На реках вавилонских - Юлия Франк

В дверях я обняла обоих детей.

— Ты доведешь Алексея до его класса?

— Само собой.

Я смотрела им вслед, пока они спускались по лестнице. За окном лестничной клетки было еще совсем темно. На площадке Алексей повернулся ко мне и помахал рукой. Казалось, его взгляду известно об отчуждении, о моей ненависти, о стыде, который вызывал у меня этот взгляд. Он махал мне и улыбался, будто испытывал ко мне сострадание.

— Будьте здоровы оба!

— Мама? — вдруг тихо произнес Алексей.

— Да?

— Что такое "чума восточная"?

— Во всяком случае, не болезнь. Чума бывает бубонная или легочная, но южной или северной чумы не бывает. — Я невольно рассмеялась.

— Зато есть восточная, — сказал он, но тут Катя утащила его вниз по лестнице.

Когда я опять вошла в квартиру, у меня перехватило дыхание. Воздух был такой спертый, словно здесь спали не десять, а сто человек, словно на дворе не была зима, словно здесь совсем не было окон, которые можно было бы открыть. Разило алкоголем и потом множества людей, человеческими испарениями. И все же в этих дебрях присутствовал и наш запах, неразличимый, но реальный.

Чтобы не будить Сюзанну, я решила пока что уладить кое-какие дела, справиться насчет работы и спросить у привратника, нет ли почты.

Позднее пошел снег. Снежинки, приплясывая, взлетали вверх. На все кругом ложился тонкий белый налет. В такие дни свет исходит не от неба, а от земли. Я стояла в прачечной, вынимала из машины мокрое белье и перекладывала его в центрифугу, как вдруг распахнулась дверь и в прачечную влетела Катя.

— Пойдем скорее, Алексею плохо!

— А почему вы не в школе? — спросила я. Было одиннадцать часов, а занятия в школе заканчивались только в половине первого.

— Скорее, мама, поторопись, белье подождет.

Я поспешила за Катей сквозь снежную стену. Перед дверью нашего дома стоял Алексей — его рвало на оледеневшую ржавую сетку для вытирания ног.

— Учительница сказала, что ему надо час полежать, и позвала меня, чтобы я присмотрела за ним в медпункте, но ему было так плохо, мама. И тогда мы убежали.

— Убежали? Просто взяли и убежали из школы?

— Мама, эти ребята на большой перемене сбили его с ног и стали топтать. — Катя едва переводила дыхание, она села возле брата и обняла его. — Мама, сделай же что-нибудь, разве ты не видишь, как ему плохо?

— А где его очки?

— Понятия не имею, наверно, еще валяются на школьном дворе.

Алексей вытер себе рот рукавом, лицо у него было совсем белое.

— Велосипед на морде.

— Что? — Видимо, мысли у него путались.

— Это они его так дразнили: у восточной чумы на морде велосипед.

— Пойдем. — Я взяла Алексея на руки и понесла по лестнице наверх. Его рвало через мое плечо — он просто сплевывал немного жидкости.

— Ну вот. Теперь ты немножко полежишь.

— Нет, мама, нет, все кружится, нет, мама, нет, не уходи.

— Я позову врача, малыш, с тобой побудет Катя.

Я выбежала из квартиры и понеслась к привратнику.

— Да?

— Врача, пожалуйста, вызовите врача, с моим ребенком произошел несчастный случай.

— Несчастный случай?

— У него наверняка сотрясение мозга. Скорее!

— Что за несчастный случай? И где?

— Пожалуйста, просто вызовите врача. Блок "Б", второй подъезд, второй этаж.

— Не хотите взять носовой платок? — Он протянул мне в окошко бумажный носовой платок, и я пошла обратно. Я шарила взглядом по снегу слева и справа, но белизна обжигала глаза. Возможно, очки он потерял все-таки уже в лагере. Я вытерла слезы. До меня донеслась песня: Where we sat down, ye-eah we wept, when we remember Zion. Наверху, возле открытого окна, стояла женщина и протирала стекло. Неудивительно, думала я, что дети так обороняются, с самого начала к ним в класс поступают ребята, которые в скором времени уйдут, бывает, что они пробудут две недели, бывает, что четыре месяца, а встречались и такие, что пробыли два года. Никто не знал, сколько времени это продлится. Несомненно было одно: долго они здесь не пробудут. Так почему не выступить против непрошеных гостей, против этого постоянного вторжения извне, против чужаков, у которых другой выговор, другие любимые словечки, которые не носят зимних спортивных костюмов, ходят в других сапогах и с другими ранцами, — не такими, как у остальных ребят в классе? Их подначивали, и надо же — они поддавались, за короткое время удавалось их запугать, и они больше не приходили. Просто исчезали. Такие переживания дети в этой школе испытывали изо дня в день, из года в год. Женщина наверху, мывшая окно, высунулась далеко наружу, ей хотелось очистить щеткой край карниза. Мы следим за тем, чтобы в одном классе училось одновременно не более троих детей из лагеря, сказала мне директириса, когда я принесла ей документы и копии школьных свидетельств моих детей. В последние годы стало легче, в конце концов, теперь из Восточного блока приезжает уже не так много народу. Но трудности все равно есть, особенно с поляками и с русскими. Ведь я понимаю, что она имеет в виду, — ну, там посмотрим.

