Будни ГКБ. Разрез по Пфанненштилю - Ольга Разумная

— Ну, Ксюха, ты и попала в переплет, — с легким оттенком восхищения проговорила Варвара. — Теперь ясно, что за бумажку подсовывала тебе Маргарита, это был официальный отказ от Ванечки, верно?

— Верно! Завтра утром в Москву из Арабских Эмиратов прилетает Колосов, а без моего отказа Ваню было невозможно усыновить.

— Погоди, Ксюх, тогда я вообще ничего не понимаю. Какой резон тебе бросаться из окна, если на этой дурацкой бумажке нет твоей подписи?

— В том-то и дело, что есть! — в отчаянии почти выкрикнула Ксюша. — Марго как обычно обвела меня вокруг пальца, и я собственноручно отказалась от сына!

— Можно с этого места поподробнее? — вкрадчиво попросила Варвара. — А то, видимо, ближе к утру я совсем плохо соображаю.

— Да можно, отчего же нельзя. Помните, вчера вечером ко мне в палату пришел Абрам Семенович, доктор, который делал операцию?

— Конечно, помню, меня, кстати, этот поздний визит очень удивил, он ведь не твой лечащий врач, с чего вдруг такая забота?..

— Вот видите, Варя, вы молодец, бдительная, а мне, дурочке наивной, такая мысль даже в голову не пришла. Абрам Семенович повел меня в перевязочную, быстренько осмотрел, а потом попросил подписать кое-какие документы. Он сказал, что оперировать пришлось экстренно, поэтому и бумаги подписываем задним числом. Знаете, Варя, я даже подумать не могла, что среди согласий на операцию и на общий наркоз подписываю отказ от своего мальчика.

— Как же можно ставить свою подпись, не читая документа! — возмущенно прошептала Варвара. — Ты же образованная девочка, Ксюша, в институте учишься!

— Листы лежали стопочкой, друг на друге, Абрам Семенович просто отгибал уголок и показывал мне место, где расписаться, а у меня не было повода ему не доверять, ведь он спас мне жизнь.

— Именно на это и рассчитывала Марго, претворяя в жизнь свой очередной грандиозный план, — задумчиво протянула Варя. — Ну ничего, Ксюха, мы тоже не лыком шиты и вполне в состоянии дать отпор этой интриганке!

— Не поняла, что вы имеете в виду? — растерянно пробормотала потерявшая всякую надежду Ксения.

— А то я имею в виду, что рано ты с подоконника сигать собралась, тебе еще сына растить да институт заканчивать.

— Неужели вы знаете, как вернуть Ванечку?

— Я знаю точно, кто нам с тобой поможет это сделать!

— И кто же?

— Самое заинтересованное в этой темной истории лицо — муж Маргариты, Максим Колосов. Надеюсь, у тебя есть его номер?

— Совершенно случайно есть, Славик как-то звонил отцу с моего телефона.

— Вот и отлично, это упрощает задачу. Действовать начнем завтра, прямо с утра, а сейчас быстро спать, силы нам еще понадобятся. 

Глава 18. Страшная правда

В ночь с субботы на воскресенье Неймана мучили кошмары, то ему снилась Тамара в ярко-бирюзовом французском шарфе, идущая по зеленой аллее под руку с профессором Лысачевым, то вдруг вместо Томочки появлялась бледная, изможденная Валерия Троепольская — она протягивала к нему худые, обмотанные трубками от капельниц руки и умоляла о помощи, но Борис, как ни старался, даже во сне не мог поставить ей верный диагноз. Промаявшись до семи утра, Нейман, весь разбитый и злой, выполз на кухню варить кофе. Однако мысли о Томочке и о загадочной болезни пациентки Троепольской не отпускали его даже за завтраком. «Нет, так дальше продолжаться не может, — подумал он, сжимая обеими руками ноющие виски, — мне необходимо разобраться хотя бы с одной проблемой, иначе голова попросту взорвется. Поеду к Тамаре прямо сейчас и постараюсь поговорить с ней. Надеюсь, мое имя и многолетняя дружба с главврачом откроют передо мной двери этого заведения даже в неприемный день…»

По дороге в Тропарево Нейман несколько раз останавливался и набирал номер Анатолия Григорьевича, решив, что его звонок на пост охраны не будет лишним, однако телефон Лысачева отвечал долгими протяжными гудками — то ли профессор был сильно занят, то ли просто не хотел портить это чудесное воскресное утро скучными разговорами о работе. Доехав до ворот санатория, Борис Францевич был уже чернее тучи, но на его счастье на посту у шлагбаума дежурил вчерашний охранник.

— Привет, Василий, — дружелюбно кивнул парню Нейман, — как жизнь молодая?

— Спасибо, Борис Францевич, не жалуюсь!

— Пройти-то можно?

