Повесть одной жизни - Светлана Волкославская

Когда мы вернулись в сад, Ростислав объявил: «Сегодня Нина вернется домой к маме. Но если мама вдруг скажет „Иди к Волокославским“, то она придет сюда. А завтра утром мы пойдем подавать заявление в ЗАГС. Ну, как?»

Все наконец-то заулыбались.

Мама не говорила мне ни слова. Я ей тоже. Мне хотелось сообщить ей о намеченном на завтра деле, но у нее было такое угрюмое, неприступное выражение лица, что я не решилась открыть рот. Я просто трусила! Лежала на своей кровати и смотрела в потолок. Мне впервые пришла мысль о том, что настанет день, когда придется навсегда уйти из этой комнаты, где мне знакомы все до одной трещинки на штукатурке, где все тот же лоскутный коврик на полу и круглый будильник на столе, где в окно смотрят молчаливые тополя и проникают возгласы детей, целый день играющих на агитплощадке. Я вздыхала, глубже пряча голову в одеяло. Ах, мама, мама, меня уже не будет здесь!

Потом мне подумалось, что надо было попросить тетю Инну зайти к нам. Может быть, при ней было бы легче сказать маме все, как есть. Хотя в последнее время за попытки смягчить ситуацию и ей тоже доставалось.

— Вам легко со стороны говорить, — однажды упрекнула ее мама, — а если бы такое с вашей дочерью случилось? Как бы вы себя чувствовали?

У моей бедной тети Инны слегка напряглось лицо, но она ничего не сказала и просто опустила глаза, а меня что-то кольнуло в сердце. Мы обе молчали, слушая рассказ о том, что раньше я и мама жили душа в душу, всем делились, а теперь я стала чужая и непонятная. Для меня это было несколько неожиданным откровением. Инна Константиновна тоже смотрела куда-то в сторону, не желая ничего возражать. Но мама казалась абсолютно искренней. Может, она и вправду считала, что в наших отношениях все было прекрасно?

— Я и сейчас готова всем с тобой делиться, мама, — осторожно вставила я, — но ты же не хочешь слушать… Ты только ругаешь меня.

— А ты была бы спокойна, если бы твое дитя в секту увели, сердце у тебя вырвали?

Вот так и заканчивались все наши разговоры. С Инной Константиновной мы тоже порой спорили немного, но все это сглаживала любовь.

— Ну, скажите, тетя Инна, что во мне изменилось? Чем я для вас не прежняя Нина? — допрашивала я.

— Ты теперь думаешь, что все понимаешь лучше других, — отвечала она с усмешкой.

— Почему все? Просто по-другому вижу некоторые вещи…

— Авдотья Гавриловна и Мария Игнатьевна говорят, что ты с ними в последнее время не здороваешься. Это потому, что они не представляют общего хода всемирной истории?

— В последнее время, тетя Инна, я со многими не здороваюсь. Я их просто не вижу.

— Что ты хочешь сказать?

— У меня упало зрение. И, по-моему, очень сильно.

При этих словах Инна Константиновна переменилась в лице. Вскочила, схватила со стола газету и, отойдя к стене, стала указывать авторучкой на буквы, совсем как в кабинете врача. Результат оказался неутешительным.

— Возьми мои очки, — упавшим голосом попросила она. Я подчинилась, хотя к очкам чувствовала большое предубеждение.

— Теперь получше.

— Получше?! Ты что же, хуже меня видишь? Так я почти старуха, а тебе двадцать лет!

Я развела руками. Мне и самой было ясно, что ничего хорошего в этом нет.

— Это стресс, — постановила Инна Константиновна, упав в кресло. — Тебе надо срочно к офтальмологу.

— Мне надо немножко терпимости от мамы и немножко понимания от вас, — с грустью отозвалась я.

— Зайка ты моя бедная, — прошептала она, и глаза ее увлажнились. Я подошла к креслу и протянула ей обе руки. Она обняла меня и поцеловала в лоб. И что бы я без нее делала?

Когда утром следующего дня мы с Ростиславом подошли к дверям районного ЗАГСа, оказалось, что он закрыт. С какой-то стати там был выходной в среду.

— Тогда до завтра? — спросила я нерешительно.

— Завтра? Нет! — воскликнул Ростислав, — в городе полно таких же учреждений.

Через полчаса мы стояли на пороге уже городского ЗАГСа.

— Что вы хотели, молодые люди? — спросила пожилая женщина, сидевшая за столом и проворно вязавшая крючком детские пинетки.

— Мы? Э…заявление подать.

— Какое еще заявление?

— Ну, как его…

— Зарегистрироваться, что ли?

— Да-да!

Пожилая женщина отложила крючок и пинетки в сторону, посмотрела на меня очень неприязненно и сухо бросила:

— Регистрируем только с восемнадцати лет.

