За нами – Россия! - Дмитрий Манасыпов

Венцлав разложила на столе кожаную укладку, извлеченную из рюкзака. Свет лампы отражался от блестящих никелированных полос с острыми кромками, странного вида ножей, пинцетов, зажимов, ножниц и прочей медицинской атрибутики. Там же, в укладке, нашлось место для нескольких пробирок из прозрачного материала, ничем не напоминающего стекло даже внешне, флаконов с плотными крышками на резьбе, наполненными жидкостями разной консистенции, прозрачности и цвета. Высокие резиновые перчатки, дыхательная маска из респиратора, соединенного с широкими прозрачными очками.

– Перенесли? – девушка посмотрела на Куминова.

– Да. Свет тоже сделали, будет удобно. Саша?

– Да, товарищ капитан?

– Я хотел бы пойти с вами, присутствовать, так, на всякий случай.

Саша, уже в куртке поверх комбинезона на лямках, остановилась, не успев надеть вязаную шапку-маску. Думала недолго. Покопалась в рюкзаке и достала точно такую же, как на столе, маску. Протянула капитану и отправилась в сторону двери.

Куминов подумал, что ни хрена не знает о том, чем она сейчас собралась заниматься. Но уж если взялся за гуж, не говори, что не дюж. Значит, надо идти и принимать посильное участие, никуда не деться. Вздохнул, мысленно ругнувшись на самого себя, встал и пошел на улицу. Во вновь созревший, ядреный морозец.

Кубань, захваченные фашистами территории

(южное гауляйтерство), 195.. год

Семен привалился спиной к старому узловатому стволу кизилового дерева, хватал воздух жадно, широко раскрытым ртом. Кизила здесь, возле Ахтырской, на сопках росло много. Иногда красные ягоды, которые несколько последних лет никто и не рвал, не до того было, усеивали зелень травы сплошным красивым узором. Он помнил, как мальчишкой ходил сюда с дедом собирать их. Давно, полжизни назад, когда еще вокруг все было своим.

Внизу, у подножия взгорка, сухо треснуло. Семен дернулся, уставившись в непроницаемую тьму внизу. С вечера навалило туч, низких, плотных, не пропускающих света ни луны, ни звезд. Тогда еще Аким пошутил, что-де в такую погоду никто их искать не будет, это точно. Какой, дескать, полицай в такую темень в лес пойдет, где того и гляди еще и дождь начнется. Осень ведь накатила быстро, как обычно, вода хлестала сплошной стеной. Так что странно было бы ждать незваных гостей, что любят гулять с собаками по округе. Не говоря про их старших коллег из гестапо[13].

Кто же знал, как оно будет на самом деле? Никто, включая самого командира отряда, регулярно получающего все необходимые данные от агентов в крае. Да и как можно было ожидать такого?!! Семен еще раз прислушался к звукам вокруг, отхаркнул липкую слюну и чуть расслабился, приходя в себя. Ноги гудели от бега, сердце трепыхалось в груди, отдавая в висках торопливыми ударами молоточков. Руки, и те тряслись… то ли от последствий немыслимо быстрого бега, то ли от пережитого страха. Он подтянул ноги к груди, закутался в плотную прорезиненную ткань немецкого плаща, положив короткий, десантный вариант ППШ на колени, и задумался.

Молодой, но рано поседевший мужчина, один из тех, за чью голову оккупанты готовы были платить большущую премию, сидел в мокрой от прошедшего ливня траве. Ждал, пока прекратится дрожь от иррационального безумного ужаса, и вспоминал…

Отряд отошел на зимнюю базу неделю назад. Организованное в самом начале войны убежище, и тогда известное только лишь трем лицам краевого райкома и НКГБ, постоянно поддерживалось в порядке агентами, оставленными в тылу отходящей армии. Строили, рыли и укрывали его зэки из тех, чью судьбу теперь не проследишь и не узнаешь. В борьбе с врагом хороши любые средства, но когда Семен, бывший командиром одной из групп в отряде, узнал про это, ему стало не по себе. Одно дело, когда землянка, в которой ты спишь, подземный коридор или место для засады в холмах вырыты собственными руками. И совершенно другое, когда ты узнаешь, что прямо под тобой могут лежать те, кто все это сделал.

Семен никогда не был романтиком в душе. Пусть и переехала семья из станицы в город за три года до войны, и он даже успел немного поменяться. Но жесткость и жестокость настоящей жизни он знал и по рассказам, и по самой жизни. Переезд и учеба в хорошей школе, вместе с детьми тех, кто работал в горкоме и других организациях, не выветрили ничего из вложенного в голову паренька дедом.

