Глаз Лобенгулы - Александр Косарев

Колдун вдруг замер в странном оцепенении, не столько принюхиваясь, сколько как бы прислушиваясь к чему-то. Затем вернул одному из водоносов метелку, задав при этом короткий неразборчивый вопрос. Водонос склонился над старпомом, рукояткой ритуальной кисточки осторожно отбросил со лба раненого спутавшиеся волосы и какое-то время всматривался в его лицо.

— Амадину комо нель, — пробормотал он наконец.

«Человек, пришедший с севера, — перевел про себя старпом. — Аналогично тому, как у нас всех приезжих называют иностранцами».

— Кашими ун додда! — отшатнулся колдун от Боева, как от прокаженного, не сдержав распространенного в тех местах ругательства.

Сразу же застучал барабан, и тень от зонтика уползла к следующему страждущему. «Посчитал недостойным заниматься здоровьем иноземца», — обреченно прикрыл глаза ладонью старпом, разом перестав интересоваться церемонией.

Вдруг из стоящей в отдалении толпы «зрителей» вначале нестройно, а затем всё громче и настойчивей зазвучали возмущенные возгласы, переросшие вскоре в дружное скандирование, напоминающее речевку футбольных болельщиков. Прислушавшись, Владимир Васильевич с удивлением осознал, что речь в «лозунгах» идет именно о нем.

— Аминокан испугался белого! Аминокан испугался белого! — издевательски скандировали мужские голоса, на фоне которых особенно выделялся колоритный бас Гансези Уно.

Догадавшись, что сие провокационное скандирование является своеобразной формой моральной поддержки, старпом тут же вскинул правую руку и, потрясая кулаком в такт дружным выкрикам, принялся как бы дирижировать процессом. В конце концов, коли терять уже нечего, можно напоследок и поерничать.

В толпе раздался робкий женский смешок, потом еще один, уже смелее… «Речевка» раз от раза крепла, охватывая всё большую часть зрителей. Правда, в противовес «наглецам» зазвучали вскоре и чьи-то негодующие возгласы, и Боев буквально затылком почувствовал, что еще несколько минут — и на площади вспыхнет драка. Щекотливость ситуации ощутил, разумеется, и сам колдун: столь тщательно выстроенный ритуал публичного врачевания ни в коем случае не должен был быть сорван чьей-то хулиганской выходкой!

— Тихо! — яростно воскликнул он, сорвав с лица церемониальную маску. — Замолчите, или я сейчас же покину вас!

Ледяной холод, исходивший из глаз взбешенного чудодея, заставил расшумевшуюся толпу мгновенно притихнуть. Однако и Мунги явно не собирался сдаваться. Из первых рядов его свиты в центр площади выскочил, словно чертик из бутылки, кафр Омоло. Хищно приблизившись к изваянием стоящему колдуну, он громко и язвительно спросил:

— Скажи, о великий Аминокан, почему белый человек не удостоился твоего внимания? Он сделан из другого мяса? Ты бессилен перед его недугом? Может, его следует отвезти к тем, кого белые называют ветеринарами?

Опешивший от подобной наглости колдун на какое-то время потерял дар речи. И лишь когда один из помощников подал ему посох, он опять обрел прежнее величие.

— Ты, недостойный сын своей матери, — ткнул колдун в кафра концом посоха, — опомнись! Закрой свой нечистый рот и слушай, что говорят духи! Это они советуют мне не связываться с белым человеком. Он нечист перед нашими богами, он принесет всем нам беды и несчастья!

Однако вошедший в раж Омоло, участвовавший и не в таких переделках и покрытый не ритуальными, а настоящими, боевыми шрамами, не моргнул даже глазом:

— Я не спрашиваю духов, я спрашиваю тебя! Чем кости белого человека отличны от наших? Или твоя колдовская сила зависит только от цвета кожи, а хваленого «всемогущества» хватает лишь на исцеление фанатично верящих в тебя соплеменников? Ответь нам, Аминокан!

Отсвечивающая на солнце благородной бронзой коричневая кожа колдуна отчего-то разом вдруг посерела, он изо всех сил сжал посох. Впрочем, многолетняя практика манипулирования большим количеством людей помогла ему быстро овладеть собой, тем более что именно в этот момент Мунги со своей небольшой, но компактной группой сообщников предпринял энергичную попытку прорваться в центр площади на помощь Омоло. Колдуну же показалось, что в движение пришла вся толпа зрителей, и, чтобы избежать непредсказуемого завершения церемонии, он примирительно раскинул руки.

— Кто сказал, что я отказываю в помощи чужестранцу? — громогласно пророкотал Аминокан. — Кто слышал от меня хоть одно подобное слово? Я просто должен был передать вам предупреждение духов! Отнесите этого светлокожего к священному дереву, — обратился он к стоящим неподалеку растерянным помощникам, — я займусь им позже. Вначале помощь должны получить соотечественники!…

На том разгоревшийся было конфликт и погас. Кто-то снова затянул ритуальную песню, постепенно ее подхватили другие, и под это нехитрое музыкальное сопровождение паломники принялись размещать больных по разным сторонам площади — в соответствии с цветом выданных им табличек-маркеров. А увлекаемые дюжими водоносами носилки с вновь обретшим надежду моряком поплыли, словно речная ладья, по направлению к разноцветному шатру, и на мгновение Боеву даже померещилось, что он опять стоит на корабельном мостике… Полуобернувшись, он заметил прощальные жесты Мунги, которыми тот давал понять, что будет находиться неподалеку.

С того суматошного, но памятного дня у Владимира Васильевича началась долгожданная оседлая жизнь. Помимо него на попечении Аминокана оказались еще восемь страдальцев, и за каждым из них был организован максимально возможный в полевых условиях уход. К крайнему удивлению старпома, процесс лечения заключался вовсе не в скармливании больным каких-либо экзотических настоев и отваров, приготовленных из диких животных или растений. Ежедневные омовения, массаж и прочие лечебные процедуры осуществляли специально нанятые сиделки, сменявшие друг друга каждые двенадцать часов. В течение недели один из помощников колдуна измерял тело Боева какими-то палочками и веревочками, попутно скрепляя их в некое подобие «лечебного» приспособления, в результате чего получился аппарат, конструкцией своей напоминающий средневековый пыточный станок. Когда первичный каркас был готов, старпома понесли на первую процедуру: настала очередь колдуна приступить к лечению.

Владимира Васильевича уложили на деревянный помост, имеющий форму разрезанного вдоль стакана, и прочно привязали к нему ремнями. Тщательно проверив кожаные крепления, Аминокан невозмутимо и решительно потянул выступающий сбоку рычаг на себя…

Старпом, по большому счету и не ожидавший от столь самобытного лекаря ничего хорошего, заскрипел зубами от боли: казалось, спина вот-вот разорвется на части! Заглянув в глаза пациента и оценив его состояние, Аминокан слегка ослабил натяжение ремней и жестом подозвал одного из помощников, который тут же принялся обмахивать покрывшееся бисеринками пота лицо Владимира Васильевича куском картона. Стало чуть легче, и Боев повернул голову к своему мучителю: