Суер - Юрий Коваль

мокрое,

блеклое

вафельное полотенце.

Какой-нибудь рваный застиранный носовой платок или исхлестанный березовый веник, и те выглядели пристойней, чем мой недоваренный, недосоленный суп стыда... противный сладковатый зефир приторного гнусного стыда...

Сссссссссс..... черт побери!

Тттпттпт..... черт побери!

Ыыыыыыыыыы... хренотень чертова! Дддддддддддддддддд... бля... дддд... бля... ддд...

Зашел и боцман Чугайло. Заправил койку и долго смотрел, как я мучаюсь и содрогаюсь.

- Вы, это самое, не сердитесь, господин хороший, - сказал боцман. Капитан есть капитан. Я должен доложить по ранжиру. А как же, это самое, иначе?

- Да что вы, боцман, - махнул я рукой, - не надо, я не сержусь.

- А пахло от вас сильно. Я сразу понял - ромовый, это самое, перегар.

- А от водки другой, что ли?

- Ой, да вы что, господин хороший? А как же? От водки перегар ровный, так и струится, как Волга какая, а от рома, может, и помягче, но помутней и гвоздикой отдает.

- Да? - немного оживился я. - Неужели это так? Есть разница?

- Ну конечно же! Мы, боцмана, эту науку назубок знаем!

И боцман Чугайло с великой точностью обрисовал мне оттенки различных перегаров. По его рассказам и была в дальнейшем составлена так называемая ТАБ-ЛИЦА ОСНОВНЫХ ПЕРЕГАРОВ, как пособие для боцманов и вахтенных офицеров. Она и заняла свое место в ряду таблиц, начатом великой таблицей Дмитрия Ивановича Менделеева. Приводим ее краткий вариант.

ТАБЛИЦА ОСНОВНЫХ ПЕРЕГАРОВ

Водка - перегар ровный, течет как Волга. Принят за эталон, от него уже танцуют.

Ром - помутней, отдает гвоздикой.

Виски - дубовый перегар, отдает обсосанным янтарем.

Коньяк - будто украденную курицу жарили. И пережарили.

Джин - пахнет сукном красных штанов королевских гвардейцев.

Портвейн - как будто съели полкило овечьего помета.

Кагор - изабеллой с блюменталем.

Токайское - сушеный мухомор.

Херес - ветром дальних странствий.

Мадера - светлым потом классических гитаристов школы Сеговии.

Шампанское - как ни странно, перегар от него пахнет порохом. Дымным.

Самогон (хороший) - розой.

Самогон (плохой) - дерьмом собачьим.

- А как обращаются с перегарами в быту? - спросил я.

- Главное - не навредить, - сказал Чугайло. - Нельзя дышать перегаром на пауков, подыхают. А пауки полезны: ловят мух. Поставить перегар на пользу дела - тоже наука. С десяти матросов, например, можно набрать газовый баллон перегара и отвезти в раковый корпус больницы. Рак выпить любит, а от перегара гаснет. У нас в деревне перегаром колорадских жуков на картошке окуривают.

- Как же?

- Очень просто. Заложут в картошку пару мужиков и кольями по полю перекатывают. Те матюгаются - перегар и расходится как надо.

Боцман отвлек меня немного, но потом снова розовая поросятина стыда охватила мою душу.

Не знаю, чем бы кончилось дело, как вдруг зашел Пахомыч.

- Давай-ка, брат, подымайся наверх, - сказал старпом. - Капитан не хочет без тебя открывать новый остров.

- Не могу, Пахомыч, - сказал я. - Кусок поросятины давит.

- Или зажарь, или выкинь, - сказал Пахомыч. - Но мы уже стоим в бухте.

Глава LXVI. Прелесть прозы

Сэр Суер-Выер обрадовался, когда увидел меня на палубе.

- Я растерян, - шепнул он мне. - Сходить на берег или нет? Ты только глянь.

Остров, в бухте которого "Лавр" бросил якорь, был довольно живописен: скалы, сколы, куртины, но люди... Люди, которые бродили по набережным, вызывали острейшее чувство жалости.

Все они были оборванные, на костылях, кто сидел, кто лежал, кто ковылял, кто валялся.

Они протягивали руки, явно прося подаяние.

- Ну, что скажешь?

- Похоже, что это нищие, сэр.

- Сам вижу, что нищие. Но как это может быть? Одни только нищие. Где же подающие?

Подающих не было видно. Как мы ни разглядывали остров в сильнейшие квартокуляры, хоть копейку подающих не нашли.

- Очевидно, они думают, что подающие - это мы, сэр.

- Мы?

- Ну конечно. У нас - роскошный фрегат. Из камбуза пахнет щами, вон у Чугайлы зуб золотой, Хренов явно пил портвейн, капитанский краб - чистого золота, старпом гладко выбрит, лоцман - еврей, так что мы вполне похожи на подающих.

- Ну и что делать? Сходить на берег или нет?

- Решайте, кэп. В конце концов, почему бы не подать милостыни Христа ради? Надо подавать по мере возможности.

- Действительно, - сказал капитан, - Христа ради можно и подать. Наберите в карманы мелочи, каких-нибудь там копеек, и сойдем на берег.

