Дочь палача и черный монах - Пётч Оливер

– А ее у тебя не осталось? – спросила она.

Штехлин тем временем проверила оставшиеся горшки.

– Не только спорыньи. Нет ни мелиссы, ни полыни, ни росянки. И у твоего отца тоже не осталось ни щепотки! – Она вздохнула. – Похоже, придется мне в трескучий мороз еще и в Аугсбург тащиться. Зимой спорынью и полынь раздобыть можно только там, в аптеке. Но что толку! Если с женой Хольцхофера хоть что-нибудь случится, он обвинит во всем знахарку, в итоге меня прогонят из города или дом подожгут…

Магдалену внезапно осенила мысль, и она широко улыбнулась Марте.

– Я могу съездить, – сказала она.

– Ты? – Штехлин недоверчиво на нее взглянула, и девушка старательно закивала.

– Я пока все равно не хочу пересекаться с Симоном. Пускай-ка посмотрит, каково ему будет без меня. Завтра же с утра отправлюсь с первым плотом. – Чем больше Магдалена раздумывала об этой идее, тем заманчивее она ей казалась. – Просто напиши, что тебе нужно и куда мне следует идти в Аугсбурге, – затараторила она. – Наверняка и отцу понадобятся кое-какие пилюли и травы. Тогда вам обоим не придется никуда ехать.

Знахарка задумчиво на нее посмотрела. Потом пожала плечами.

– Почему нет, – пробормотала она. – Ты все-таки хочешь знахаркой стать… Так что побывать разок в аптеке тебе не помешает. И Аугсбург… – Она улыбнулась. – Что ж, в городе ты наверняка сможешь отвлечься. Только смотри не рехнись там. Столько народу ты еще никогда не видела. – Она хлопнула в ладоши. – А теперь за работу! Нужно размолоть листья календулы и смешать с жиром. Корнбихлерша должна получить свою мазь еще до вечера!

Магдалена улыбнулась и принялась ссыпать сухие пахучие листья в ступку. Комнату наполнял запах растопленного гусиного жира, болтовня Штехлин усыпляла, словно журчащий ручей. Симон, отец и мертвый священник стали вдруг очень и очень далекими.

Куизль распахнул сундук, и взору открылась его прошлая жизнь.

Сундук этот долгие годы простоял у палача на чердаке, заваленный мотками веревок и разбитыми бочками, чтобы никто его не увидел. Теперь Якоб спустил его в комнату и отворил бережно хранимым ключом. Он сгреб в сторону измятую, изъеденную молью униформу и вынул свинченный ствол фитильного мушкета. За ним последовал шлифованный украшенный приклад, мешочек со свинцовыми пулями и пояс, на котором висели пороховницы, – в солдатских кругах их называли «двенадцатью апостолами». Затем палач извлек из ножен саблю и проверил лезвие большим пальцем. После стольких лет клинок оставался таким же острым и блестящим, как меч правосудия, с незапамятных времен висевший в красном углу.

На самом дне сундука покоился ящичек из вишневого дерева. Куизль отщелкнул замок и осторожно снял крышку. Внутри лежали два хорошо смазанных пистолета. Палач погладил полированные рукояти, пальцы легли на холодные спусковые крючки. Эти пистолеты обошлись ему в целое состояние. Хотя тогда деньги не играли никакой роли – их проедали, пропивали, тратили направо и налево. У Куизля дрогнули веки. В памяти внезапно всплыли призраки прошлого.

Кто-то дергается в петле под кроной дуба. Вдали полыхает зарево пожара. Маленькая девочка плачет и ползет к нему по обугленным развалинам. Мужчины со смехом играют в кости, рядом с ними куча окровавленных одежд и блестящего барахла… Обугленная детская погремушка…

Он был бригадиром, мастером меча, и всегда сражался в первых рядах, орудуя двуручным клинком, как его научил отец. Ему выдавали двойное жалованье, он получал большую часть добычи. Он считался одним из лучших. Идеальный убийца…

Обугленная погремушка…

Палач помотал головой, чтобы разогнать видения, и закрыл ящичек, пока в памяти еще что-нибудь не всплыло.

За спиной скрипнула дверь, и он развернулся. Это была его дочь. Она распрощалась со знахаркой и, прежде чем стражник успел запереть ворота, пустилась домой. Теперь Магдалена влетела в комнату, лицо ее раскраснелось, и она сгорала от нетерпения сообщить отцу новость.

