Дневник провинциальной дамы - Э. М. Делафилд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отказавшись от идеи с Библией, старая миссис Б. говорит, мол, дайте ей Шекспира. В его пьесах, взять хотя бы «Короля Лира», есть всё. Кузина Мод с привычным энтузиазмом соглашается (готова поспорить, что она не прочла ни словечка из «Короля Лира» с тех пор, как ее пичкали Шекспиром в Родене в перерывах между крикетом и хоккеем на траве).
Затрагиваем тему литературы в целом. Старая миссис Б. замечает, что многие из современных книг вообще не стоило бы публиковать, и зачем везде столько пишут про Плотскую Любовь? Кузина Мод говорит, что на книгах только пыль копится, и забирает безобидный номер «ВНЖ», которым старая миссис Б. явно утешалась в редких перерывах между тем, как ее запихивают в малыша-«остина» или выпихивают из него. Откланиваюсь. Старая миссис Б. (с которой явно вот-вот случится один из ее прежних Приступов, но кузина Мод тут же это пресекает) заключает меня в объятия, а кузина Мод в очень фамильярной и крайне обидной манере похлопывает по спине.
По пути домой меня обгоняет хорошо знакомый синий «бентли». Леди Б. грациозно машет рукой, велит шоферу остановиться и предлагает: «Садитесь, садитесь, ничего, что ботинки грязные». Чувствую себя пахарем. Леди Б. говорит, мол, наверняка меня, как всегда, привело в другой конец деревни очередное благое дело и как это очаровательно, что я неустанно предаюсь подобным занятиям день за днем! В ответ максимально отчетливо говорю, что вот-вот поеду на юг Франции, где буду отдыхать в компании выдающихся друзей. (Это почти правда, потому что Роуз обещала познакомить меня со многими интересными людьми, в том числе с виконтессой.)
Леди Б. выражает удивление и спрашивает, почему бы не поехать туда в самый благоприятный сезон. И почему не морем? Ходить под парусом так прекрасно! И вообще, почему Франция, а не Шотландия?
Ничего не отвечаю и прошу высадить меня на углу. Просьба выполняется. Леди Б. машет шоферу, чтобы ехал дальше, но тут же снова его останавливает, высовывается из окна и говорит, что может узнать насчет самых недорогих пансионов, если я хочу. Я не хочу, и мы наконец расстаемся.
Неожиданно предаюсь мелодраматической фантазии о том, как «бентли» врезается в огромный автобус и расщепляется на атомы. Разрешаю шоферу улизнуть невредимым, судьба же леди Б. остается неизвестной вследствие твердо усвоенного с раннего детства постулата о том, что желать смерти другому – Зло. Впрочем, не считаю, что серьезные телесные повреждения вплоть до увечий подпадают под этот случай, но вся эта тема бесполезна, и лучше про нее забыть.
14 июля. Вопрос о том, какие книги взять с собой за границу, остается нерешенным до позднего вечера. Роберт недоумевает, зачем их вообще брать. Вики засовывает на самое дно чемодана свои любимые «Les Malheurs de Sophie»[148], которые позже Мадемуазель с некоторым трудом оттуда извлекает. Наконец решаю, что возьму «Крошку Доррит»[149], «Венок из ромашек»[150], а в карман жакета положу «Джейн Эйр». Предпочла бы быть человеком, который не расстается с томиком Китса[151] или даже Джейн Остин, но пока достичь такого уровня не удалось.
15 июля. NB. Перед отъездом напомнить Роберту, что Глэдис нужно заплатить жалованье в субботу. Распорядиться насчет генеральной уборки в моей комнате. И насчет прачечной. Сказать Мадемуазель про зубы Вики, гликотимолин[152], про то, что Хелен Уиллс нельзя пускать на кровать, и про подкладку чесучового плаща. Написать мяснику. Вымыть голову.
17 июля. Роберт провожает меня на ранний поезд в Лондон после сумбурных и волнительных минут, проведенных за лихорадочными попытками заставить чемодан застегнуться. Наконец это удается сделать, но меня не покидает убеждение, что заставить его открыться будет по меньшей мере столь же трудно. Вики весело, но ласково говорит мне «до свидания», а в последний момент не на шутку расстраивает тем, что доверчиво спрашивает, успею ли я вернуться, чтобы почитать ей после чая? Ей уже подробно объяснили, как долго я буду отсутствовать, потому этот несуразный вопрос лишает меня остатков спокойствия, да еще и Мадемуазель тут же восклицает: «Ah! La pauvre chère mignonne!»[153]
(NB. Французская эмоциональность порой доходит до абсурда.)
Кухарка, Глэдис и садовник выстраиваются у выхода и выражают надежду, что я прекрасно проведу отпуск, а Кухарка для вящего эффекта добавляет, мол, такой ветрище, что, похоже, будет шторм, а она всегда Ужасно боялась утонуть. С этим мы и отъезжаем.
Как обычно, прибываем на станцию слишком рано, и, чтобы скоротать время, я прошу Роберта срочно мне телеграфировать, если что-нибудь случится с детьми, – и тогда вернусь в течение суток. В ответ Роберт только уточняет, взяла ли я паспорт. Совершенно уверена, что паспорт в лиловом несессере, куда я положила его неделю назад, и с тех пор проверяла, там ли он, каждый день по два-три раза, в последний раз – сорок пять минут назад перед тем, как выйти из своей комнаты. Тем не менее почему-то чувствую необходимость достать из сумочки ключик, открыть несессер и еще раз убедиться в наличии там паспорта.
(Вопрос: Не такое ли поведение хорошо известно в медицинских кругах как симптом душевного расстройства? Смутно возникает настораживающая ассоциация с престранным поведением доктора Джонсона[154] на улицах Лондона, но было бы слишком неприятно додумывать эту мысль до конца.)
Прибывает поезд, я прощаюсь с Робертом и в последний момент спрашиваю, не считает ли он, что мне лучше никуда не ехать. Роберт благоразумно воздерживается от ответа.
(Вопрос: Если бы подобное импульсивное предложение однажды было принято, разве не возникла бы крайне огорчительная ситуация? Но тогда получается, что такие предложения делаются не слишком искренне? Смотреть в глаза правде очень неприятно, так что и эту мысль приходится оставить.)
Перевожу внимание на попутчицу – седую недоверчивую даму, – которая с ходу сообщает, что замок на двери туалета (открывающейся наружу) сломан и она не закрывается. Я сочувственно вздыхаю и захлопываю дверь. Она остается закрытой. Мы выжидательно смотрим на нее, и она снова открывается. Позже попутчица предпринимает новую попытку, оканчивающуюся похожим результатом. Большая часть путешествия проходит за этим упражнением. Я задумчиво отмечаю, что надежда, мол, умирает последней, и вид у попутчицы становится еще более недоверчивым. Наконец она с нотками отчаяния в голосе заявляет, что это, право, совсем нехорошо, и погружается в унылое
