Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу - Марина Кравцова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ваше Высочество, – решительно объявил он, – я приехал к вам по поручению ваших друзей.
Августа содрогнулась от «Высочества».
– Все мои друзья – в России, – сухо объявила она. Еще секунда, и она укажет ему на дверь… Пан понял и заторопился.
Он встал.
– С нижайшим поклоном и уверением в раболепной преданности обращается к вам, законной наследнице российского престола, князь Карл Радзивилл, воевода виленский…
И, прежде чем успела княжна что-либо ответить, Доманский вновь упал на колено и приложился к ее руке.
Не стоило бы пускаться в объяснения! Но Августа не вытерпела. Темной тучей надвинулось недавнее прошлое, вспомнилось, как мчалась она почти в ужасе из Парижа от человека в сутане…
– Князь Радзивилл! Понимаю… – ничего не осталось на бледном лице от бесстрастия. – Я так и думала, что вы из конфедератов! И вы осмелились явиться ко мне, дочери, как вам стало известно, русской императрицы, будучи приверженцем враждебной России партии, по милости которой и развязана нынешняя война? Министр Шуазель, мечтающий о том, чтоб мое Отечество жило под диктовку Франции, верно, очень ласково гладит всех вас по головке?
– Но, принцесса…
Августа сделала резкий, но исполненный достоинства жест точеной рукой.
– Вы можете не продолжать – я все поняла! Французские иезуиты не снабдили ли вас еще и золотом – вместе с сообщением о тайне моего происхождения? Карл Радзивилл, имеющий глупость выступать против императрицы Екатерины, видимо, возжелал через вас предложить мне русскую корону, помощь Барской конфедерации в обмен на… что?
– Княжна, – Доманский явно волновался, но заметно было, что его оскорбили слова Августы. Он высоко поднял свою красивую голову: – Вы не поняли меня…
Августа попыталась взять себя в руки. Как всегда в минуты волнения, она комкала в пальцах платок – первое, что попалось под руку, но лицо ее вновь приняло выражение спокойной уверенности.
– Продолжение разговора не имеет смысла, пан Михаил! – заявила она. – Интриги ваших единомышленников против короля Понятовского накликали беду не только на Россию. Вы разорили, залили кровью вашу несчастную страну, бросили ее в кошмар междоусобиц, подвели к разделу. Теперь вы надумали развязать с моей помощью смуту в России. Что ж, время очень удачное! Пока наш цвет гибнет на полях сражений… – в ее светлых глазах блеснул горделивый огонек. – Передайте князю Радзивиллу, что ежели еще хоть кто-нибудь осмелится подступать ко мне с подобными предложениями, то какого бы высокого ранга ни был посланник, я прикажу моему слуге Василю спустить его с лестницы! Вы можете идти, пан Михаил Доманский.
И, не удостоив уже совершенно растерявшегося поляка более ни одним взглядом, княжна Тараканова гордо, хотя и довольно поспешно, словно не ручаясь за свои дальнейшие слова и действия, вышла из гостиной. Доманский, пылая от стыда и ярости, до боли стиснул рукоять своей кривой сабли…
Последующую за этим ночь принцесса Августа не спала. Даже не ложилась. Она медленно, словно в сомнамбулическом сне, двигалась по спальне… Очнувшись, проходила в молельную и, падая перед иконами, подолгу своими словами разговаривала с Богом. Вставала, вновь шла в спальню, садилась на кровать, обхватив голову руками, сидела так без сна и четкой мысли… Ясно стало одно: до конца жизни она останется заложницей своего происхождения, и ее свободная человеческая воля здесь бессильна…* * *Вельможный пан, огромный, весьма добродушный на вид, лысоватый, в одеянии небрежный, растерянно кусал длинный ус.
– Что же, пане коханку, так-таки и отказалась? – спрашивал он молодого красавца, взиравшего на него почтительно, но без подобострастия.
– Отказалась, пане Кароль, – спокойно отвечал Доманский знаменитому литовскому магнату Карлу Радзивиллу, баснословному богачу, яростному ненавистнику польского «круля» Понятовского. – Отказалась и едва ли не с лестницы приказала спустить. Гордая панна!
– Испугалась, – проворчал Радзивилл.
– Она не из трусливых.
– М-да! – Радзивилл помрачнел. Поскреб в макушке и принялся сердито барабанить по столу толстыми крепкими пальцами.
– Ну да мы ничего с того не потеряем, – спокойно продолжил Михаил Доманский.
– Как не потеряем, пане коханку?
