Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник) - Павел Зальцман

Он загнал ее в угол между мазаным муром и стеной сарая и там опять поймал. На этот раз он рванул ее шкуру когтями, придерживая ее другой лапой, и покатил перед собой, наступая на нее и нюхая мягкую шерсть, обмоченную и слепленную кровью с налепленными сгустками пыли.

Он оставил ее. Она не двигалась. Несколько раз он подбросил обмякшее тело. Она лежит дыша, но откинув голову мордой в землю. Тогда он вспрыгнул на мур, выбрал место между камнями и улегся спать.

Он проснулся, поднял голову, осторожно спрыгнул и пошел к сараю. Он натолкнулся на мышь, которая почти доползла до ворот и теперь полусидела, полулежала, скособочась, поджав под себя две лапы и вытянув две другие. Голова ее на опущенной шее лежала опять зубами в пыли, тело под свалявшейся шкуркой как будто сжалось, как бывает у дохлых животных. Он привскочил над ней и отпрыгнул, поднявши хвост. Потом упал на нее и ударил ее лапой. Она отлетела тяжело и хлопнулась неподвижно. Он притронулся к ней губами. Она была теплая. Тогда он придавил ей голову лапой, запустил когти в затылок и стал разгрызать ей плечо. Тело сделало последние скачки. Под его зубами мышь с прогрызенной в грудную полость дырой и текущей оттуда кровью задергалась и привстала, но он не выпустил ее изо рта и с хрустом продавил ей ребра, так что зубы его почти сомкнулись. Потом он приподнял морду, придерживая ее голову лапой, и шевелящееся тело, соединенное на груди, разорвалось на спине.

Разгрызши кости, он уронил несколько капель крови обратно в живые внутренности. Немного полизавши, он оставил и отошел. Затем он побежал, играя и прыгая с колеса на мур, кружась и отскакивая от плоскости стены, от своей тени.

Вася Буга с тремя мальчиками вечером играли в цурки. Палки были выструганы перочинными ножами. Цурка, одинаково заостренная с обоих концов, шириной в два, а длиной в шесть пальцев, ударялась ребром палки по острому концу, подпрыгивала и ловко поддавалась той же палочкой плашмя и пролетала шагов десять-пятнадцать, а то и двадцать.

Они гоняли ее по всем направлениям по широкому, понижающемуся к саду и гладко утоптанному двору. Но темнота и торопливая усталость начали им мешать. То палка ударяла землю под самым носом цурки, то удар приходился посередине и вбитая цурка не двигалась. Легкость точного удара потерялась. К тому же нагнало тучи и закапал редкий дождь. Они садятся на присьбу у боковой стены дома под единственным заколоченным окном, и Вася Буга говорит:

– Все гадают[20] – шо скоро придут солдаты.

– Ну да? Наберем пуль.

– А эти? что́ на станции делают целый день?

– Они голодуют. Нанимаются работать.

– Хлопцы, давайте бросим кошку в бак.

– Какой бак?

– А для кипятка.

– Давайте! – они обрадовались. – Дохлую кошку!

– Конечно, разве живая будет сидеть.

– А лучше говна.

Вася Буга сказал:

– Да, и говно хорошо.

Степа, самый младший, крикнул:

– Ой, смешно!

Третий покачал головой:

– Нет, лучше кошку – она больше.

Вася сказал:

– Нет, говно.

Третий:

– Нет, кошку.

Вася:

– Где еще взять дохлую кошку?

Вдруг Степа, сын хозяина, обратил внимание на кравшуюся под присьбой, видимо, к двери, и уже зашедшую за угол кошку, серую в темноте как тень. Он говорит:

– Вот кошка, давайте утопим ее.

Вася Буга спросил:

– Разве тебе ее не жалко – это ваша кошка?

– А что ее жалеть. Она никуда не годится, мышей не ловит. Только ворует и смердит. Она старая. А утопить можно в мешке.

– А где взять мешок?

Третий предложил принести. Они нетерпеливо ждут. Он побежал домой и возвратился не скоро и без мешка.

– Нет. Я думал, на чердаке – не нашел. Ну, шо делать?

– Придется так.

– А у тебя веревка есть?

Степа принес веревку:

– Мы ее что, сейчас свяжем, или там?

– Лучше сейчас. Найди камень.

Степа пошел за кошкой. Она лежала в сенях под лестницей на чердак и спала, подогнув лапы, кивая во сне головой с белыми бровями. Он взял ее на руки и торопясь понес во двор. Мальчики подошли к ней. Вася обвил ее задние ноги веревкой вокруг сгиба и привязал к ней продолговатый камень, а длинный остаток веревки аккуратно смотал.

Кошку подняли. Она стала вырываться, передние лапы ухватили когтями рубашку несшего ее Степы и царапали тело. Он сжал ее. Вдруг она вспрыгнула ему на плечо. Когти рванули ему руку. Он стиснул кошку рассерженный, так сильно, что она зашипела и стала биться, ударяя его и задними лапами. Вася Буга помог справиться с ней, поймал ее передние и задние лапы, и так вдвоем они донесли ее, мяучащую и воющую, до воды. Уже сильно стемнело, и они торопились.

