Конец января в Карфагене - Георгий Осипов

— Да, неплохо. Вельяминов — профессионал.

Антисоветской истерики не последовало. Я от него не отстал.

Однако самую вожделенную вещицу он у меня к тому времени вытравил. Мы поменялись, произошел так называемый «чендж», и она принадлежала Стоунзу по праву, хотя он и стеснялся цеплять ее на штаны.

Вещица, как это не фантастично звучит, попала сюда, передаваемая из рук в руки, прямо оттуда, то есть — из Америки! На вопрос: «Каким образом?» можно спокойно ответить, как говорят Аладдину переодетые слугами упыри в советской киносказке: «От дяди».

И это — правда. У Лёни Овчаренко был дядя. Он имел ученую степень (наукой занималась вся семья) и летал за рубеж. Леню больше интересовала порнография, но ее среди дядиных даров, разумеется, не было. Дары вообще-то сами по себе были символические. Что называется — безделушки.

Стоунз уже полгода жил во браке. Но его по-прежнему интересовало не порно (это — вредно, убеждал он меня не раз), как нормальных молодоженов, но нечто совсем иное — невзирая на бездетность, а именно: игрушечки, цацки. Например, чешские модельки реликтовых автомобилей, «ястребки» и «мессершмитики», которыми он, словно Кинг Конг, мог забавляться с высоты своих «исполинских» полутора метров.

В школе на переменах, и даже во время уроков Лёня довольно громко и настойчиво требовал фотки «голых тёток». Азизян прислушивался. Мне же рисковать совсем не хотелось. В ту пору я был занят разработкой крупных диверсий, таких, чтобы содрогнулся этот прогнивший мир, не достойный огненных святынь древности. Нет, погореть на самопальной порнухе ради потных детских рублей было бы совсем некстати, рассуждал я. Пока Лёня не продемонстрировал мне дядин подарок.

Вещица умещалась в кулаке. Другое дело, что тысячи здешних детей и взрослых могли сколько угодно сжимать и разжимать свои кулачища и кулачишки (в 70-х эта часть тела больше намекала на «жест Онана», чем на «один громящий кулак»), а вожделенное изделие так и не появилось бы на поверхности влажной ладони. Они могли проделывать это в уединении туалета с пачкой нарезанных газет, либо коллективно, на подпольных занятиях каратэ. Их кулак неизменно оставался пуст.

Что это было? Обыкновенный брелок для ключей на добротной чешуйчатой цепочке с карабином. Прозрачная пирамидка с пузырьком воздуха, где плавала скрюченная экзотическая рыбка. Если взломать этот гробик-аквариум, и распрямить рыбий трупик, его длина составила бы от силы сантиметр. Возможно, то был малёк. Одно не вызывало сомнений — это не подделка. Бедняжка родилась в водах Свободного Мира.

Я с первого взгляда, хотя лишь мысленно, прозвал безделушку «мавзолеем Садко», параллельно напиздев Лёне, что из запертой внутри личинки, если ее подвергнуть нужному облучению, может вылупиться морской дракон, питающийся детишками низших рас.

— И у Пентагона на вооружении, чтоб ты знал, Лёнчик, такие монстры уже есть. Их откармливают кубинцами, вьетнамцами…

— А почему не жiдами? — прогремел за спиной голос Азизяна. — Я вас спрашiваю, почему же не жiдами?

На самом деле, мне было совсем не до шуточек. Какие шутки, если такая красота попадет в руки к Азизяну? Будучи еще не состоянии постичь смысл подобных манипуляций, я, тем не менее, отчетливо представлял, куда он — Азизян — ее в первую очередь засунет и вытащит, поймав необходимую ему остроту. Космический челнок многократного использования, слыхали про такой? Или у вас по-прежнему «Луноходом» полна голова?

Я просто обязан отвоевать у Азизяна эту крупицу галантерейного американского гения. И я ее таки отвоевал. Все было сделано честным путем — молочные коктейли, мороженое с сиропом — я баловал жирненького Леню так, словно добиваюсь от него того же, чего добивался от ребят его типа Жора из Облздравотдела (кстати, они были знакомы!). Плюс две ненужные мне открытки с перезрелыми моделями, привезенные из Парижа тоже чьим-то дядей с партбилетом.

Лёня передал мне брелочек на первом этаже универмага (мы ходили туда поглумиться над товарами) в толпе, словно капсулу со шпионскими данными. «И куда я его повешу?» — первое, о чем подумалось мне, едва малёк-американец был помещен в наиболее прочный карман моих худых и неновых порток. Вообразился ценник «Брелок «Малёк», произв. США, цена … руб. … коп.» Какая еще цена! Какую цену ни назови, единственно правильный ответ будет звучать так: «Это твоя жопа столько стоит».

Год спустя (брюки на мне были уже другие — поприличнее, я сумел создать «рынок сбыта») мы с Дядей Калангой хохотали до упаду, обнаружив стенд с «Пионерской правдой». Одна из заметок называлась «Рыбки живут в дупле».

