Человек из Вавилона - Гурам Батиашвили

— Иди в свою комнату, Иохабед, в свое время все узнаешь, — ответил Занкан.

Иохабед покорилась.

— Она плачет, батоно, горько плачет! — сообщил хозяину приятную весть Эуда, появившись в коридоре. Для Занкана плач Бачевы звучал сладостной музыкой, пожалуй, он никогда не испытывал такой радости.

Эуда видел, как менялось выражение лица Занкана — даже взгляд у него зажегся. Он вдруг направился во двор сказать Шело, чтобы пригласили Тинати, — пусть поговорит с Бачевой. Но не успел он сделать и пары шагов, как неожиданно услышал голос Эуды:

— Я обманул тебя в прошлом году!

Занкан резко обернулся, мрачно уставился ему прямо в глаза. Опешивший Эуда потупил голову.

— В прошлом году, когда ты пришел к нам, я сказал, что похитил твою дочь из-за денег, я обманул тебя. — Эуда умолк.

— Слушаю тебя, — коротко и сухо произнес Занкан.

— Она мне нравилась, потому и похитил! — Эуда не узнавал собственного голоса, интонации. Словно говорил не он, а кто-то другой.

«Будь благословенно имя твое Господи! Это еще что?!»

Откровение Эуды Занкан посчитал еще одним знаком существования во времени. Он внимательно взглянул на него и подумал: «Благо, для чего эта ложь понадобилась». И повернувшись, продолжил свой путь.

Бачева никогда не видела портретов.

Отец часто привозил из Константинополя полотна, иные висели у них в Тбилиси, иные в доме на берегу Черной Арагви, но портретов среди них не было. Создание портретов считалось богохульством, ибо изображение лика человеческого означает превращение его в идола, и по этой причине в домах Занкана не было подобных работ.

Она полулежала на тахте без единой мысли в голове, уставясь в потолок, когда Эуда внес в комнату два полотна. Нет, полотен она не видела, глаза ее все еще были вперены в потолок, но всем своим телом она вдруг ощутила, что в комнате происходит что-то необычное. Бачева медленно опустила глаза и наткнулась на лик Ушу. Ужас голодным зубастым волком набросился на нее, и она отчаянно закричала. Застывшие мысли пришли в движение. И как только они пришли в движение, первая ее мысль была: «Все это проделки бесов», — и она повернулась лицом к стене. Но лик Ушу по-прежнему стоял перед глазами. Ушу смотрел на нее укоризненно и что-то выговаривал ей. И она снова повернулась к нему лицом, в изумлении уставилась на портрет и больше уже не отворачивалась: потому что Ушу упрекал ее за то, что она бежит от него. И в тот же миг из ее глаз хлынули слезы.

Сколько времени прошло со смерти Ушу! Сегодня дочь Занкана впервые заплакала по любимому. Доныне ее как бы не было среди живых. Потрясение, которое пережила столица Грузии несколько месяцев назад, только сейчас встряхнуло ее пробудившееся сознание, и тот, в чьих объятиях она представляла себя в своих сладких девичьих грезах, умер для нее в этот миг.

Бачева горько причитала.

Занкану доставлял наслаждение горький плач дочери. Эти минуты, этот день казался ему самым счастливым в его жизни. На глазах выступили слезы счастья — он возблагодарил Господа за то, что тот услышал его мольбы. Занкан спустился во двор и приказал Шело немедленно послать кого-нибудь к Тинати и передать ей, что Занкан просит ее приехать. Он не вернулся в дом и ждал Тинати во дворе, хотя шел мелкий дождь, и мокрые фазаны — украшение двора — выглядели жалким образом. Тинати не заставила себя долго ждать — она примчалась на своем коне и взволнованно крикнула поспешившему ей навстречу Занкану:

— Что случилось?

Занкан спокойно отвечал:

— Бачева плачет, ей станет легче, если ты побудешь с ней. — Он проводил Тинати до дверей комнаты дочери, а сам, в какой-то мере умиротворенный, отправился к себе.

Вечером, когда зашло солнце и замершие в сгущающихся сумерках окрестности как бы слились с небесами, Занкан взял Бачеву за руку и сошел с нею во двор. Здесь он попросил ее накормить фазанов, и Бачева молча принялась выполнять просьбу отца.

А Занкан призвал к себе Эуду.

— Обманул, говоришь? — спросил он сухо.

— Да, батоно, я не из-за денег ее похитил, нравилась она мне, я ее в жены хотел.

Занкан молчал. Смотрел то на Эуду, то на стол.

— Сколько тебе лет?

— Думаю в Песах двадцать один стукнет, а может, двадцать два.

«Много воды утекло», — подумал Занкан. Он сидел, уставясь в стол, и думал о необходимости существования во времени. «Это самое главное. Остальное — в руках Божьих. Но с парнем надо поработать».

— Скажи-ка мне, Эуда, сколько у тебя за душой?

Эуда растерянно смотрел на хозяина — он не понял вопроса.