Тот, потомственный казак-пластун, в семнадцатом как встал на сторону большевиков, так и держался ее до конца. И никогда не скрывал от внучат той жестокой правды, что жила в нем. Семен знал многое. Про то, как рубили в плавнях застигнутых белых и их семьи, как расстреливали хутора кулаков, как потом, после Гражданской, еще долго бурлила и исходила кровавым потом гордая и непокорная Кубань. А рядом, не собираясь ложиться под «красных», бушевал некогда вольный Дон. И когда на его глазах из подъезда дома, куда семья переехала, вывели и посадили в «воронок» инженера Фроймана – Семен не удивился. «Воронок» потом зачастил к их дому, тому, что украшен лепниной и колоннами, который стоит на самой Красной. Брали многих, кого ночью, кого среди бела дня. После, через несколько дней, недель, иногда через пару месяцев, вывозили и семью очередного «врага народа». А на их место в опустевшие комнаты бывшего «дворянского» дома въезжали новые жильцы.

Такие же, как родители Семена: молодые комсомольцы и коммунисты, дети тех, кто прошел революцию и войну и не рвался к власти, не шпионил в пользу Англии-Германии-Японии и прочих империалистов. И тогда подросток со станицы не кривил душой и не жалел ни Оськи Фроймана, ни Маши Демичевой, ни других новых друзей. Кто же виноват в том, что их папы и мамы не хотели жить в новой стране так, как положено ее гражданам. А вот семья Семена хотела. И он сам хотел. Рос, учился, занимался спортом. Прыгал с парашютом с вышки в парке, что начали строить на Старой Кубани. Стрелял в тире, выбивая девять очков из десяти постоянно. Занимался боксом. И хотел идти дальше в институт, учиться, стать инженером, как отец. Но пришли немцы, и Семен, на глазах которого люди в мышиного цвета форме расстреляли его маму, когда она пыталась завести в подъезд девочку с шестиконечной звездой на одежде, ушел в партизаны[14].

Десять лет он провел в собственном крае, скитаясь по лесам и горам как волк. В своей собственной стране такие же, как он, люди, решившие не сдаваться, постоянно защищались. И нападали сами. Расстреливали полицейские участки и войсковые колонны, пускали под откос поезда с солдатней и грузами, подрывали здания администрации и гестапо. Семен был одним из немногих, кто продержался так долго. Тех, кто начал воевать с фашистами одновременно с ним, практически не осталось. Облавы, засады, ловля на живца, предатели. Всего хватало в жизни тех, кто решил бороться до конца и ушел в лес. А сегодня ночью наконец-таки нашли и их. Да так, что при одном только воспоминании про это Семена снова начала бить крупная дрожь.

Если бы он тогда не захотел сходить в сортир, если бы не повариха, Царствие ей Небесное, Леночка, нажарившая домашних котлет из свежего мяса. Сейчас бы он, скорее всего, был уже мертв, так же как товарищи, оставшиеся где-то там, далеко.

Часовых сняли быстро и практически одновременно. Это Семен понимал уже сейчас. Потому что те, кто уничтожил отряд, вошли в «городок» сразу и со всех сторон. А тогда…

На войне твой «ствол» всегда должен быть рядом. Равно как боеприпасы к нему. И уж как ты выберешься из ситуации, когда отвыкший за три месяца рейдов по фашистским тылам организм красного партизана негодует, – твое личное дело. «Революция» в животе и привела к тому, что Семен даже не смог добежать до нескольких отдельно стоящих деревянных «ватер-клозетов», как издевательски прозвали их в отряде. Сидя в кустах, росших сразу за «его» землянкой, с ППШ, прислоненным к стволу ольхи, своей густой кроной закрывающей его от дождя, он был рад тому, что не погнушался когда-то снять с еще теплого фрица удобную «сбрую» из кожи. Было немного стыдно за самого себя, но что тут поделаешь, когда вот так вот прихватит?

Со стороны одного из трех входов в «городок» неожиданно раздался чей-то безумно дикий крик, зависший на одной высокой ноте и неожиданно резко оборвавшийся. Семен насторожился, чертыхнувшись про себя и на самого себя. Чуть позже раздались первые очереди и взрывы. Что заставило его тогда тихо отползти в сторону и не убегать сразу? Скорее всего, въевшийся опыт войны, который подсказывал, что нужно увидеть тех, кто напал, и понять то, что следует ожидать. Не кидаться, очертя голову, в бой до того, как не поймешь весь уровень опасности.