Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные - Нина Аленникова

Вскоре оказалось, что я слишком рано забралась наверх, все еще весело болтали. Юнг, пожилой артист, игравший комиков, много острил, он был в ударе, так как возвращение в столицу его очень радовало. Все его остроты были направлены, главным образом, на нравы и разговоры одесситов. Он их изображал изумительно точно. Вскоре я услышала, что вся труппа собралась в нашем купе. Михаил Семенович посоветовал мне спуститься. Решено было открыть бутылку шампанского и отпраздновать наш отъезд. Появились всевозможные вкусные вещи.

В разговорах выяснилось, что предполагается остановиться в Харькове на три дня, а затем еще на два дня в Орле. Уже обещано заранее дать представление в этих городах и номера в гостиницах заказаны. Эта новость меня ошеломила. Я вспомнила, что отец послал телеграмму о моем приезде, значит, надвигается недоразумение. Как его избежать? По совету Михаила Семеновича я решила послать телеграмму дяде Жоржу из Харькова о том, что задержусь в этом городе. К счастью, у меня была тетка Александра Васильевна, которую я встретила в Латовке. Она меня приглашала погостить у нее проездом в Питер. Таким образом, объяснение о моей задержке было вполне приемлемо.

Вечер прошел в смехе, шутках и анекдотах. Одессу вспоминали с удовольствием. Все восхищались ее климатом, необыкновенно легкой, приятной жизнью. У всех создалось впечатление, что самые занятые, деловые люди проводят всю свою жизнь у Фанкони или Рабина, попивая турецкий кофе. По вечерам в клубах, ночью частенько в «Северной».

Михаил Семенович сообщил всей труппе о моем намерении поступить на драматические курсы. Все давали советы, особенно горячилась Мария Ильинична. Она уверяла, что лучше всего держать экзамен к Пиотровскому. Это очень известная, серьезная частная школа. Пиотровский также режиссер в Александринке. Мария Гавриловна Савина бывает в школе, дает советы и этим поддерживает ее престиж. Мне было решительно все равно, куда поступить, лишь бы приобрести знания и подготовку к театру. Легли мы поздно, вдоволь наговорившись. Койки были удобные, с грубым, но свежим бельем и хорошими теплыми одеялами.

Мария Ильинична произнесла целую речь о том, что, слава богу, у нас в нашей матушке-России так удобно ездить. Она с ужасом вспоминала свою поездку по Европе, в крохотных грязных вагонах, с узкими покатыми койками, на которых спать было немыслимо. «А уж грязь; у нас в конюшне на такую не нападешь». Я лежала наверху, представляя себе Марию Ильиничну, такую грузную, большую, в крохотных заграничных вагонах.

Долго-долго не могла я уснуть, несмотря на убаюкивание качающихся вагонов. Проносились перед глазами картины пережитого, прогулки с Михаилом Семеновичем по Ланжерону, ужин в «Северной», долгие вечера у Виктора. Засыпая, я слышала приятные аккорды старой гитары, такой нежной, полной звучных нюансов, голос Софьи Николаевны, распевающей цыганские романсы или просто украинскую песню. Мне в ту ночь снилась вся Одесса целиком, с ее шумной, нарядной толпой, и звуки, те бесконечные, южные звуки всего: гармошек, морского прибоя, гортанного разговора, еврейских долгих споров, причитаний нищих, призывы девочек, продающих цветы.

«Ниночка, подымайся, довольно тебе спать», – услышала я сквозь сон грудной голос. Продрав глаза, я увидела грузную, столь симпатичную фигуру Марии Ильиничны. Она стояла посредине купе и делала себе маникюр, несмотря на тряску вагона. «К Харькову подъезжаем, еле успеешь одеться», – прибавила она улыбаясь.

Взглянув в окно, я удивилась перемене пейзажа. Поезд летел по открытой степи, всюду уже лежал снег, его тонкий слой еле покрывал землю. Попадавшиеся деревья белели под первым снежным покровом. Повеяло севером, суровой осенью, стало жаль покидать солнечный рай. Но это было лишь мгновение. Желание новой, интересной жизни вытеснило все остальные чувства.

Шумной толпой высадились мы в Харькове. Выпив на вокзале вкусного кофе со сливками, мы все отправились в гостиницу «Астория», где нас ждали заказанные заранее номера.

День был ветреный, холодный, но солнце светило ярко в чистом небе. Его светлые лучи играли на недавно выпавшем снегу. Саней еще не было, извозчики с трудом продвигались, гремя своими бубенчиками. Было странно, совсем другой город, словно в другой стране.

«Астория» оказалась большим отелем, с целым лабиринтом длинных коридоров и закоулков. Поместились мы все на одном этаже, дамы по две в номере; я устроилась с Марией Ильиничной, по ее желанию.

Было еще очень рано. Помывшись и приведя себя в порядок, я решила отправиться в город, чтобы разыскать мою тетку. Пришлось порядочно покрутиться в незнакомом городе, пока я нашла дом Александры Васильевны Каншиной. Я очень много слышала о ней от дяди Ахиллеса, который всегда восхищался ее красотой и умом. Наконец, набрела я на прелестный двухэтажный особняк, прекрасно меблированный, со сворой прислуги и приживалок. Экономку, Елену Артамоновну, я знала по Латовке, где она гостила. Это была очень экспансивная старая дева, веселого нрава, любящая мужчин, разгул и всякого рода веселье. Когда я очутилась в доме на Сумской, она меня встретила с радостным удивлением и восклицаниями. Александра Васильевна показалась мне еще более красивой, чем при нашей встрече в Латовке. Вошла она в пеньюаре, кое-как накинутом на плечи. В комнате было жарко, всюду топились печи, чувствовался приятный зимний уют, сознание тепла и благополучия, в то время как на дворе могла начаться снежная буря и затрещать мороз.

Александра Васильевна была очень смуглая брюнетка с тонкими чертами лица. Ее раскосые, темно-зеленые глаза с бутылочным оттенком, казалось, пожирали все, на чем их взгляд останавливался. Мне казалось, что я проваливаюсь в преисподнюю при ее взгляде. Причесана она была по старой моде, с шиньоном на макушке, но эта прическа, уродовавшая многих женщин, шла ей отлично, придавая особый стиль старой эпохи. Казалось, что она только что спустилась с какой-то известной художественной картины. Вместе с тем на ней также лежала печать цыганщины. Большие тяжелые кольца в ушах дополняли ее экзотическую красоту.

После первых приветствий я добавила, что дядя Ахиллес ее большой поклонник. Моя вступительная фраза ей понравилась, она сказала, что счастлива была со мной познакомиться и просит меня погостить у нее подольше. Когда она узнала, что я остановилась в гостинице и что пробуду в Харькове всего лишь два дня, она пришла в ужас. После довольно шумного спора мне пришлось согласиться, чтобы ее лакей поехал в «Асторию» за моими вещами и что я пробуду эти два дня у нее.

Я ей предложила пойти сегодня вечером на оперетку «Веселая вдова», которую, кстати надо сказать, я слыхала уже пять раз. Она повела меня в мою комнату, тонувшую в коврах, пуфах и восточных подушках. В углу, как и полагалось, был старинный киот с белыми, ярко вышитыми рушниками, с оправленной серебром горевшей лампадой.