Святой папочка - Патриция Локвуд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Джаззон, – говорит Джейсон, поднимаясь и исполняя энергичные мужские па. – Я бы назвал свою музыку именно так.
Он и сам играл в ансамбле, когда был моложе – на рожке. Наверное, именно тогда он и ступил на кривую дорожку безнравственности. Джаз таит в себе столько соблазнов. У контрабаса, например, очень соблазнительные округлые формы. А труба как будто постоянно сама себе отсасывает. Неудивительно, что семинарист вынужден был ее бросить.
С прискорбием вынуждена сообщить, что зал, в котором мы празднуем, наклюкался. Как безответственно с его стороны. Он все кружится и кружится, и швыряет в меня прихожан.
– Ваш интеллект сияет на весь зал! – говорит мне одна женщина, наклонившись к моему уху. От нее пахнет детской присыпкой и церковными цветами. Ее улыбка похожа на ломтик арбуза. Я совсем забыла, что для прихожан мы с сестрой – знаменитости. К настоящим знаменитостям, с их дутыми сиськами и гомосексуальными разводами, они безразличны. Но при виде кого-либо, принадлежащего к ряду священнослужителей, их лица проясняются и расцветают. Они касаются вас робко, с намеком на застенчивое желание вами обладать. Рассказывают вам о вас то, что вы и так в себе подозревали, например: «Куда бы вы ни пошли, за вами всюду следует аура святости» или «Вы выглядите как артистка из телевизора». Ну, что тут скажешь, интеллект у меня и правда БЛЕСТЯЩИЙ, льщу себя надеждой я. А моя аура святости настолько яркая, что ее видят даже летучие мыши. И я действительно выгляжу как артистка из телевизора! Даже наши голоса меняются, когда мы разговариваем с этими людьми – сворачиваются, как белые льняные салфетки. Мы начинаем говорить так же вежливо и благопристойно, как наша мама.
– Спасибо, – говорим мы, – большое вам спасибо!
Меня внезапно накрывает мощный приступ клаустрофобии, такой, какой я не ощущала с тех пор, как была подростком и еще во что-то верила. Слишком много чужих жизней набилось в одно помещение со мной. Раньше, когда я оказывалась в церкви в толпе людей, на меня всегда накатывала паника – казалось, будто меня заперли в темном стойле, загнали в общий хлев с другими такими же, как я. Родившись на свет, мы живем на ковчеге, имя которому – земля. И на этой земле слон к слону и каждой твари по паре. Долго же до меня доходило, что я тварь из совсем другой истории. Как же мне хочется, чтобы прямо сейчас в зал ворвался Грендель и сожрал всех нас. К нам ковыляет еще один прихожанин. Его зовут Джордж, и он был на войне. Джордж поднимает в мою сторону обвиняющий перст и провозглашает лукавым и немного замогильным голосом: «А она ничего!», после чего удаляется – снять бремя с сердца и чресл.
Комплимент от Джорджа напоминает мне о том, что существую и другая «я», более легкая и веселая. Я подмигиваю одной из официанток, но, к сожалению, этот жест перехватывает епископ. И улыбается мне так ободряюще, словно я только что выразила желание уйти в монастырь. Интересно, что было бы, если бы я послала и ему привет в виде порции «Горной росы»? Жаль нам с ним не удалось поболтать вдоволь! Мне так хотелось рассказать ему о презервативах.
Я гляжу на Мэри и замечаю, что она ритмично поерзывает в кресле. Явно пытается подавить свою истинную сущность перед епископом, но это сложно, когда подростковый квартет исполняет перед тобой такие плавные и полные плотского жара мотивы. Не зря я им доллар сунула, ой не зря! Мы обе чувствуем острую жажду выразить все свои чувства в танце и потихоньку начинаем продвигаться вперед, к центру танцпола. Однако нас прерывает медлительный, но весьма решительный Джордж – он вернулся и явно горит желанием возобновить наш разговор. Указывая на меня, он говорит «А она ничего», после чего снова разворачивается и уходит, как в первый раз.
Зал наконец набрался так сильно, что начал потихоньку отрыгивать гостей на ночную улицу. Пора возвращаться домой. Епископ прощается с нами.
– Обязательно прочту ваши стихи, – говорит он мне, и я буквально прикусываю язык, чтобы не сказать ему: «А может, не надо?» Мэри по-джентельменски склоняется, чтобы чмокнуть его перстень, но я перехватываю ее и дергаю себе за спину. Она свою точку невозврата уже прошла, и если я не вытащу ее отсюда в ближайшее время, кто знает, что может случиться.
Снаружи луна сияет в пудре мерцающего ореола, и ее силуэт по-волчьи притягивает нас к себе. И Мэри, ступив в ее колдовской свет, превращается в полноценного монстра. Она вырывается из моих рук и в мгновение ока исчезает на парковке. Кажется, будто ее кожа покрылась полосками. Когда мы наконец ее находим, она радостным ураганом носится по нашему двору.
– К черту копов! – визжит она, радостно разбрасывая ядовитый сумах. – А-ха-ха!
Она выворачивает из земли один из декоративных камешков и швыряет его в стену приходского дома. С воинственным кличем подпрыгивает на три фута в воздух и дает «пять» американскому флагу над дверью. Джон подсекает ее одним ловким, отточенным движением, поднимает, как мешочек, и несет в дом.
Отец восседает на диване, широко раздвинув ноги, а матушка сжимает в каждой руке по бутылке шампанского и пытается пить из обеих сразу, перемежая возлияние беспардонным уханьем. Одну из бутылок она подносит к Стобарту, словно хочет разбить ее на счастье о его корму. За ужином она выпила всего один бокал, но ей, как и всем женщинам в семействе Фламм, была присуща удивительно низкая резистентность к алкоголю, та самая, которая вынуждает мою сестру ползать по полу на четвереньках и мурчать что-то в сторону картины с тигром. Не сказать, что мое состояние лучше. Я нашла где-то карандаш и бумажку и записываю все, что происходит.
– Мне кажется, все прошло хорошо, – говорит отец, озаряя нас благословением своей широкой улыбки. Он знает нас с той минуты, как мы родились. Мы – плоть от плоти и кость от кости, и грехов в нас ровно столько, сколько нужно, чтобы он был в тонусе. Мы – творение Божие, маленькие зеленые яблочки.
На следующее утро
