Бабло пожаловать! Или крик на суку - Виталий Вир

Тем временем бабуля продолжала:

— То в детстве моем було. Я с родителями, Царствие им Небесное, — сказала она и перекрестилась, — не тут мы тода жили, дальче-то от города. Щас-то уж и столица сюда дошла. Ничего не поймешь. Но раньше я далече отсюда жила. Зимой тода метель поднялась, а ночью, когда мы сидели при лучине, заслышали сначало колокольчик, шо на тройках обязательно був. А потом и к нам в избу постучались. На ночлег. Нас много тода было в семье, поныне — одна я осталось. Меня все Бог не приберет к Себе… Отец и мама путников пустили-то к нам. Они шипко богатые были, да сами двое, да двое детей с ними. Нас на печь согнали, а им стол накрыли. Путники попросили родителей тоже с ними сесть. Як и водится, отец хотел молитву прочитать перед едой. На что путник, глава того семейства, сказал: «А мы уж так не делаем, потому шо в ней перед едой повторяется одно и то же. Стало быть, молитвы по привычке — пустая болтовня, а одни и те же слова не помогают вовсе стол накрыть». Так сказал он и, помню, було неловко всем. Отец не осмелился перечить богатому путнику и остальные за столом тоже молчали. Только его дочка, шо сидела с ними рядом, спросила у свого отца: неужели мне не нужно теперь приходить к тебе, як я проснусь, и по привычке говорить: «Доброе утро, папа!»?

Бабуля перестала говорить, а Рамсес с минуту думал над сказанным.

В полном молчании они продолжили не спеша кушать. Рамсес каждый раз набирал половину ложки, отправлял содержимое в рот и, тщательно пережевывая, далее еще какое-то время чувствовал божественный вкус еды. Наряду с этим, к сказанному у Рамсеса проснулся интерес, впрочем, и потому, что в голове не было других мыслей.

— Молиться перед едой вас научил отец?

— И не только тому. Много еще чему.

Рамсес попытался вспомнить, чему он научился от отца. Но, затрудняясь и не припоминая ни его, ни наказов, он снова спросил:

— То, чему отец научил Вас, Вам помогает?

Бабуля не торопилась с ответом. Толи сказывался возраст, а отсюда усталость говорить во время еды, толи она тщательно подбирала ответ, а то и вовсе так жила — размеренно и спокойно. Тем не менее, как полагал Рамсес, на этот раз она ничего не собиралась говорить. Позже, из-за продолжительной паузы ему даже показалось, что бабуля обременена другим и сейчас думает о чем-то своем — житейском.

«А что, — заподозрил он, — если мысли у бабули как-то связанны со мной?»

И он опять спросил:

— Вас что-то беспокоит?

— Заботы уж давно мой покой не поедают, — ответила бабуля и, наконец-то, разговорилась: — Я тебе так, милок, отвечу о помощи знаний от отца. Если человека и научили в школе (специальной-то) ездить на машине, да разные дорожные правила поведали и какие там ситуации на ваших дорогах в подробностях упредили, да, ведь, у каждого человека голова-то своя. Тому и делать он станет и принимать решения сам — по своему уразумению и для своего же блага. Если, конечно, ему это обильно добро-то нужно.

После этих слов они не разговаривали. Есть закончили почти одновременно. Первым опустил ложку в тарелку Рамсес.

— Хорошо поелось-то? — поинтересовалась бабуля, когда прожевала последнее.

— Вкусно и сытно, — ответил Рамсес спокойно, но отчего-то почувствовал неловкость, как вдруг, тоже не понятно, почему, он вспомнил именно это и сразу добавил: — спасибо.

— На здоровьечко. За хорошим столом — ладно и поедается.

Рамсес посмотрел на пустые, единственные на столе, алюминиевые миски.

— Не туда смотришь-то, шоб понять сказанное.

Бабуля поднялась, желая убрать пустые тарелки, но не успела. В комнату, где они сидели, с улицы открылась дверь и вошел парень. На пороге он сразу же остановился. Не обращая внимания на Рамсеса и немного опустив голову, он исподлобья глядел на бабулю.

Первое, что Рамсесу попалось на глаза — расстегнутый ворот белой застиранной рубахи у парня, который контрастировал на общем черном фоне в одежде, состоявшей из куртки и брючного костюма, сидевшего на нем мешковато. В расстегнутом вороте не было бы ничего особенного, если бы к верхним двум «свободным» пуговицам пришлось бы равное количество петель — их же было три.

— Опять ты у нее був?! — возмутилась бабуля и кулаком стукнула по столу, к которому устало притулилась.

В ответ парень лишь удивленно на нее посмотрел.