— Так я и думал, старик, — дергался Дядя Каланга, придерживая очки, — так я и думал.

Мой смех звучал фальшивее. Прозрачного гробика с рыбкой у меня уже не было.

Стоунз постоянно рвался в Москву. Называл ее не иначе, как «столица». Он месяцами зазывал в попутчики почти каждого, с кем выпивал, обещая какой угодно дефицит. В том числе и меня:

«Я знаю, что тебе нужнее всего. Я познакомлю тебя с настоящими людьми. Кого ты здесь видишь? Сплошное кретиньё, убожество! Крепостные, ты согласен с этим?»

Естественно, я соглашался. Ведь наблюдать Стоунза, видеть Стоунза стало для меня какой-то манией. Есть же больные люди, способные высидеть балет или оперу. До одури мечтающие попасть на какую-то «Таганку», чтобы увидеть там напялившего реквизитные джинсы Гамлета-дегенерата. Между прочим, уже не первого. В раннем детстве мне уже разрешили посмотреть одного «Гамлета». Этого оказалось достаточно, чтобы на всю жизнь проникнуться ненавистью и к Смоктуновскому, и к Шекспиру с его еврейчиками в паричках и особенно к лютневой музыке.

Вот я и заделался юным театралом. Хожу исключительно «на Стоунза», угощаю любимого актера вином (он предпочитает самое дешевое) и никогда не перебиваю его монологи репликами «из зала». Это же искусство! Театр. А в реальной жизни болтается на глазах у всех теряющий вес пьяница-неудачник, гримасничая, как та рыбка в прозрачном брелоке-теремке.

Все происходило нормально, пока о ее существовании не проведал Стоунз. Как обычно, ближе к шести, после работы, собирался наш самодеятельный драмкружок. Где-нибудь в подъезде. Опускался (не поднимался, заметьте!) занавес, в виде вина, вытекающего из опрокинутой бутылки. Булькающий, жидкий занавес. И сквозь бутылочную зелень пустой тары начитало проглядывать лицо великого Артиста, чей талант меня вполне устраивал. Закурив, он учил меня жизни (и я чувствовал, что продолжать образование где-либо после школы не имеет смысла):

«Вон — в той же столице есть человек… Я даже скажу тебе, как его зовут… Если бы ты хоть раз туда поехал со мной, я бы вас давно уже познакомил… Та хоть с тем же… Петькой Сысоевым. Его здесь никто не знает. Он имеет дело строго со мной, потому… что… г-х, г-х, та шо за хуйня… Стоунза везде уважают. А тут кругом одни рогатые, ты согласен?»

Теперь уже трудно объяснить бесконечность и происхождение пропиваемых мною со Стоунзом по «театральным» подъездам «рубчиков», но тратил я их абсолютно безжалостно.

К апрелю месяцу ‘76 года по рукам гулял журнал «Англия» с большой статьей про «Лед Зеппелин» и галереей женских причесок («А у этой шейка богатая», — отметил Жора-пидорас, тот самый, из Облздравотдела, любуясь одной из них). Стоунз уже знал, что брелок находится у меня, более того — он его видел собственными глазами, даже сумел полапать, потому что цацка телепалась в ременной петле моих брюк — выглядело это скорее по-колхозному, нежели педерастично.

Стоунз потерял покой. Он вдруг стал звать меня в гости, чтобы спокойно «квакнуть» и переписать с пластинок что-нибудь редкое, все, что мне интересно было бы послушать.

— А как же жена? — изумился я, помня, что до сих пор она была главным препятствием квартирных пьянок.

— А шо тебе она?! — парировал Стоунз решительно, словно купчина-самодур.

Жена Стоунза была дома, я старался не разглядывать ее лицо и фигуру. Она оказалась костлявой, злой и чуть повыше ростом своего супруга.

— Без меня ты ни в какую «столицу» не поедешь. Пиздец, — отрезала она и скрылась в спальне, куда мы, кстати, не заходили, но диски Стоунз выносил именно оттуда.

Опасаясь ушей этой ведьмы в халате, мы переместились на кухню, и Стоунз, разливая вино в стаканы, назидательно, делая паузы, произнес:

— Заметь, Гарри, если бы она меня во что-то ставила, она бы никогда не матюкнулась при молодом пацане. Ты согласен, или ты этого еще не улавливаешь? Не-э, шо-то не подобаеться менi этот брак. Треба тiкать.

Он очень деликатно бил на жалость, интересовался, чего мне в жизни не хватает.

— Вот ты говоришь, что уважаешь соул… А тебе известен такой человек, как Вильсон Пиккетт?

— Естественно! — раскураженный новой дозой мiцняка, я сразу напел ему отрывки трех или четырех песен. Стоунз, надувая губы, старательно изображал ритм-секцию: барабаны и бас-гитару.