Тогда я над этим не слишком задумывалась, я все еще мало что понимала. В противоположность моим детям, я почти не имела дела в людьми снаружи, вне лагеря. Разве что с продавцами из магазина напротив. С продавцами мебельных салонов, куда я иногда по утрам заглядывала, хоть и не искала ничего определенного. Между тем я уже давно заметила, что мои дети не обзавелись друзьями, и что никто не приглашает их даже на день рождения. Катя уверяла, что все дело тут в маленькой белокурой кукле, которой у нее нет, так же, как нет и принятой здесь одежды, к тому же она не ходит, как ходят многие девочки из ее класса, в расположенную поблизости евангелическую церковь, чтобы брать уроки игры на флейте, да у нее даже и флейты нет, а о Боге уж и говорить нечего. Алексей, напротив того, однажды пришел домой и между прочим рассказал, что его сосед по парте Оливье сегодня ему объяснил, почему не может пригласить его к себе на день рождения. Причин было две. Во-первых, дети из лагеря накогда не приносят стоящих подарков, а только так, ерунду; во-вторых, другие ребята удивятся, если он пригласит кого-нибудь такого. В утешение сосед подарил Алексею двух резиновых медвежат. Я бы все равно к нему не пошел, сказал Алексей, но не захотел мне открыть, почему.

Наверху, в комнате, на кровати Алексея сидела Катя и мурлыкала модную песенку. Алексей заснул.

— Ты видела, как его сшибли с ног? — Я опустилась на колени и стала поглаживать плечо моего сына. Катя мурлыкать не перестала, на меня не посмотрела и покачала головой.

— Так может быть, он просто упал.

Она пожала плечами, продолжая мурлыкать.

— Катя, пожалуйста, перестань напевать эту песню, я ее уже слышать не могу — куди ни придешь, только ее и играют.

— Ласкает слух, мама.

— А не может быть, что он упал?

— Не думаю, ребята выли и орали, они встали в круг, и когда я туда протиснулась, то увидела, как они на нем стоят.

— На нем стоят?

— Ну, они все его прямо топтали.

— И ты так просто, так спокойно это говоришь, словно это вполне нормально. Ты сказала, топтали?

— Мамочка, ну не волнуйся ты так, этим делу не поможешь. — Моя десятилетняя дочь делала вид, будто с такой ситуацией сталкивается каждый день, и что если толпа ребят на глазах у всех топтала Алексея, то волноваться тут не из-за чего. Невольно мне вспомнился сострадательный взгляд Алексея, и я поймала себя на мысли, что его школьные товарищи, пожалуй, считали, что он бросает им вызов. Восьмилетний мальчик, который читает газету и полдня сидит, уткнувшись в книжку, — детям это должно было казаться странным. Алексей многое знал лучше, чем люди, его окружавшие. Он этим не гордился, но и не делал из этого тайны и, случалось, поправлял кое-кого. Разумеется, он не делал разницы между взрослыми и детьми, между родными и чужими. Иногда я называла его всезнайкой, выскочкой и задавакой. Но в ответ он только мягко и снисходительно улыбался. Своих мнений он никому не навязывал.

— Пить хочу. — Алексей открыл глаза.

— Вода из-под крана, другого ничего нет, чай кончился. Катя, сходи принеси стакан. — Я наклонилась и потрогала его — нет ли температуры, но рука у меня была такая холодная, что даже металл кровати показался мне теплым.

— Нет, мама, воды не надо.

— Хорошо. Катя, сбегай, купи шипучки, в виде исключения.

— Нет, я не хочу. — Катя сидела, как прикованная.

— Шипучки не хочешь?

— Я не хочу ее покупать, мама, не хочу идти в магазин.

— Ну вот, на тебе. Катя, не ломайся. Ты разве не видишь — Алексею плохо. Сейчас приедет врач, а ты сходи купи шипучки. Кошелек лежит на столе. Возьми оттуда марки.

— Нет.

— Можешь ты мне, наконец, открыть этот секрет: почему ты уже несколько дней упорно отказываешься ходить в этот магазин?