Он был молод, хотя, скорее, без возраста. И, как показалось Рамсесу, в любом случае, относительно лет, парень должен был выглядеть симпатичней, нежели его странное выражение лица. Настолько диковинное, что смущенному от такого сравнения Рамсесу, восседающему на табурете, пришлось украдкой еще раз, но внимательней, оглядеть того, который не спешил проходить. Рамсес поймал себя на мысли, что лицо у него, должно быть, ему знакомо, но вспомнить еще что-либо, связанное с ним, он не смог.

Парень, определенно, не был обычным. На круглом уплощенном лице выделялся монголоидный разрез глаз, но вертикальная складка кожи полулунной формы несколько прикрывала внутренний угол глаза и эта особенность в целом отличала парня от той расы. За губами угадывался крупный язык, потому что он так «напирал» на рот, что губы не были плотно сомкнуты. Кожа, отдаленно помнившая воздействие загара, не придавала лицу красивый признак здоровья, а лишь подчеркивающе выделяла совсем уж белые, «оправившиеся» от солнечных летних лучей, деформированные ушные раковины. В остальном, у парня была вполне себе плотная и даже коренастая фигура. Наряду с этим, в общем-то, высокий рост, а к тому обычные пропорциональные руки и ноги. Удивительно, но, если бы не выражение лица, парень бы ничем не обращал на себя внимания, особенно со спины.

— Окаянный, на кой ты мне под старости лет такое удумал? — не затихала бабуля и продолжала злиться.

Рамсес ничего не понимал, но парня, который, прибывая в растерянности, опустил глаза перед напористой бабулей, стало жалко.

— Я хлеб принес, — тихо сказал тот, не поднимая глаз.

— Вижу, что не совесть лежит в сумке, а то она меньше-то у тебя…Ладно, хоть про хлиб не врешь, — промолвила бабуля тише, чем прежде.

— Успокойтесь, баба, — по-детски произнес парень, — я ничего не делал и вел себя, как дал слово.

Бабуля в сердцах махнула рукой в его сторону и взяла пустые тарелки со стола. Он поспешил к ней и помог — забрав чашки, принялся те мыть. Она снова села.

— Поесть, наливай себе сам, — сказала она спокойно, как если бы до этого и не злилась. — Мы уж поели.

— Спасибо. Я не хочу.

— Ох, Дэвис, Дэвис, — попричитала бабуля и вздохнула.

Рамсесу не хотелось, чтобы она снова начала сердиться, и он решил вмешаться. Тем более, что ему показалось, будто никто из присутствующих его не замечает, особенно парень.

— А почему так назвали — Дэвис? — задался он вопросом, оттого получилось нескладно — выглядело, как озвученные мысли вслух, а не обращение к кому-либо конкретно.

— Родители захотели, — пожимая плечами, коротко ответил Дэвис.

На что бабуля добавила:

— Теннис большой воны любили, тому так и прозвали, когда вин народился.

— Есть такой Кубок Дэвиса, — уточнил парень.

— Вот то, им кубки-то и подавай, — слабым голосом продолжила бабуля. — Вовсе ум уж заволокло, будто нужны не детки, а суперигроки на яком-то бесовом поле, шоб у жизни выцарапать сей непотребный кубок. Только воны не поймуть, кому чего доказывать собирались-то по сути, если плоть от плоти не радует с кубком иль без, да о то иль брошена вовсе?

— Бабушка! — укорил Дэвис.

— Ну, а шо? — сказала она громче. — Ведь, як прознали про болезнь Давуна, так и, выходить, ты ничей очутился и плоть у тебя друга, тому як им — чемпионов подавай!

Услышав слово «Даун», Рамсесу вдруг стало понятно, кого ему напоминало лицо Дэвиса. Он вспомнил, что, оказывается, ему просто знакомы такие люди. Рамсес предположил, что дел с ними он никогда не имел, но о них знал, что они существуют.

Вместе с тем, Рамсес отчего-то почувствовал обиду за Дэвиса и решил снова вмешаться. Хотя бы сменить тему разговора, так неудачно, как оказалось, им начатую:

— Дэвис, а как мы вчера приехали к тебе? Бабушка говорила, в корыте?!

Парень поставил чистые, сухие тарелки на полку и повернулся к ним лицом, ласково улыбаясь.

— Да. Я не знал на чем еще Вас привезти, — речь у Дэвиса была с задержкой, тембр голоса звучал своеобразно, но нельзя было сказать, что произношение ужасное, а слова на слух воспринимаются отталкивающе.

Рамсес поморщил лоб, пытаясь вспомнить что-то из вчерашнего. Попытка не увенчалась успехом.

— Скажи мне, Дэвис, как так получилось, что я с вами, но не могу вас вспомнить? — Рамсес подумал и добавил: — Впрочем, я совершенно ничего не помню.

— Как вас зовут, помните? — озадаченно спросил Дэвис.

— Я ж его выспрашала, он, як партизан, не говорит.