- Если уж вы подаете Христа ради, то зачем мелочиться, кэп? - сказал некстати я. - Почему "набрать там копеек"? Подавайте копейки ради себя, а Христа не приплетайте.

- Что еще такое? - сказал капитан, с неудовольствием оглядывая меня. Зачем, интересно, ты вылез из каюты? Меня учить? Сидел бы там и угрызался куском поросятины. Ты сам-то сколько собрался подавать?

- Подаю по силам.

- И на какую же сумму у тебя этих сил?

- Смотря по обстоятельствам.

- Ну и какие сейчас у тебя обстоятельства?

- Весьма скромные.

- Отчего же это они такие скромные? Пьешь, что хочешь, даже из капитанских запасов, столуешься с офицерами, фок-стаксели при этом налево не травя, что-то чиркаешь в пергаменте, а что начиркал - никто не проверял.

- Вы хотите сказать, что на судне имеется цензура?

- Я об этом говорил, и не раз. Когда веревочный хотел послать их судно на ..., я не велел. Не позволил писать такое флажками, осквернять флажки "Лавра".

- А уста?

- Что уста?

- Устно-то вы сами посылали, и не раз.

- Ну знаешь, брат, цензура есть цензура, она не всесильна, всюду не успевает. Но на флажки я всегда успею!

- Но на пергаменте я "чиркаю" отнюдь не флажками.

- А нам это нетрудно перевести! Чепуха! Эй, веревочный! Изобрази-ка флажками, чего там -начиркал этот господин, а уж мы проверим, цензурно это или нецензурно. Давай-давай, тяни веревки!

- На все дело, пожалуй, флажков не хватит, - сказал веревочный Верблюдов, заглянув в пергамент. - Ну ладно, поехали с Богом!

И он вытянул на веревках в небо первую фразу пергамента:

ТЁМНЫЙ КРЕПДЕШИН НОЧИ ОКУТАЛ ЖИДКОЕ ТЕЛО ОКЕАНА.

- Твердо, - читал капитан, - мыслете... так-так, наш... како... КРЕПДЕШИН НОЧИ... ого! это образ!., сильно, сильно написано, ну прямо Надсон, Бальмонт, Байрон, Блок и Брюсов сразу! Тэк-тэк... живот, добро... ЖИДКОЕ ТЕЛО... достаточно.

Капитан дочитал фразу до конца и утомленно глянул на меня.

- Это ты написал?

- Выходит так, сэр.

- Ну и что ты хочешь этим сказать?

- Ну, дескать, ночь настала, - встрял неожиданно Кацман.

- Да? - удивился Суер. - А я и не догадался. Неужели речь идет о наступлении ночи? Ах, вот оно что. Но интересует вопрос: цензурно ли это?

Заткнутый лоцман помалкивал, а старпом и мичман, механик и юнга туповато глядели на веревки и флажки, но высказываться пока не спешили.

- Одно слово надо бы заменить, - сказал наконец старпом.

- Какое? - оживился Суер.

- Тело.

- Да? А что такое?

- Ну... вообще, - мялся старпом, - тело, знаете ли... не надо... могут подумать... лучше заменить.

- И жидкое, - сказал вдруг Хренов.

- Что жидкое?

- И "жидкое" надо заменить.

- А в чем оно нецензурно?

- Да у нас всюду жидкости: перцовка, виски, пиво... могут подумать, что мы вообще плаваем по океану выпивки.

- Заменить можно, - согласился капитан. - Но как? Хренов и старпом посовещались и предложили такой вариант:

ТЁМНЫЙ КРЕПДЕШИН НОЧИ ОКУТАЛ ЖУТКОЕ ДЕЛО ОКЕАНА.

- Литература есть литература, - пожал я плечами. - Менять можно что угодно. Важно, как все это прочтут народные массы.

- Важно? Тебе важно, как они прочтут? Ну и как же они прочтут?

- Они будут потрясены, сэр, поверьте.

- Сомневаюсь, что эта фраза вообще дойдет до народных масс, - сказал Суер с легким цинизмом. - Это написано слишком элитарно. Для таких, как я или вот - Хренов.

- Знаете, сэр, - сказал я, - трудно доказать, труднодоказуемое, но в данном случае доказательство налицо. Народные массы потрясены. Гляньте на остров, сэр!

Да, друзья, на острове происходило нечто невообразимое. Нищие повскакивали с мест, размахивая костылями и протезами.

В середине стоял на камне какой-то толмач, очевидно, старый моряк, который, указывая пальцем на флажки, читал им по складам нашу скромную фразу.

Как громом пораженные разинули они свои искусственные рты, оттопыривали ладонями уши, силясь понять всю прелесть, остроту,

музыкальность и образность нашей прозы, пытаясь постичь, зачем?

почему?

к чему?

для чего?

как?

относятся к ним слова, начертанные в небе флажками:

ТЁМНЫЙ КРЕПДЕШИН НОЧИ ОКУТАЛ ЖИДКОЕ ТЕЛО ОКЕАНА.

Глава LXVII. Лунная соната

Пожалуй, в этот момент капитан и начал насвистывать "Лунную сонату".

- А что касается народных масс, - сказал капитан, - они действительно потрясены. Но воспринимают, как издевательство. Они просят подаяние, а им крепдешин в небе! Величайший маразм!