Ненавижу тебя любить (СИ) - Веммер Анна

Я только усмехнулся, вспомнив, как отец ссался от восторга, когда я проводил время с дочуркой Соколова. А мне, в общем-то, было все равно. Она миленькая, не дура, спокойная. Скучная, как сканворд в бесплатной газете, это да. И не особо заводит, она даже целуется скучно, мне порой казалось, что если я полезу в ее рот языком, то придется делать искусственное дыхание — грохнется в обморок от градуса разврата.

Но зато такие, как Соколова — хорошие жены.

А та, что стояла передо мной… ее я захотел, едва увидел. Уже когда ответил на дерзкую улыбку пропал. Влюбился, как дурак, впервые за тридцать лет. Словно сам превратился в мальчишку, который, открыв рот, смотрит на старшекурсницу. Что в ней такого было? Я и сам не мог сказать, и сейчас вряд ли отвечу, особенно после всего.

— Ладно, плейбой, первый курс задержал профком, выбирают новых культоргов и прочих хуергов. Подвезешь? Я каблук сломала.

И я подвез. Она недалеко жила, минут десять на машине. Остановился у серой замызганной пятиэтажки — и мы целовались, как сумасшедшие. А потом был охрененный минет. Я, наверное, был идиотом, но подумал, что готов провести с этой женщиной остаток жизни.

Не из-за минета, конечно. Просто от нее исходила такая энергия… она сводила с ума. Хлопала своими ресницами, хохотала, запрокинув голову назад. Я сравнивал ее с Соколовой — и сравнение выходило не в пользу отцовской протеже. Ксения — хорошее вино в компании нудных снобов, а эта девчонка — текила на отвязной вечеринке. А иногда — глинтвейн у камина.



Я думал, она даст свой номер, но девчонка закончила с моим членом и выскользнула из машины, пока я пытался восстановить дыхание после оргазма.

— Эй! — крикнул я. — А номер?

— Зачем? — рассмеялась ненормальная. — У тебя ведь девушка. Езжай, плейбой, встречай. Я тебе наврала, никакого собрания сегодня нет.

Я, конечно, опоздал, а Ксюха, прождавшая под мокрым снегом добрых полчаса, обиделась. Пришлось заглаживать вину в каком-то дурацком ресторане, что-то говорить, планировать выбраться на несколько дней в загородный отель, покататься на лыжах. Но мысли были там, в машине, где еще остался запах девушки-наваждения.

Конечно, я все о ней выяснил. Дарья Иванченко, двадцать два года, заканчивает экономический. Сирота, живет одна, работает в пункте самовывоза интернет-магазина. Учится средне, но пару раз даже побеждала в каких-то конкурсах.

Уже через неделю я стоял на пороге ее квартиры, как дурак, с цветами. А она посмотрела задумчиво из-под пушистых ресниц и поинтересовалась:

— С малолеткой разошелся?

— Нет, — честно признался я.

— Почему?

— Родителям пиздец как надо подружиться с ее отцом. Получат контракт — и отвяжусь.

— И не стыдно? Девчонка, может, влюблена.

— Она на это не способна, я вообще не уверен, что ей до меня есть дело.

— Ну, заходи. Цветы? Как мило. Лучше бы пожрать принес.

На что я поднял пакет:

— И пожрать я тоже принес.

Она рассмеялась — и я ее поцеловал. Эту ночь мы провели вместе. А потом следующую, и еще, и так до конца недели. И я действительно влюбился. В эту слегка грубоватую, прямолинейную, безумно красивую и в глубине души очень несчастную девочку. Дашка за образом стервы маскировала столько страхов и переживаний, что, едва я узнал ее ближе, сразу захотел закрыть от всего мира, построить ей сказочный замок и заставить забыть о том, что когда-то ее никто не любил.

Ее любил я. Не долго, но всей душой.

А потом она вдруг сказала «Прощай».

— Женись на ней, — добавила, подумав. — Тебе надо.

— Не хочу я ни на ком жениться… точнее… Дашка, погоди. Я тебе хочу сделать предложение.

— Нет уж, Никольский, топай к своей Соколовой. Я наигралась в любовь.

Я встряхнул ее за плечи, поцеловал, чтобы убедиться, что чувства еще не угасли, что она точно так же замирает в моих руках и прижимается всем телом, жарко отвечая на поцелуй.

