Лезвие бритвы (илл.: Н. Гришин) - Иван Ефремов

— Довольно! — Самоуверенный щеголеватый человек не очень вежливо отпихнул в сторону юношу с блокнотом.— Нельзя занимать доктора Гирина так долго. У всех еще много вопросов. Как понимать, доктор, что нам доставляют эстетическое удовольствие абстрактные комбинации линий, форм, красок? В какой мере это связано с восприятиями, о которых вы нам рассказывали?

— Ни в какой. Я взял одну лишь часть нашего чувства прекрасного, отнюдь не пытаясь охватить всю его широту. И я предупредил, что речь будет лишь о восприятии красоты человеческого тела.

— Простите, я запоздал к началу. Но все же, какого вы мнения об абстрактных произведениях искусства? Ведь не будете же вы отрицать их определенное эстетическое воздействие.

— Конечно, не буду. Но мне, подчеркиваю, что я говорю лишь как биолог и психолог, кажется, что сущность воздействия абстрактных вещей в том, что они являются памятными знаками. То есть опорными, отправными точками памяти, какими для нас часто являются запахи.

— Ага, идешь по улице, и вдруг потянет дымком, и сразу целая картина в голове…

— Вы совершенно точно пояснили сущность памятного знака. А знаков может быть великое множество. Часть из них относится к той же подсознательной памяти поколений. Например, вид огня, цвет меда, шум бегущей воды. А еще больше знаков — бессознательных заметок — накапливается опытом индивидуальной жизни, иногда вне анализа с детства.

— Позвольте спросить,— визгливым голосом перебила еще одна художница.— Значит, наше восприятие прекрасного в человеческом теле настроено, так сказать, на молодость. Верно?

— Совершенно верно!

— А что же делать пожилым? — Вопрос прозвучал невпопад, но от всей души.

— Подольше оставаться молодыми,— улыбнулся Гирин.— Для этого у человека есть все возможности. Юность — привилегия не только возраста. Она в крепости и плотности тканей тела. Особенно важна плотная и гладкая кожа. Все это показатели отличного физического состояния превосходно отрегулированного организма, который вполне может сохраниться до старости удивительно молодым. Правильный и строгий режим жизни, тренировка…

— Режим, тренировка! — презрительно крикнула высоконогая.— А где же свобода и отдых? Человек рожден для счастья, а вы ему — режим!

— Разве я? — протестующе возразил Гирин.— В процессе эволюции человек подвергался суровым испытаниям и вышел из них победителем. Но вторая, оборотная, сторона этой победы в том, что его организм рассчитан на испытания и большие нагрузки. Он нуждается в них, и если мы не будем заставлять его работать, даже когда это не требуется городской жизнью, а также не будем устанавливать ему периодами ограничение в пище, неизбежны неполадки и прямые заболевания. Если вы унаследовали от предков, живших здоровой и суровой жизнью, отличный организм, он неизбежно испортится у ваших детей или внуков, коли не заботиться о его нормальной деятельности. А это значит — работа, в том числе и физическая, спорт, пищевой режим. Компенсация за это — красота и здоровье, разве мало? Практически каждый может добиться, чтобы его тело стало красивым, так пластично исправляются наши недостатки, если они еще неглубоки и если мы своевременно позаботимся о них. Пример — перед вами. Оставшись без родителей в Гражданскую войну, я сильно голодал и был порядком заморенным ребенком. А теперь, как видите…— Гирин повел могучими плечами.

Юноша, в очках с толстой черной оправой и сам весь черный и смуглый, ринулся к Гирину из задних рядов.

— Пожалуйста, на минутку! Вы говорили о тонкой границе между двумя противоположными назначениями или процессами и употребили образное сравнение со стрелкой, трепещущей между противоположными знаками. Но ведь тогда математически — это нуль, а красота, как совершенство, тоже математически — нуль. Или, по-другому, красота есть и целесообразность, и жизненная энергия вместе. В ней замкнутая двойственность нуля.

Гирин круто остановился.

— Знаете, это очень глубокая мысль! Право, мне не приходило в голову. Индийские математики, открывшие нуль за много столетий до европейской мысли, считали его абсолютным совершенством, числом, в котором, по их выражению, «двойственность приходит в существование». Красота, как нулевая линия между противоположностями, как линия наиболее верного решения диалектической проблемы, как то, что содержит в себе сразу обе стороны, обе возможности,— очень верная диалектическая формулировка. Вы молодец!

