчетов о пройденной дистанции маршрута, заодно проверяя охранение группы на привале.

Парни используют такие остановки для короткого отдыха. Усталость превращает обязанности часового в опасную условность. Постепенно ощущение реальности начинает притупляться, всех охватывает безразличие. С трудом, где злостным шипением, где молчаливым пинком, удается заставить очередного дозорного заниматься своим делом.

Пустыня зачаровывает своим величием, бескрайностью, но одновременно наполняет душу тревогой, сурово напоминая нам о бесполезности наших намерений. Днем она подавляет, ночью -- успокаивает, вселяя почти мистический покой. В черном звездном небе ярко светит Луна. Напрягая уставшие глаза, взводный пытается определиться с ориентирами. Я смотрю на его лицо и понимаю, что мы еще долго будем тянуть пустышку. Лицо заросло щетиной и покрыто слоем мельчайшего песка. Усталость и раздражение трехдневного ожидания берут свое. Остальные такие же -- измученные, со взглядом, лишенным какого бы то ни было выражения. Я заставляю себя успокоиться. Взводный сам принял решение вернуться к бронегруппе, используя для этого остаток ночи. На возвращение нам отведено только несколько предрассветных часов. До бронегруппы по прямой, согласно карте, будет километров восемь-десять. Но идти приходится между барханами, по сухому руслу, постоянно отклоняясь от маршрута, совершая бесконечные подъемы-спуски по песчаным склонам. Так что фактически пройти надо будет примерно километров пятнадцать в хорошем темпе. С каждым подъемом ожидаешь увидеть конец пути. Ожидающий всегда торопит время. Выдерживая темп, заданный взводным, нам остается только перебирать ногами и следовать жизненному ритму пустыни: ее секрет -- терпение.

Несмотря на все принятые меры, мы можем внезапно встретить противника. Такая встреча не оставит взводному времени для принятия решения. Наши действия в этих случаях отработаны до полного автоматизма в ходе изматывающих тренировок в бригаде. Но сейчас наши легкие с трудом принимают даже успевший уже остыть от дневного зноя воздух. Взводный оглядывается на нас, постоянно подгоняет. Впереди меня маячит спина Вени с размеренно покачивающимся из стороны в сторону РД. С трудом выхожу из состояния оцепенения. Нельзя путать терпение со слабостью.