Длинная бечевка от камня должна была вытянуть ее труп.

– А как ее бросить – она, сволочь, царапается?

Только Вася отпустил ее, как кошка забилась, выдираясь и спазмами схватывая и царапая Степу, не переставая мяукать.

Он сжал ее руками, чуть не раздавил и шипит:

– Чекай[21], чекай, …твою мать!

Вася Буга вовремя подскочил и поймал ее лапы. Третий зажал задние. Все поцарапаны. Третий говорит:

– Дай я.

Он берет осторожно у Васи передние и, раскачав за ноги, швырнул изо всех сил в реку. Один из когтей успел рвануть глубокую метину на правой руке. Кошка упала с плеском, но голова показалась. Камень недостаточно тянет. Она повернула к берегу и поплыла.

– Что с ней делать? Надо войти в воду.

Вася Буга пошел ей навстречу. Он выловил ее. Она вцепилась в его засученные штаны. Он с трудом оторвал ее и опять, изловчившись, швырнул, на этот раз дальше. Камень тащил ее. Над водой торчала только морда, задранная вверх, но она все-таки плыла. Мальчики растерялись.

– Надо еще камень, – сказал Вася.

Кошка выбралась на берег и пошла, с усилием волоча камень, дрожа всем неожиданно и донельзя худым обмокшим телом. Она уже не царапалась рывками, как раньше, а впилась в штанину Васи, пока ей привязывали второй, более тяжелый камень.

Все торопились, чтоб ей стало легче. Затем Вася вошел в воду и бросил ее в третий раз. Вытянутая морда два раза выбросилась над водой. Растопыренные лапы со стремительностью перебирали. Кошка издала необычное мычание широко раскрытым ртом уже в самой заливавшей воде. Кончик ее морды жадно тянулся еще дышать.

Второпях дети забыли об веревке, на которой должны были вытащить труп.

– Веревка!

– Веревка? Надо туда лезть.

– Вася, иди ты, ты ее бросал.

– Да, я бросил, теперь ты доставай.

– Нет, пусть Степка – это его кошка.

– Я ж не умею плавать, а там глыбоко.

– Вот проклятая! Там ее доставать страшно. Вдруг там раки. Темно.

– Да как ее найдешь, может ее унесло. Лучше завтра – будет светло.

Они подымаются по саду обескураженные.

– Ладно, придем завтра.

Опершись на твердый хвост, в полдень щенок поднимает зад и отрывает морду от твердого грунта, приподымает плечи и, спотыкаясь передними лапами, расставив их, встает. Он только из воды, бегущей вперед без разбора. Выставив три гнилых сучка, бороздя торчащей веткой без листьев, размокшей и гибкой, мягкую глину дна, коряга – ивовый ствол, содранный с берега и давно кружащийся в воде, – толкнула щенка, доползшего до конца дамбы. Он очнулся и лакает теплую воду отмели.

Неожиданный голод затмевает боль. Он делает неверные волочащиеся шаги по берегу и ложится в песок.

– Ого! Щенок!

На том берегу на обрыве двое остановились. Перед щенком Вася, голый из воды, на белых ногах. Он машет руками мальчикам. Они бросают вещи и по-собачьи плывут к щенку.

– Вот такого бы в бак!

– Так он же живой.

– Давайте убьем его.

– Чем?

– Камнем.

– Ну нет, такого хорошего щенка убивать!

– Я его беру.

– Нет, я беру…

Вася прерывает:

– Я его нашел.

– А почему он лежит? Т…т...т..! Цы́ган, Цы́ган!

– Может, он голодный?

– Степка, сбегай к Калистрату в шалаш, принеси чего-нибудь.

– Ой, кажется, он скоро сдохнет.

– Так оставим его здесь и потом придем за ним.

– Да! А если он убежит? Правда, понесем его в шалаш, там покормим и запрем.

– Давайте! А чей он будет?

– Если сдохнет, бросим в бак.

Степка на руках несет щенка, визжащего подняв голову, к шалашу за лозняком. Там тихо. Они открывают плетеную дверь и входят. Вдруг из угла поднимается человек. Это слепой. Он делает шаг к ним. Они с криком отскакивают и, бросивши щенка, убегают.

VII. Западня

По реке дошли до обрыва, в камышах загрязли телеги. Перетащили на себе вещи, половину растерявши. Рваной парусиной пол ветер хлещет воду луж. Под палатками сапоги, скользя, выминают глиняную грязь.

На разбросанных, составленных стенками ящиках, на жидком хворосте, на затоптанном брезенте ведер сидят и лежат без огня, доедая сухие куски мамалыги, лопнувшие помидоры и черствые плацинды, – остатки последней деревни. Вечером поднимаются семеро и уходят к реке искать жилья. Они гуськом идут по глине, облепляет сапоги, по скользкой траве, оступаясь; сворачивают с тропинки прямо по косогору, взбираются до горизонта, выходят на поле, черное и мокрое, и теряются за оврагом – глубокой скрытой дорогой.