Хитрый шляхтич лукаво улыбнулся:
– Не пожелала настоящая принцесса с нами знаться, оно и к лучшему – хлопот меньше. Пустим самозванную! Каждое слово наше ловить станет за то, что царской дочерью ее сделаем! Есть у меня одна такая на примете…
Глава седьмая Беда не приходит одна
«Григорий! Разве не любила я тебя сильней, чем себя, разве не отдала тебе все, что могла?..» Тут впервые спросила себя Екатерина: а что же она, императрица всея Руси, могла дать своему возлюбленному, если даже радости отцовства его лишила?
Не было семьи… Она старалась стать женой – покорной, ласковой, терпеливой. Он ничего не оценил. Потому что подспудно мечтал о другом – о крепкой, ладной, веселой семье с кучей детей, где он был бы главой, жена б его слушалась, а он бы ее баловал… Ни с кем Григорий никогда не говорил об этом, только с Алексеем, но сейчас Екатерина догадалась. «Гриша, прости меня… Неужели я загубила твою жизнь?»
Кто из них был прав? Кто виноват? Орлов, которого словно в насмешку называли баловнем счастья, страдал сильнее, ибо не умел терпеть. Первым ударом стало то, что всеобщая любовь к нему товарищей с необыкновенным его возвышением большей частью превратилась в зависть, ненависть, подобострастие… А при дворе… Не умел он плести сети придворных интриг. Не умел и не хотел. Его обманывали постоянно, пользуясь его детской доверчивостью. Он видел дружбу там, где было лишь лицемерие, и, разочаровываясь, приходил в отчаянье. И вновь верил первому встречному, несмотря на все попреки и предостережения брата Алехана, которого провести было не так-то легко… Григорий был умен, талантлив, но и талант был дан опять же, как и любовь, будто бы «не так», не до конца… Все, за что бы он ни принимался, все выскальзывало из рук. Екатерина неотступно требовала от него строгого государственного подхода к делам. Он, повинуясь, старался помогать по мере сил. От него был прок, но Екатерине мало было таланта – она хотела гениальности. Требовала больше, чем он мог дать.
Она любила его. За все годы не изменила даже мысленно. И нарождающееся чувство к Потемкину заглушила очень быстро. А сейчас уже думала: стоило ли?
Но на долгие размышления времени не было. Царицу ждали государственные заботы. В кабинете оставались еще не просмотренные бумаги. Вздохнув, Екатерина поднялась с дивана, на котором сидела в задумчивости. Вдруг почувствовала легкую дурноту. Не обратила внимания – обычное дело. С начала войны здоровье ее расстроилось, нервы расшатались. А что делать? Другого в свой воз не впряжешь… Сделала несколько шагов, преодолевая головокружение, и вдруг рухнула на пол. Из носа, заливая белое лицо, хлынула кровь…
Очнулась у себя в спальне, в окружении лейб-медиков. Платье расстегнуто, рукав разрезан – пускали кровь. У кровати стоял на коленях граф Орлов и рыдал, как мальчишка. Когда он увидел, что Екатерина приходит в себя, глаза счастливо заблестели:
– Прости меня, матушка, прости, – всхлипнул он и прижался губами к ее бледной руке. Губы Екатерины дрогнули в слабой улыбке. Протянув руку, она ласково провела ладонью по его растрепанным кудрям.
– Гриша, что со мной? – спросила тихо.
– Матушка, – дрожащим голосом, захлебываясь слезами, заговорил Орлов, – с полчаса не могли мы тебя привести в чувство! Уж думали, грешным делом, что ты… Ах, государыня! Прости, прости меня за все!
Екатерина перевела взгляд на столпившихся возле нее лейб-медиков. В ответ на ее немой вопрос заговорил доктор Роджерсон:
– Ваше Величество! Случившееся с вами есть следствие сильного переутомления. Мы просим вас… Нет, – его голос обрел жесткость, – мы требуем, чтобы вы, наконец, начали заботиться о своем здоровье. Во-первых, необходимо немедленно прекратить подниматься в пять часов утра…
– Нет, – сказала императрица.
– Хотя бы в шесть… Ваше Величество…
– Я могу уже встать? – перебила Екатерина.
– Ни в коем случае! – воскликнул Роджерсон. – Опасности уже нет, но если обморок вдруг повторится, мы уже ни за что не отвечаем. До завтрашнего утра вы должны оставаться в постели.
– Идет война, а императрица будет валяться в постели! – возмутилась Екатерина. – Кроме того, в кабине меня ждут важные документы…
– Подождут до завтра! – сдерзил Роджерсон. – Думаю, вряд ли для государства будет польза, если в разгар войны что-то случится с государем. Простите, Ваше Величество, должность обязывает меня говорить правду.
Екатерина надулась, отвернулась, но спорить не стала. Медики ушли, царицу уложили в постель, а Григорию Орлову Роджерсон велел оставаться при царице и стеречь, чтобы она тайком от врачей не сбежала в свой кабинет…
