застарелый табачный дым, и она не уверена, что запах исходит от нее. Айлиш прищуривается на отца, Спенсер скулит и кружит у его ног. Пап, ты когда последний раз кормил собаку? Саймон разворачивается и смотрит на пса, челюсть собаки отвисла, в обсидиановых глазах — безжалостность волка. Что у тебя на обед, спрашивает Айлиш, наливая воду в чайник, пока Саймон суетливо роется в стопке бумаг на столе. На обед? Об обеде я еще не думал. Айлиш ловит себя на том, что тихо плачет, садится, вытирает глаза, потом смотрит на отца и улыбается. Прости, говорит она, меня затирают на работе, и я не знаю, что с этим делать, все происходит слишком быстро, это объявление в газете, и с Марком нет никакого сладу, а ты всегда знаешь, как поступить. Она поднимает лицо и замечает рассеянность во взгляде Саймона, его глаза что-то ищут, он медленно встает, словно уйдя в свои мысли, подходит к раковине, открывает кран, снова закрывает, поворачивается к ней с таким видом, словно только что заметил ее присутствие. Пап, ты вообще меня слушаешь? Что тебе от меня надо, спрашивает он. Я задала вопрос, о моей работе, о Марке. Губы Саймона дергаются, словно от удара, он трясет головой, отмахиваясь от вопроса, затем отворачивается и показывает на столешницу. Эта штука, говорит он, как вы там ее называете, она у меня никак не работает. Пап, ты говоришь о микроволновке? Айлиш встает, ставит внутрь чашку, нажимает на кнопку «Пуск», слушает жужжание. Отлично работает, не понимаю, что тебя не устраивает. Эта внезапная печаль, когда, поднимаясь по лестнице, осознаешь, что время — не горизонтальная плоскость, а вертикальное пике к земле. У его спальни она останавливается, снова застигнутая врасплох запахом несвежего табака, и видит старинную латунную пепельницу на прикроватном столике из гостиной, пепельница наполовину заполнена, рядом раскрытая сигаретная пачка. Она хватает пепельницу, пересчитывает окурки, проводит пальцем по подпалине на ковре. Вернувшись на кухню, высоко поднимает пепельницу над головой, затем ставит ее на стол. Что это такое? Какое такое? Пап, с каких это пор ты снова куришь? Ты прожег дыру в ковре, хочешь спалить весь дом? Он отводит глаза и скрещивает на груди руки. Я не понимаю, о чем ты говоришь. Пап, меня тревожит твое состояние, не одно, так другое, мне придется поговорить с врачом. Видит, как в одно мгновение он съеживается, а глаза темнеют, совсем как у собаки. Я уже говорил тебе, что признаю поражение, когда буду к этому готов. У Айлиш перехватывает дыхание, она смотрит ему в лицо и чувствует, как дрожат руки. Папа, ты ведь не куришь, прошло тридцать лет, как ты в последний раз курил трубку. Она наблюдает, как он открывает и закрывает рот, смотрит в окно, словно что-то ищет снаружи. Пап, ты знаешь, какое сегодня число? Недолгое время он неподвижен, затем хитрым движением выворачивает голову, сверяясь с часами на запястье, и торжествующе поднимает глаза. Сегодня шестнадцатое. Хорошо, а месяц? Избегая смотреть на нее, Саймон обводит глазами кухню, разглядывая стену, собаку, раздраженно зыркает на дочь. Я не обязан перед тобой отчитываться. Он снова отворачивается к окну, и Айлиш смотрит в сад, вспоминая, как разодрала колено о металлический штырь и как он нес ее на руках в машину. О Марке, говорит Саймон, мы говорили о Марке и твоей работе, пока ты не отвлекла меня этой ерундой, ты должна посмотреть правде в глаза, во всей стране разворачивается вооруженное сопротивление, солдаты дезертируют и присоединяются к освободительной армии, или как там ее. Перебежчиков расстреливают на месте, количество повстанцев растет и будет расти, Марк хочет присоединиться к ним, он чувствует, это его долг, а что до твоей работы, через три месяца экономика рухнет, так что я бы не беспокоился, самое время начинать шевелиться, пока не ужесточили выезд, хватай детей и беги, в Англию, в Канаду к Айне, они напечатали в газете твой адрес, твоего сына публично опозорили и собираются арестовать. Саймон опускает глаза на свои руки и медленно качает головой. Ты не сможешь остановить ветер, ветер продует эту страну насквозь, но, пожалуйста, обо мне не беспокойся, я справлюсь, кому нужен такой старик.
Она медленно ползет в пробке, когда раздается звонок, на часах без пяти девять, Айлиш выключает радио и слышит голос Кэрол. Алло, Айлиш, это ты? Да, я, еду на работу, только что купила печенье и никак не прожую. Послушай, не знаю, с чего начать, Айлиш, видишь ли, вчера вечером Марк не вернулся. Печенье комком застревает во рту, она проталкивает его внутрь, чувствуя, как будто что-то злобное заползает ей в горло. Ты слышишь, Айлиш, мне так жаль, я не знаю, что сказать, вчера я как завалилась спать, так и проснулась только утром. Ладно, дай мне подумать, я перезвоню ему, уверена, волноваться не о чем. Она дает отбой, тянется за сумкой, роется в ней, вываливает содержимое на сиденье, поднимает второй телефон, набирает Марка, и механический голос сообщает ей, что набранный номер недоступен. Она хочет съехать на обочину, но вдоль канала негде припарковаться, поток машин тянет ее за собой, пока передний автомобиль не замирает на светофоре, чайки пикируют на дорожку у воды. На заднем стекле автомобиля наклейка: «Лучшая защита — вооруженный гражданин», а ниже еще одна: «Покончим с судебным произволом». На перекрестке Айлиш сворачивает и едет на север, к дому Кэрол, рассуждая про себя, что самое простое предположение порой оказывается самым правильным, он куда-то поехал, пропустил начало комендантского часа, возвращаться на велосипеде было слишком рискованно, первая попавшая патрульная машина остановила бы его и тут же арестовала. Она смотрит в распахивающееся небо в поисках хоть какого-то выхода, наблюдая, как ее гнев летит перед ней и как терпит поражение. Занавеска на окне морщится, когда она паркуется у дома, и мгновение спустя Кэрол с нелепым видом стоит перед ней, скрестив на груди руки. При кухонном свете кажется, что она постарела за одну ночь, под кожей на лице проступили кости, под глазами мокро от слез. Не говоря ни слова, Айлиш спускается в коттедж, обнаруживает дверь незапертой, везде прибрано, Марк аккуратно застелил кровать, собрал свои вещи и оставил комнату такой, какой вошел в нее, за исключением прислоненного к стенке велосипеда.
Телефон в сумке молчит весь вечер и всю ночь, всю ночь напролет. Когда Айлиш воскресает на рассвете от сна, который и сном-то назвать нельзя, ее
