Глаз Лобенгулы - Александр Косарев

Владимир Васильевич же всё это время оставался лишь зрителем: окружившие его плотным полукольцом носильщики-конвоиры ни разу даже не попытались пробиться с ним к лекарю. Не понимая причины столь странного их поведения, старпом попытался разглядеть выражение лица Мунги: тот невозмутимо наблюдал за происходящим, маячивший рядом с ним кафр тоже не сводил глаз с колдуна.

Решив поначалу, что сеанс массового излечения уже закончился, Боев, проследив за их взглядами, понял, что ошибся. Расходиться народ явно не торопился: отхлынув с центральной части площади, людская толпа расположилась вдоль реки. Задымили костры, заскворчало раскаленное масло на громадных медных сковородах, в воздухе поплыл щекочущий обоняние запах жареного мяса.

Тем временем свита колдуна принялась возводить что-то вроде просторной палатки. Ловкие мужские руки умело забросили на мощный сук ближайшего дерева несколько веревок, после чего стали с их помощью подтягивать кверху большие полотнища ткани. Причем если на купол шатра пошла плотная зеленоватая материя, то для «стен» использовали полупрозрачную, позволяющую наблюдать за происходящим внутри. Увы, долго любоваться импровизированным строительством старпому не позволили. Повинуясь чьему-то безмолвному знаку, носильщики неожиданно подхватили его носилки и перенесли ближе к основной массе паломников. Здесь было довольно шумно, дым от костров щипал глаза, но имелось и одно неоспоримое преимущество — спасительная тень.

Здоровяк Гансези и один из носильщиков занялись разведением костра, а кафр, недовольно ворча, отправился к реке за водой… Исчезнувший же куда-то Мунги присоединился к ним лишь в конце трапезы. Позавтракав, долго и пристально разглядывал подчиненных, словно выбирая самого достойного. Затем встал и приглашающе кивнул кафру. Тот торопливо вскочил и засеменил за удаляющимся командиром. Остановившись метрах в двадцати, оба принялись что-то жарко обсуждать, время от времени бросая озабоченные взгляды на старпома.

В этот момент со стороны моста донесся глухой стук барабана. Паломники тут же засуетились, в срочном порядке погасили многочисленные костры и, подхватив пожитки, поспешили вернуться на деревенскую площадь.

Вторая часть мистерии неуловимо напомнила Боеву врачебный обход: колдун (надев, правда, устрашающую резную маску), на сей раз сам отправился осматривать страждущих. Впереди, выдавая бодрую дробь, вышагивал юноша с барабаном, вслед за ним помощники лекаря осторожно несли на палке чан с водой, замыкал шествие (в окружении подручных, держащих над его головой большой двуручный зонтик) сам кудесник.

Пока сия пестрая процессия торжественно продвигалась от своего шатра к площади, все больные уже были разложены на земле в два ряда, а сопровождающие спешно отбежали в сторону и теперь наблюдали за действом издалека. Носилки с Владимиром Васильевичем его «друзья» успели расположить лишь в конце второй, дальней шеренги, зато ему выпала счастливая возможность лицезреть манипуляции колдуна неоднократно.

На подходе к каждому очередному пациенту барабанщик начинал выстукивать более напряженную, тревожную дробь. Носильщики тут же опускали чан на землю, и в дело вступал колдун. Обмакнув в чан небольшую кисточку, изготовленную, по всей видимости, из хвоста льва, первым делом он обрызгивал больного. Затем опускался на низкую скамеечку, которую ловко подсовывал один из зонтиконосцев, и принимался… обнюхивать страдальца с головы до ног.

По окончании столь странной процедуры колдун повелительно поднимал руку, и второй помощник незамедлительно подавал ему продолговатую, ярко блестевшую в солнечных лучах чашу. Видимо, это был крайне важный момент, поскольку сдержанно гудевшая толпа зрителей мгновенно замолкала. Кудесник же, будто нарочно, не спешил. Погрузив пальцы в чашу, он несколько секунд сосредоточенно в ней копался, что-то выискивая. Когда колдун был еще далеко, старпом не мог со своего места разглядеть, что именно тот извлекает из «волшебного» сосуда, теперь же, по мере приближения процессии, ему это удалось.

Содержимым чаши оказались обычные, на первый взгляд, дощечки произвольной формы, раскрашенные в разные цвета: ярко-красный, черный, желтоватый и белый, вернее, полупрозрачно-белесый. Большинству пациентов, лежащих в первом ряду, доставались, кажется, в основном красные и желтые таблички, однако когда колдун занялся второй «шеренгой», из глубины сосуда начали появляться и черные. Когда возле одного из больных колдун извлек белую дощечку, родные бедолаги вскрикнули от ужаса. Своеобразный консилиум неумолимо приближался к Владимиру Васильевичу, и он лишь теперь понял, что на данном этапе чародейства колдун попросту ставит всем больным окончательный диагноз, временами, по сути, больше напоминающий приговор…

— Выходит, наш колдун не так уж и всемогущ, раз столь тщательно сортирует своих пациентов, — вполголоса пробормотал старпом, силясь устроиться на носилках поудобнее. — Вон, даже бирки соответствующие всем вручает, дабы потом не сбиться… Впрочем, я-то, по большому счету, и не сомневался, что чудес в современном мире не бывает…

Решив, что приговор судьбы следует встретить максимально мужественно, Боев улегся прямо на отчаянно ноющую спину.

«Интересно, если мне выпадет "черная метка", — пронеслось вдруг в голове, — как поступит Мунги? Бросит меня прямо здесь или всё же прикажет оттащить подальше в джунгли?»

Терзающая слух жесткая дробь барабана неотвратимо приближалась, заполняя собой всё пространство и проникая в мозг. Наконец барабанщик, громко ударив в последний раз, опустил свои палочки. Над Владимиром Васильевичем нависла тень громадного зонтика, и он тут же ощутил на лице водяные брызги. Взглянул на колдуна, силясь сквозь прорези маски рассмотреть его глаза, и был поражен до глубины души: глазницы оказались наглухо закрыты отполированными до блеска серебряными монетами.

Колдун вдруг замер в странном оцепенении, не столько принюхиваясь, сколько как бы прислушиваясь к чему-то. Затем вернул одному из водоносов метелку, задав при этом короткий неразборчивый вопрос. Водонос склонился над старпомом, рукояткой ритуальной кисточки осторожно отбросил со лба раненого спутавшиеся волосы и какое-то время всматривался в его лицо.

— Амадину комо нель, — пробормотал он наконец.

«Человек, пришедший с севера, — перевел про себя старпом. — Аналогично тому, как у нас всех приезжих называют иностранцами».

— Кашими ун додда! — отшатнулся колдун от Боева, как от прокаженного, не сдержав распространенного в тех местах ругательства.