Я, грек Зорба (Невероятные похождения Алексиса Зорбаса) - Казандзакис Никос

Уже приближалась утренняя заря, когда я в одиночестве вышел из теплой комнатушки с огромной кроватью и направился в обратный путь. Вся деревня, заперев окна и двери, теперь, после пиршества, спала под огромными зимними звездами.

Было холодно, море бушевало, Венера повисла на востоке, задорно мерцая. Я шел вдоль берега, играя с волнами: они устремлялись, чтобы обрызгать меня, я увертывался. Я был счастлив и говорил себе:

«Вот истинное счастье: совсем не иметь честолюбия и одновременно работать, как раб; жить вдали от людей, не иметь в них нужды и любить их. Отпраздновать Рождество и, хорошо выпив и плотно закусив, укрыться совсем одному, вдали от всех соблазнов, имея над головой звезды, слева землю, а справа море, чтобы вдруг почувствовать, что жизнь совершила свое последнее чудо, став волшебной сказкой».

Дни проходили. Я хорохорился, бодрился, но в глубинах моего сердца таилась печаль. В течение всей этой праздничной недели меня тревожили воспоминания, наполняя грудь далекой музыкой и любимыми образами. Лишний раз меня восхитила мудрость античной легенды: сердце человека — это ров, наполненный кровью; по берегам этого рва лежат ваши любимые покойники и пьют кровь, чтобы воскреснуть; чем дороже они были для вас, тем больше они пьют вашей крови.

Канун Нового года. Несколько деревенских мальчишек с большим бумажным корабликом в руках подошли к нашей хижине и запели высокими радостными голосами каланду о том, как святой Василий приезжает сюда из своей родной Сезареи, гуляет по небольшому темно-голубому критскому пляжу, опираясь на посох, покрытый листвой и цветами. Заканчивалась новогодняя песня пожеланиями: «Пусть жилище твое, учитель, наполнится зерном, оливковым маслом и вином, и пусть жена твоя, точно колонна из мрамора, поддерживает крышу твоего дома; дочь твоя пусть выйдет замуж и родит девять сыновей и одну дочь; и пусть твои сыновья освободят Константинополь, город наших королей! Счастливого Нового года, христиане!»

Зорба с восхищением слушал; затем схватил детский барабан и неистового заиграл.

Я молча смотрел и слушал. От моего сердца отделился еще один лист, еще один год. Я сделал еще один шаг к черному рву.

— Что с тобой происходит, хозяин? — спросил Зорба, он вполголоса пел вместе с мальчишками, ударяя в барабан. — Что с тобой, парень? У тебя землистый цвет лица, ты, хозяин, постарел. Я же в такие дни, как сегодняшний, становлюсь мальчишкой, будто Христос, заново рождаюсь. Разве не рождается он каждый год? Вот и у меня то же самое. Я вытянулся на своей постели и закрыл глаза. В этот вечер на сердце у меня было тяжело и мне не хотелось говорить.

Мне не удавалось заснуть, казалось, в этот вечер вся моя жизнь проходила предо мной, как во сне, быстро и бессвязно; я смотрел на нее с безнадежностью Похожая на пушистое облако, разрываемое сильным ветром, она меняла форму, распадалась и рождалась заново. Мое существование претерпевало метаморфозы, превращая меня то в лебедя, то в собаку, то в демона, скорпиона, обезьяну, этот процесс шел непрерывно, моя жизнь-облако снова распылялась, рассекаемая радугой и ветром

Рождался новый день Я не открывал глаз, силясь сконцентрироваться и проникнуть в тайну бытия, скрытую в человеческом мозге. Я торопился разорвать скрывающий ее покров, чтобы увидеть, что принесет мне новый год…

— Здравствуй, хозяин, с Новым годом!

Голос Зорбы вернул меня на землю. Я открыл глаза и увидел, как он бросил на порог хижины большой гранат. Рубиновые зерна отскочили прямо к моей постели, я собрал несколько штук и, разжевав, почувствовал свежесть.

— Я желаю нам заработать много денег и чтобы нас похитили девушки! — воскликнул Зорба, он был в хорошем настроении.

Мой товарищ встал, побрился и надел все самое лучшее — брюки зеленого сукна, куртку из грубой шерстяной ткани и потертый казакин из козьих шкур. На голове у него была русская каракулевая шапка. Подкрутив усы, Зорба сказал:

— Хозяин, я пойду в церковь как представитель компании. В интересах нашей фирмы, чтобы нас не принимали за франкмасонов. Здесь мне терять нечего, не так ли? Ну, и время заодно убью. Он поклонился и подмигнул:

— Может и вдову увижу.