— Сколько у тебя денег? В кармане или что-то отложено? Десять, сто монет?

— Сто? О чем ты говоришь, батоно?! Или десять? Я даже не видел столько монет вместе. — Эуда от души рассмеялся, что свидетельствовало о его искренности.

Занкан молчал — мысленно прорабатывал неожиданный шанс продлиться в времени.

— Как ты думаешь, Эуда, на что требуется больше ума — чтобы заработать деньги или потратить их? — наконец спросил он у Эуды.

Эуда громко рассмеялся в ответ.

— Чтобы потратить деньги, большого ума не требуется! А вот заработать их гораздо труднее. Для этого мозги нужны. А тратить — вынул из кармана, и все дела!

Занкан молча смотрел на Эуду. Потом сказал:

— Но деньги зарабатывали и хамори[20].

Эуда расхохотался:

— Богатого хамори я что-то не встречал!

— И не встретишь, во-первых, потому, что, сколько бы денег он ни заработал, ему никогда не быть богатым, а во-вторых, потому, что мы, евреи, ищем глупцов среди бедняков, а не среди тех, кому повезло.

— Повезло? А почему повезло? Может быть, дело в том…

«Нет, он не дурак. Почувствуй он силу, возьмет быка за рога!» — подумал Занкан.

— Стало быть, как ты говоришь, ты похитил мою дочь не из-за денег, а потому что она тебе нравилась? — спросил он тихо.

— Это так, — растерянно отвечал Эуда.

— Да?! — В голосе Занкана прозвучало удивление, словно он только что узнал об этом. Он даже не взглянул на Эуду, взгляд его был устремлен во двор. Потом не спеша повернулся к парню и, пристально глядя ему в глаза, сказал: — А теперь скажи мне, Эуда, почему ты обманул меня утром и продолжаешь обманывать сейчас, утверждая, что тебе нравится моя дочь?

Эуда ответил не сразу. Занкан почувствовал, парень смотрит на него как на ровню.

— Да, ты прав, я обманул тебя! — Эуда говорил медленно, почти цедил сквозь зубы. — Но сейчас дело обстоит по-другому, и, если смогу, наверняка похищу ее.

— Почему, — так же тихо спросил Занкан, — тебе так предпочтительнее?

— Я так хочу! — Голос Эуды звучал твердо. — Мне нравится она, и я ее похищу — мне плевать, что она тут с кем-то связалась. Кто слыхал про женский ум?! — И он направился к двери.

Занкан спокойно смотрел ему вслед. Когда он вышел, Занкан откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Какое-то время сидел, погрузившись в свои мысли. Потом встал, позвал Шело и велел привести Эуду. Через несколько минут Эуда вновь стоял перед ним.

— Стало быть, ты сказал… А что ты сказал? Я ничего не понял, похоже, ты был раздражен.

Эуда молча смотрел на Занкана. А Занкану нравилось, что он не спешит с ответом.

— Ты знатный человек, батоно, но я все же скажу: мне нравится твоя дочь…

— Ты же знаешь, что с ней случилось? Она крестилась, даже хотела венчаться, оказывается…

Эуда как-то странно скривил лицо:

— Ну и что?

— А то, что это знает весь город… Иные ее даже не признают за еврейку.

— Мне плевать! — Лицо Эуды выражало презрение. — Через неделю… через неделю она все забудет… А почему, собственно, она не еврейка?

— Многие так говорят…

«Он больше не злится, говорит то, что думает», — подумал Занкан.

— Я говорю тебе, Занкан, я сделаю все, чтобы через неделю она все забыла, она позабудет и купание в Куре, а если вспомнит, то со смехом.

Занкан открыл ящик стола, вынул оттуда небольшой кошель и высыпал на стол серебро. Потом не говоря ни слова, подошел к окну.

Эуда с изумлением смотрел на хозяина.

— Мы сделаем так, Эуда, — наконец заговорил он, — деньги, что лежат на столе, отныне твои! Тысяча серебряных монет. Таких денег в городе и у десяти человек не наберется. С этой минуты ты богат. Я даю тебе шесть месяцев. Иди куда хочешь, делай что хочешь… Пусть будет даже год…

— Почему ты даешь мне эти деньги? — тихо спросил Эуда.

Занкан помолчал, потом сделал несколько шагов к нему, обошел и, оказавшись у него за спиной, сказал:

— Я испытываю тебя, Эуда, и не скрываю, что испытываю. Бедный человек жалок, а богатый, денежный человек каждый день подвергается опасности… и деньги выявляют его мужество. Деньги — огромная сила. А испытание состоит в том, как ты используешь свои деньги, свою силу, для чего… Эти деньги твои. Тебе не придется возвращать даже пятака. Я не спрошу и того, на что ты их потратил. — Занкан подошел к столу, собрал серебро и опустил в кошель. — Я потребую от тебя отчета, не денег, — сказал Занкан, открывая двери, — впрочем, можешь и не отчитываться. Все будет и без того ясно. Не скроется! А о Бачеве поговорим позднее, через полгода или через год.