— Я не шучу, Даш. Я не хочу жениться на Ксюхе. И не собираюсь. Одно дело погулять с ней пару раз, сводить в кино, а другое — жениться. Давай-ка ты все эти глупости выкинешь из головы и начнешь размышлять над тем, какое платье тебе хочется…

— Нет, — отрезала она.

И хоть старалась скрыть, я заметил, как украдкой вытирает слезы.

— Между нами все кончено. Прости, Вов, но больше мне нечего сказать. Уходи и забудь о моем существовании. Поразвлекались — и хватит.

— Даша…

— Уходи! — зарычала она, бросив в меня вазу.

В этот момент в глазах самой любимой женщины на свете я увидел что-то… я тогда не понял, что именно на секунду промелькнуло, и лишь много лет спустя осознал, что именно в этот момент моя Дашка умерла, а ей на смену пришла совершенно незнакомая, безумная женщина.

Которая превратит в ад шесть лет моей жизни и один год жизни Ксюши, которая все же стала моей женой. Хотя никакой сложности в этом не было. Даша уехала, сожгла все мосты. А мне было плевать. Ровно до тех пор, пока она не вернулась…

— Братишка, ты что, влюбился?

Голос сестры вырывает меня из раздумий. Я моргаю и смотрю на Настьку, которая смеется, глядя на меня.

— Черт, прости, задумался. Почему влюбился?

— Ты мне в кофе вместо сахара соли бухнул.

— Посмотри, какая нежная. А тебя тренер за кофе с сахаром не отругает?

— Алекс в курсе, что у тебя день рождения, и я нарушу диету. Завтра меня ждет двойная тренировка, но ради суши я готова потерпеть. Поехали? Вова-а-а-а! Ты обещал, что если я победю на этапе, то на твой день рождения мы пойдем есть суши!

— Не победю, а одержу победу. И мы пойдем есть суши. Я сейчас допишу письмо — и поедем.

— Ага, как же, вижу, как ты пишешь. Сидишь и смотришь в пустоту.

— Я обдумываю. Вам, спортсменам, не понять.

— Ой-ой-ой. — Настька показывает мне язык и идет в приемную, менять не удавшийся кофе.

Настасья — один из двух человек во всем мире, за которых я готов отдать жизнь. Она и Машка. Пожалуй, у них один характер, только Машка еще маленькая, а вот Настька уже взрослеет. Если бы ее не было в моей жизни, я бы не грезил о детях. Но она вдруг однажды случилась, маленькая девчонка, которую принесли домой и отдали мне.

Мама умерла при родах. Отец пил. Даня — младший брат — был еще слишком мелким, чтобы понимать, что случилось. И я взялся за Настьку, я нашел ей няню, я же ее и контролировал. Сестра росла рядом со мной, на моих глазах, и тогда я впервые почувствовал, что значит безусловная любовь ребенка. Я мог натворить дел, ошибиться, поступить как полный подонок — а Настька все равно встречала меня радостным воплем «Во-о-ова-а-а!» и с надеждой спрашивала, не принес ли я ей какую-нибудь вкусность.

Я впервые привел ее на каток, я же нашел школу и тренера, куда ее взяли. И до сих пор я не рассказываю никому о том, что когда смотрю трансляции с ее соревнований, испытываю острое желание выключить экран и посмотреть постфактум. Когда вижу, как крошечная фигурка с огромной высоты прыжка падает на лед, мне хочется забрать ее документы из спортшколы и отдать… не знаю, на вязание или макраме.

Но Настька живет льдом. Она по-спортивному упрямая, готова зубами сражаться за место под солнцем. Худенькая, гибкая, пластичная — ей прочат большое будущее и называют надеждой сборной, вот только выйдет из юниорок и сразу к большим победам.



Настька — моя самая важная и далеко не самая маленькая графа расходов. Я трачу кучу денег на ее раскрутку, на то, чтобы ее знали, чтобы она выходила на международный уровень не ноунейм-фигуристкой молодой спортивной частной школы, а Анастасией Никольской — подающей надежды одиночницей, владеющей тройным акселем и готовой дать бой за место в сборной.

И вообще я не праздную дни рождения, но перед ее просьбой устоять не могу. Помню, еще летом, до старта юниорского гран-при я опрометчиво пообещал: вот победишь на этапе, пойдем праздновать. А она возьми да победи — и вот я везу ее в центр, в любимый японский ресторан. Нарушение диеты в середине соревновательного сезона подобно смерти, но я не способен противиться Настасьиному желанию развлечься.