Охранник бросил быстрый взгляд на окна главврача и виновато пробормотал:

— Так воскресенье сегодня, санитарный день, все посещения запрещены.

— Мне очень надо, Вась. — Нейман полез в пиджак за бумажником. — Работы навалилось — не разгрести, боюсь, на неделе никак не вырвусь.

— Ладно, проходите, — пряча в карман сторублевку, разрешил Василий. — Только вы уж начальству меня не выдавайте, а то Анатолий Григорьевич голову снимет. Он и так велел звонить ему каждый раз, когда вы приезжаете.

— Звонить? Зачем?

— Понятия не имею, — пожал плечами не в меру болтливый охранник, — может, встретить вас хочет, почтение оказать…

— Вот ведь старый лис, наверняка что-то задумал, — бормотал себе под нос Нейман, торопливо шагая по центральной аллее к первому подъезду. — И как это я сразу не догадался, что между мной и Томочкой стоит Лысачев, что именно из-за него я уже больше трех недель не могу поговорить с женой. А вдруг ей стало хуже, вдруг ей нужна моя помощь, поддержка? Да что бы там ни было, я муж и хочу знать всю правду! Никто не вправе скрывать ее от меня, даже мой лучший друг и учитель!

Полный праведного гнева, Борис Францевич на одном дыхании поднялся по лестнице, почти бегом миновал длинный, ярко освещенный коридор и без стука распахнул дверь в комнату жены. Картина, представшая перед его взором, заставила Неймана моментально забыть о мелких нападках на старого учителя. В небольшой, по-домашнему уютно обставленной комнате тихо играла музыка. Его жена в легкомысленном шелковом халатике лежала в объятиях незнакомого седоволосого мужчины, рука которого по-хозяйски устроилась на ее полуобнаженной груди. Пара напоминала утомленных страстью любовников, заснувших после бурной ночи. Словно громом пораженный, Нейман в нерешительности застыл на пороге, его ноги будто приросли к полу, мозг отказывался осознавать увиденное. Неожиданно чья-то ладонь осторожно легла на его плечо. Обернувшись, он увидел Лысачева.

— Пойдем, Боря, незачем тебе тут стоять, — тихо проговорил профессор и, подтолкнув Неймана к выходу, захлопнул дверь в комнату Тамары.

Лишь в его кабинете Борис Францевич вновь обрел способность говорить:

— Почему она со мной так? За что? Ведь я был ей хорошим мужем! Мы прожили вместе трудную, но счастливую жизнь! Я и подумать не мог, что моя Томочка способна на предательство! За что она делает мне так больно? За что?!

— Ну, будет, Боренька, будет. — Анатолий Григорьевич достал из бара бутылку Hennessey и разлил благородный напиток по пузатым бокалам. — Лучше выпей, выпей как лекарство, может, тогда немного успокоишься и поймешь, что это не Тамара делает тебе больно, а ее болезнь.

Но Борис, словно не слыша слов учителя, как заведенный твердил свое:

— Не надо меня жалеть и все списывать на ее болезнь, это подлость, обыкновенная человеческая подлость и предательство!

— Да прекрати ты, в конце концов! — Устав от бессмысленных стенаний, Лысачев раздраженно стукнул кулаком по столу, от чего хрустальные бокалы мелодично звякнули. — Выпей коньяк и послушай меня.

За долгие годы знакомства Нейман ни разу не слышал, чтобы Лысачев хоть на кого-то повысил голос, поэтому окрик учителя возымел свое действие. Борис перестал причитать, залпом махнул коньяк и уставился на профессора.

— Вот и молодец, хороший мальчик, — тоже пригубив из своего бокала, облегченно вздохнул Анатолий Григорьевич. — Честно говоря, я надеялся, что успею подготовить тебя к этому разговору и ты воспримешь происходящее не так болезненно, однако жизнь, как обычно, распорядилась по-своему…

— Так вы давно обо всем знали? — На лице Неймана отразилась смесь обиды и удивления. — Знали и не остановили?

— Пойми, Боря, это невозможно остановить. И если бы чувства сейчас не застилали твой разум, ты как врач сам понял бы это. Болезнь Альцгеймера — штука страшная и неизлечимая, а главное, она характеризуется прогрессирующим нарушением работы головного мозга. Ты понимаешь, что я имею в виду? Всего два года назад Томочка просто теряла дома очки, оставляла включенной плиту и незапертой входную дверь. Мы списывали это на усталость и временную рассеянность. Потом она начала путать имена близких людей, забывать, как они выглядят, их дни рождения. А со временем она уже с трудом вспоминала названия самых обычных, всю жизнь окружающих ее предметов, более ощутимыми стали сбои в речи, участились перепады настроения. Появилась раздражительность, порой даже агрессия. Ну, вспомни, Боря, ты же сам жаловался, что прямо у тебя на глазах всегда спокойная, уравновешенная Тамара превращается в совершенно другого, незнакомого тебе человека.