– Папа, я обещала Штехлин завтра утром поехать в Аугсбург. Пожалуйста, позволь… – Увидев сундук, она замерла. – Что там?

– Ничего такого, что имело бы к тебе отношение, – проворчал палач. – Но если так уж интересно, то там оружие. Завтра начинается травля.

Магдалена повернулась и увидела бережно разложенные на столе саблю, грязный солдатский сюртук и мушкет. Она провела пальцем по усиленному медью дулу мушкета.

– Откуда они у тебя?

– Из прошлого.

Магдалена оторвалась от оружия и посмотрела в глаза отцу.

– Ты никогда не рассказывал мне о своем прошлом. Мама говорит, что ты был настоящим солдатом. Это правда? Почему ты пошел на войну?

Куизль долго молчал.

– Что ты намереваешься делать в будущем? – спросил он наконец.

Магдалена пожала плечами:

– А у меня есть выбор? Я дочь палача, и мне ничего не остается, кроме как выйти замуж за живодера или другого палача. Ты тоже не можешь выбрать иную профессию.

– Вот видишь, – сказал палач. – Война жестока, но она дает человеку свободу. Каждый может убивать, и, если хватит смекалки, сможешь даже стать фельдфебелем или фенрихом, и тогда у тебя будет столько денег, что и пропить невозможно.

– Но почему же ты тогда вернулся? – удивилась Магдалена.

– Потому что в убийствах, как и во всем остальном, должен быть хоть какой-то порядок.

Этим ответом палач и ограничился. Он захлопнул сундук и вызывающе посмотрел на дочь.

– В Аугсбург, значит, собралась? Зачем?

Магдалена пояснила, что знахарке понадобились кое-какие важные ингредиенты, и поэтому она решила отправить ученицу в большой город.

– Мне ей даже безоар придется раздобыть! – договорила она взволнованно.

– Безоар?

– Камень из козьего желудка. Он помогает от бесплодия и при тяжелых родах и…

– Я знаю, что такое безоар, – резко перебил ее палач. – Штехлин он на что дался?

Магдалена пожала плечами:

– Жена второго бургомистра Хольцхофера беременна, но ребенок не желает появляться на свет. И она попросила у Штехлин безоар.

– Тогда ей придется немного раскошелиться, – проворчал палач. – Безоар стоит недешево. То есть в Аугсбург ты отправишься с кучей денег.

Магдалена кивнула.

– Завтра утром Штехлин мне их и передаст.

– А если тебя ограбят?

Магдалена рассмеялась и чмокнула отца в щеку.

– Беспокоишься за меня? Не забывай, я дочь шонгауского палача! Скорее, люди боятся меня, а не я – их, – она улыбнулась. – Ну пожалуйста! Мама сказала, чтобы я у тебя отпрашивалась. Завтра я отправлюсь на плоту, а обратно вернусь с какими-нибудь торговцами из Аугсбурга. Что там может случиться?

Палач вздохнул. Ему всегда было трудно отказывать дочери.

– Хорошо, – ответил он наконец. – Но при условии, что ты и мне кое-что привезешь. Идем-ка посмотрим, что мне нужно…

Он прошел в соседнюю комнатку. У дальней стены до самого потолка высился огромный шкаф. Полки его были забиты книгами вперемешку с пергаментными свитками. Некоторые из ящиков оставались выдвинутыми, и взору открывались бесчисленные горшки, мешочки и склянки. В самый разгар зимы комната дышала летними запахами, ароматами розмарина, имбиря, муската и гвоздики. Шкаф палача славился на весь город и передавался от поколения поколению. Даже знахарка, не говоря уже о лекаре, не могла похвастаться таким набором трав, лекарств и ядов, как у Куизлей.

На шатком столе посреди комнаты в ржавой подставке дотлевала лучина. В тусклом свете Магдалена разглядела несколько раскрытых книг. Среди них – работу Диоскорида о целебных растениях и незнакомую книгу на иностранном языке.

– Что-нибудь по поводу Коппмейера? – спросила она с любопытством.

– Может, и так.

Без лишних объяснений Куизль проверил запасы трав и порошков и написал для Магдалены список.

– Мне нужны еще кое-какие примеси, которыми аптекарям торговать, в общем-то, запрещено, – сказал он. – Сушеная красавка и семена дурмана, а еще квасцы, селитра и мышьяк. Я знаю этих пройдох – заплатишь на пару крейцеров больше, и все продадут. А если нет… – Он ухмыльнулся. – Просто скажи, что ты от палача из Шонгау. Пока что это на всех действовало.