Гирин вытащил маленький блокнот, быстро написал номер телефона, сунул в руку покрасневшему от удовольствия юноше и окончательно повернулся спиной к своим слушателям. Не обращая более ни на кого внимания, он подошел к Симе, и та смутилась, увидев, что общее любопытство перенеслось на нее. Гирин заглянул под опущенные ресницы.

— Если вы не заняты, то пойдемте пешком. Я волнуюсь на выступлениях и теряю зря много нервной энергии.

— А мне иногда казалось, что вы мощны и бесстрастны, как мыслительная машина,— возразила Сима.— Конечно, пойдемте, я свободна целый день.

Улица встретила их дождливым ветром. Сима шла, чуть наклоняя голову и искоса поглядывая на Гирина. Она морщила короткий нос от щекотки дождевых капель, и тогда ее лицо становилось недовольным и лукавым.

Брызги воды поблескивали в густых, круто вьющихся волосах.

— А две ступени красоты не испугали вас? Одна красивая дама…— начал Гирин.

— Заметила. Смотрела на вас, как на Мефистофеля, или по меньшей мере как верующая — на богохульника. Но я испугалась тоже своего незнания. В этом есть что-то устрашающее, как провал.

Гирин рассмеялся, и Сима покраснела.

— Я знаю, что сказала не так. Вам трудно понять, как можно жить так мало понимающей мир и жизнь. И знаете, кого вы мне напомнили? — Сима внезапно сменила свою тихую, почти грустную речь на смешливую интонацию.— Только не будете сердиться?

— Не буду. Только сперва я хочу сказать, что вы не так поняли мой смех. Чувство незнания часто посещает меня, и провалы в образовании мне хорошо знакомы. Да, да, вижу, что не верите, а это так. Ну, на кого я был похож?

— На медведя или кабана, окруженного собаками. Наскакивает одна, молниеносный поворот, клацанье клыков, и псина летит в сторону, вторая — и опять то же.

— Вы любите животных? — смеясь, спросил Гирин.— Вообще или только собак?

— Животных вообще люблю, а собак не всех. Я перестала любить сторожевых псов после фашизма, войны, концлагерей. Это гнусно — злобные псы, травящие, выслеживающие, терзающие людей. Читая об этом или смотря фильмы, я всегда жалела, что человек утратил свою первобытную сноровку, когда ему ничего не стоило разогнать десяток этих мерзких зверей. А что хорошего в свирепых собачищах на некоторых дачах под Москвой? Давящаяся от злобы тварь за забором!

Гирин с любопытством слушал ее энергичную речь. Сима, видимо, когда была очень убежденной, говорила отрывисто.

— Пойдем когда-нибудь в зоопарк. Я люблю бродить там, смотреть на зверей и думать о биологических законах.

— О, пойдемте, обязательно! Жаль, что плохая погода, а то можно бы сейчас. На троллейбус, и через пять остановок — на Кудринской. Вы, кажется, еще мало знаете Москву?

— Чтобы как следует освоиться в Москве, надо несколько лет, если только не стать шофером. Я не могу отвыкнуть от прямоугольной планировки Ленинграда.

Сима задумчиво посмотрела в затуманенную моросящим дождем даль Садовой, забитой ревущими грузовиками.

— Хотите, пойдемте ко мне? Я напою вас чаем и ручаюсь за качество. Моя приемная мать была знатоком, от нее узнала я некие тайны заварки.

— Была? — подчеркнул слово Гирин.

— Она умерла в пятьдесят шестом.

— Сколько же вам было лет тогда?

— Двадцать два. Я — 1934 года рождения.

— Никогда бы не думал! Мне казалось, что сейчас вам двадцать два — двадцать три, а я, как профессионал, ошибаюсь редко.

— Ничего не поделаешь — мне двадцать восемь.

— Вы замужем?

Сима повернула лицо к Гирину своим точным и резким движением.

— Вы начинаете неожиданно для меня спускаться с небес на землю!

— И очень хорошо — в небожители не гожусь. Но все же — почему?

— Замужняя женщина стала бы с вами прогуливаться по улицам, едва познакомившись? Тем более приглашать к чаю?

— Что ж тут такого?

— С моей точки зрения ничего. Потому и приглашаю. Но я одна. А представьте себе мужа, воспитанного по всем правилам мещанских понятий, что никакая дружба между мужчиной и женщиной невозможна, что если идет пара по улице, то только в совершенно определенных случаях. У нас даже в знаменитой песне поется, что бескорыстна мужская дружба. А женская?

— Знаете, это так,— помолчав, согласился Гирин.— Плохой я психолог.

— Психолог-то вы, наверное, хороший, а вот жаль, что ваша наука так мало занимается моралью и этикой.