Поединок - Александр Борисович Царинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А я и думать не хочу. Конечно, знались. Был Маркин в городе. Был! Вы видели, как он изменился, когда я его прижал?
— Это не доказательство. У тебя есть сведения, что Маркин вернулся на аэродром выпивши?
— Нет. Но они с широколицым могли угостить только Яковлева.
— Могли да не могли... Словом, проверить!
Мельников обиженно поджал губы:
— Непонятна ваша позиция, Степан Герасимович! Вы так защищаете Маркина, словно убеждены в его невиновности, а в моей предвзятости.
— Мне важна истина, — строго ответил Волков.
В помещении стало почти темно. Где-то на улице трижды просигналил «газик». Все было сделано, как Волков приказал.
— Не сердись, Александр Васильевич! Взвалить на невинного человека чужое преступление — страшнее расстрела. Не спорю. Против Маркина есть веские подозрения, но, понимаешь... Сегодня очень внимательно прочитал его личное дело. Сын инвалида Отечественной войны. Мать погибла санитаркой на фронте. Когда бы он успел? Кто его завербовал?
— Отец у него сильно выпивает. Парень был предоставлен улице. Ради копейки кое-что перепродавал. А когда нужны деньги...
— Следовательно, его завербовали мальчишкой. Завербовали и велели поступить в авиационное училище, чтобы потом иметь авиационного специалиста, скажем, для диверсий? Так?
— Я стою именно на такой позиции, — подтвердил Мельников.
Волков прошелся. За окном снова просигналил «газик».
— Зовет. Пожалуй, пора, — остановился Степан Герасимович.
Вышли. На улице потеплело. Густая синева уже наползла на самолеты, и на стоянках зажглись огни. С юга дул ветерок. Снег на глазах делался мягким, просадистым. Утомленные долгой неприятной беседой, офицеры остановились у газика. С наслаждением дышали свежим сыроватым воздухом. Мельников тихо сказал:
— Беспокоюсь я все же. Не вспугнул ли Маркина?
— Боишься, что удерет?
— А что?.. Степан Герасимович, может быть, все же есть смысл его арестовать? Через Кикнадзе, конечно.
Волков немного помолчал. Вдруг спросил:
— Значит, утверждаешь, что Маркин был не в общежитии, а вместе с широколицым и Яковлевым в городе?
— Да, почти уверен.
— Тогда и я почти уверен, что солдата убил не Маркин и даже не широколицый. С арестом пока воздержимся.
Мельников опешил. Он ожидал любого заявления, но этого...
— Как?..
— А вот так! Поехали, дружище! Пора и честь знать.
17
В тупике
Всю ночь Зина не сомкнула глаз. Была взволнованна после беседы с Мельниковым. Неужели Семен не тот человек, за кого себя выдает? А тут еще подружка Леля подлила масла в огонь. В тот вечер, когда убили солдата, она дежурила на коммутаторе. Рассказала ей, как большую тайну:
— Мельников кричал на меня, дескать, чего долго не откликаюсь. А я ему еще нагрубила. Его абонент трубку-то на рычаг не положил. Поди узнай, что там смерть приключилась.
Это и насторожило Зину. Восемь вечера... Кабинет Кикнадзе... Дверь не заперта. Последним уходил Маркин.
Но тут, как наяву, появилась перед глазами сестра Лиза. Как просила она передать через командование Семену благодарность за то, что спас ее дочь. Зина пообещала, но не передала. Еще подумает чего...
После окончания комсомольского бюро Маркин сел в автобус неожиданно. Был бледен, но пытался улыбаться. Предложил ей пойти в кино, а потом как-то скорчился, полез в карман и обнаружил в нем несданный ключ.
— Обязательно сдайте. Попадет, — постращала Зина.
— Простят. Я человек здесь новый.
Едва они вошли в кассовый зал, Семен снова побледнел. Скривился, словно его пронизала боль, и быстро стал шарить по карманам.
— Вы знаете, я, к-кажется...
— Деньги забыли? — прервала Зина.
Он невнятно кивнул головой, а она полезла в сумочку.
— Вот что, Семен! Идите сейчас же позвоните дежурному насчет ключа. Билеты возьму я.
— Нет, нет! Этого я н-не позволю, — запротестовал Маркин. — Я, к-кажется, посеял комсомольский билет. Сейчас пойдет рейсовый. Я м-мигом. Ждите! — и выбежал на улицу.
Тогда она не придала его поступку значения, а сейчас сделала печальный вывод: торопился. В штаб зачем-то торопился. А я, дура, хитрила...
Зина вышла на улицу и сощурилась от яркого солнца. Вчера утром мороз щипал щеки, а сегодня так тепло, как весной. Бойко щебетали воробьи, тротуар и дороги намокли. Снег просел, местами выпучилась земля, блестели лужицы.
Зина долго стояла у порога отчего дома, не решаясь идти. Вот так бы стоять и стоять, жадно вдыхая аромат талого снега, не думая ни о чем.
Сегодня воскресенье. Людей у Дома офицеров немного, зато воробьи и желтобокие синицы, почуяв тепло, слетелись сюда, как на базар. Она постояла у колонны и... Решительно пошла меж облысевших тополей по центральной дороге, вспугнув дерущихся воробьев.
В подъезд Мельникова вошла смело, уверенно. Поднялась на второй этаж. Ни души. Нажала на кнопку звонка.
В гостях у Александра Васильевича оказался Волков. Хозяин с женой хлопотали на кухне, Степан Герасимович, изображая лошадку, катал взобравшегося к нему на плечи Толика.
Увидев начальника штаба, Зина попятилась было назад, но Мельников ее не отпустил.
— Раздевайтесь! Вовремя пришли. Сейчас будем завтракать.
— Правильно. Не смущайтесь, — вступил в разговор Степан Герасимович. — Я здесь лицо неофициальное. Ругать не буду. Так что смело раздевайтесь. Украсите нашу компанию.
— Я знаю. Вы родственник, кажется, Людмиле Ивановне.
— Да. Я Людочкин дядя. — Степан Герасимович был доволен: люди знали, что он для семьи Мельниковых не чужой. Молодец, Люда!
После завтрака Зина помогла хозяйке вымыть посуду, и догадливая Людмила Ивановна оставила их в квартире втроем: ушла с Толиком гулять. Зина тоже стала собираться. Ее смущало присутствие Волкова. Александр Васильевич остановил ее:
— Зинаида Борисовна, я полагаю, вы пришли мне что-то рассказать. У меня от начальника штаба тайн нет. Прошу, пожалуйста.
На смущенном лице девушки появилась деловитая строгость.
— Я виновата перед вами, Александр Васильевич! Я тогда поступила нечестно.
— Вы что-нибудь скрыли? — насторожился Мельников.
— Нет. Но кое о чем сказала неправду.
— Например, факт, что Маркин посеял комсомольский билет, прикрыли тем, что у него не оказалось с собой денег. Так?
— Да. Вам, оказывается, все известно, — с облегчением произнесла девушка. — А знаете, почему я соврала?
— Догадываюсь. Только Маркин вышел сухим из зала комсомольского «суда», а тут новый удар... Тем более, когда