Я как-то забыла, что внешне произвожу впечатление малолетки, а то бы входила в такое учреждение, держа паспорт на вытянутой руке в раскрытом виде.

— Так мне уже двадцать! — воскликнула я, поспешно вручая ей свои документы.

— Неужели! — воскликнула она в ответ. — Что ж, тогда дело другое. Вот вам бланки, заполняйте.

Регистрацию нам назначили через месяц, на 29-е июля. Уже не помню, от меня ли или от кого другого мама узнала об этом заявлении. Она сказала: «Пусть Ростислав придет ко мне».

Мы договорились, что он зайдет вечером.

Вернувшись с работы около пяти часов, я принимала ванну. В это время раздался звонок в дверь. Приглашенный пришел раньше, чем я ожидала!

Мама пошла открывать. Прикрутив воду, чтобы не булькала слишком громко, я прислушалась к происходившему в комнате разговору.

— Я хочу поговорить с тобой сегодня, Ростислав, как мать, желая тебе добра, — спокойно начала мама. — Я никак не советую тебе брать Нину. Она больная. Врачи не рекомендуют ей выходить замуж. А уж о детях и речи быть не может. Ей нельзя иметь детей.

Да, сердечко у меня действительно пошаливало, но такого строгого медицинского запрета на брак я никогда не получала. Однако в данном случае меня поразило не столько то, что говорила мама, сколько те ответы, которые ей давал Ростислав.

— Ну, что ж, раз нельзя, значит, не будем иметь, — говорил он самым простодушным голосом. — А вообще, Анна Ивановна, сейчас все молодое поколение такое слабое пошло, с болячками. Я, вон, сам на больничном…

— А кроме того, — продолжала мама, которая легко от своей цели не отступала, — она ведь ничего не умеет делать. У меня-то, сам знаешь, то горе, то болезнь, я ее воспитанием не занималась. Она даже супа сварить не умеет. Будешь ты у нее и голодный, и не обстиранный.

Я проглотила пилюлю. Это была хоть горькая, но правда.

— Ой, да и меня тоже родители к хозяйству не приучили, — отвечал на то мой избранник, — будем вместе понемногу осваивать эту науку, жизнь заставит!

— А еще, Ростислав, — тут мама таинственно понизила голос, — еще она и… непостоянная. Вчера ей нравился Сережа православный, сегодня понравился Ростислав-протестант, а завтра приглянется какой-нибудь Петр-католик!

На этот раз только нахождение в пенной ванне удержало меня от радикального вмешательства в происходящее!

А Ростислав преспокойно ответил:

— Очень редко бывает, Анна Ивановна, чтобы первая же дружба оканчивалась браком. У меня тоже были девушки, с которыми я встречался до Нины. Не волнуйтесь, все будет хорошо!

Бедная мама! Она все еще была уверена, что если разойдутся наши с ним пути, целая жизнь возвратится в прежнее русло. Но разве реки текут вспять?

Несколько дней спустя все за тем же длинным столом в саду Волокославских обсуждалась предстоящая свадьба. Как все устроить, кого пригласить? Ростислав был против всяких пиршеств, подчеркивая, что гораздо лучше будет потратиться на свадебное путешествие.

— Родственники обидятся, — опасалась Анна Михайловна.

А Инна Константиновна вздохнула:

— Эх, сколько я мечтала: будем Нинку замуж выдавать — устроим пир на весь мир. А они, видите ли, теперь ничего не хотят.

— Ну, хоть венчаться-то вы будете в соборе, при народе, или тайно под покровом ночи, где-нибудь на сто тридцать шестом километре? — полюбопытствовала Ольга.

Мы с Ростиславом переглянулись. Почуяв недоброе, Инна Константиновна пошла в атаку.

— Ты же знаешь, — обратилась она ко мне довольно строго, — что в православной церкви женщина, не обвенчанная с мужем, считается блудницей. Даже если она всю жизнь мужу верность хранит! Если вы задумали не венчаться, то подумай о том, каково, по-твоему, маме будет до конца дней своих мучиться мыслью, что ее дочь — блудница?

Я поймала умоляющий взгляд Анны Михайловны и напряженно-ожидающий отца Николая. А что если венчание станет тем шагом, который нас всех примирит? Ростислав, казалось, задумался о том же.

Итак, мы дали согласие. Инна Константиновна воодушевилась. На следующий же день она водила меня по магазинам, покупала тонкую белую ткань на платье, выбирала венок, фату. Разыскала какую-то многоопытную портниху и привела к ней меня, заказчицу.

— Свадебное платье? — предвкушая интересный женский разговор, откликнулась румяная мастерица, — конечно, сошьем! Какие будут пожелания?