Бог, интересы компании и вдова образовали в сознании Зорбы гармоничное целое. Услышав, как удалялись его легкие шаги, я одним прыжком стал на ноги. Очарование было нарушено, и моя душа вновь оказалась заключена в темницу плоти.

Я оделся и вышел на берег. Идя быстрым шагом, я испытывал радость, словно мне удалось избежать опасности или греха. Утреннее нескромное желание вызнать будущее до того, как оно успеет родиться, показалось мне вдруг кощунством.

Я вспомнил, как однажды утром увидел под корой дерева кокон именно в ту минуту, когда бабочка разрывала оболочку и готовилась выйти на свободу. Я хотел подсмотреть как это происходит, но ждать пришлось долго, а я торопился. Нервничая, я наклонился и стал согревать ее своим дыханием. Чудо стало совершаться предо мной в ритме несколько ускоренном, чем это было задано природой. Оболочка раскрылась, бабочка высвободилась, с трудом перебирая лапками, и я никогда не забуду тот ужас, который тогда испытал: крылья ее были еще сложены и всем своим маленьким тельцем она вздрагивала, пытаясь их развернуть. Склонившись над ней, я помогал ей своим дыханием. Все было напрасно. Нужно было терпеливо ждать созревания, разворот крыльев должен происходить медленно, под теплыми лучами солнца; теперь же было слишком поздно. Мое дыхание заставило бабочку, еще всю смятую, преждевременно проснуться. Она шевелилась в безнадежных усилиях и спустя несколько секунд умерла на моей ладони.

Этот маленький трупик был, пожалуй, самой большой тяжестью на моей совести, ибо я хорошо понимаю сегодня, что насилие над великими законами природы — смертный грех. Мы не должны проявлять нетерпение, а лишь доверчиво следовать вечному ритму.

Я опустился на скалу, чтобы в мире и покое проникнуться этой мыслью, пришедшей мне в новогоднюю ночь. Ах, если бы эта маленькая бабочка могла всегда порхать предо мной, указывая мне путь!

11

Проснулся я радостный, словно впервые в жизни раскрыл глаза. Дул холодный ветер, небо было безоблачно и море сверкало.

Я пошел в деревню. Служба должна была уже кончиться. Опережая события и испытывая нелепое волнение, я спрашивал себя: кого я встречу в первый день этого года — вестника добра? Или зла? Хорошо бы это был маленький ребенок, говорил я себе, с руками, полными новогодних игрушек; или же это будет могучий старик в белой рубашке с широкими вышитыми рукавами, довольный и гордый тем, что с честью выполнил свой долг на земле! Чем ближе я подходил к деревне, тем сильнее нарастало во мне глупое волнение.

Внезапно ноги мои подкосились: на деревенской дороге, в тени оливковых деревьев, двигаясь легким шагом, вся раскрасневшаяся, в черной косынке, стройная и гибкая, показалась вдова. В ее волнующей походке было действительно что-то от черной пантеры, мне даже показалось, что воздух наполнился терпким запахом мускуса. Если бы я мог убежать! Я чувствовал, что этот разгневанный зверь безжалостен, победа над ним — только бегство. Но как убежать? Вдова приближалась. Гравий скрежетал так, что мне казалось, будто надвигается целая армия. Она заметила меня, тряхнула головой, косынка соскользнула, обнажив черные, как смоль, блестящие волосы. Вдова бросила на меня украдкой томный взгляд и улыбнулась. Глаза ее излучали диковатую нежность. Она поспешно поправила косынку, как бы смущенная тем, что позволила увидеть свои волосы.

Мне хотелось заговорить с ней, пожелать ей счастливого Нового года, но у меня пересохло в горле, как в тот день, когда обвалилась галерея, и жизнь моя находилась в опасности. Камышовая изгородь ее сада колыхалась в лучах зимнего солнца, падавших на золотистые плоды лимонных и апельсиновых деревьев, покрытых темной листвой. Весь сад сиял, будто рай.

Вдова остановилась и, сильно толкнув калитку, распахнула ее. В эту минуту я проходил мимо нее. Она обернулась и, поведя бровями, взглянула на меня. Женщина оставила калитку открытой, и я видел, как она, виляя бедрами, скрылась за деревьями.