Тропинка в зимнем городе - Иван Григорьевич Торопов

Быстро темнело, зарубки на деревьях почти не видны. Но с ними была береста, дедушка не велел оставлять ее на месте вынужденного привала. Берестяной лоскут они накрутили на палку, подожгли — разогретая, она ловко свернулась, прижалась к палке, — чем не факел.

Вспыхивали зарницы во мраке — диво, будто в сказке. «Сухая молния», — сказал дедушка про эти сполохи. «А не очутились ли мы в заколдованном темном царстве, — подумалось вдруг Ване, — в преисподней?» Темно и страшно вокруг — лишь берестяной факел мерцает тускло, да много ли от него света? А потом вдруг как сверкнет, как сверкнет! Но бесшумно. Тогда лес высветляется на мгновенье — и гаснет опять, будто проваливаясь куда-то. И снова давит тьма. Ни души; все притихло, попряталось, кто где отыскал сушь и тепло… А они все шагают и шагают, вперед и вперед, в замокревшую насквозь мглу.

Но вдруг слух уловил милый сердцу и показавшийся теперь таким родным, долгожданным шум — играл Тян.

Они вышли к реке. Измученный и продрогший от сырости Ваня обернулся назад и мысленно сказал темному лесу: «Ну, что, лешак, не смог нас загубить? Вырвались мы из твоего слопца…»

А дедушка в эту минуту показался ему и впрямь всемогущим кудесником.

13

Наутро все окрест еще хмурилось.

Они решили никуда не ходить в такую непогодь. Дедушка сказал Ване:

— Дадим себе роздых, а я тем временем научу тебя мастерить наберушки.

Береста была припасена загодя, усохнуть еще не успела, а сделалась только податливей. На берегу они нарезали черемуховых и рябиновых виц, выбирая попрямее да без сучков, толщиною в палец.

— Вот ими мы и прошьем наши лукошки, — объяснял Солдат Иван. — Рябиновая да черемуховая лоза гибки и прочны, обе годятся в дело.

Дед расщепил пополам одну вицу — она лопнула аккурат по красной сердцевине, — очистил от духовитой кожурки, сгладил расщеп.

— Среднюю часть, с вершок, оставим неструганую, потолще, чтоб затянулось покрепче, а концы заострим…

Берестяной лоскут уже готов, края обрезаны, углы закруглены, плоские обточенные гвоздики — сколотни тоже под рукой. Держа обеими руками берестину, дедушка погрел над огнем костра, один угол загнул на нужной высоте, мягко пришлепнул к ободу вровень с краем, проткнул острым концом ножа и в отверстие вставил сколотень, скрепил.

— Все надо делать не спеша, аккуратно, Ванюша, — приговаривал, обращаясь к мальчику, который внимательно следил за каждым движением его рук. — Чтобы береста не лопнула, чтобы все углы были одинаковы, чтоб лукошко не получилось кособоким. — Так же загнул и скрепил другой угол. — А вот теперь прошьем рябиновым прутиком…

Он вытащил один колок, вместо него просунул заостренный конец вицы. Дырки на бересте затягивались, заживали будто сами собой. Потом таким же образом, протыкая ножом, обмотал тремя петельными стежками обод с одной и с другой стороны, концы вичек подпихнул под швы и обрезал, сделав их невидимыми. Точно таким же манером сшил и другую сторону: получилось ровненько, гладко.

— А когда лоза подсыхать начнет, она еще туже все стянет, — сказал дедушка, с удовлетворением вертя в руках коробок.

Для ручки была приготовлена береста двух видов. Сперва дужкой из двойной, фигурно вырезанной толстой берестинки дедушка сжал коробок сверху, по свежим кострижным швам, отчего тот сузился в верхней части — так меньше будет высыпаться содержимое, — а потом обмотал наискосок тонкой берестяной лентой, заранее свернутой в клубок. Ведя в одну сторону, дед обвил ручку берестинкой светлого оттенка, затем, ведя навстречу, перекрестил темной. И опять надежно спрятал конец ленты — нигде охвостьев не видно.

Прямо на глазах коробок превратился в ладное лукошко.

Ваня взял его в руки: крепко, словно из дерева выдолблено, ни криви, ни коси, гладко и складно, ручка по руке — в самую пору. И запах свежей бересты ласкает душу.

— Тебе, дедушка, гляжу, ни иголки, ни нитки не надобно? — восхитился мальчик.

— Удалось, ишь, — тоже радовался старый.

После этого Ваня полдня учился мастерить лукошки сам. И рябиновые, и черемуховые вицы испробовал, а сколько бересты извел! Пальцы устали от резанья да натяжки. Но в конце концов и у него получилось. Конечно, не столь красивое лукошко, как у деда, а чуть перекошенное, вихлявое, но ведь получилось же!.. И так приятно было держать вещь, сработанную своими руками. Только что береста росла на березе, а вот прикоснулись к ней Ванины руки — и пожалте: корзина для ягод.

— В следующий раз научу туесок делать, — пообещал дед. — Ежели с умом, из бересты да дерева можно столько всякой всячины сробить! А тут выгода двойная: во-первых, полезную вещь смастеришь, а во-вторых, самому жить радостней, когда что-то в руках твоих получается…

Однако в ненастный день, без яркого солнышка, и настроение у человека унылое, особенно в глуши, в тайге.

После обеда Ваня долго смотрел на хмурые кедры, осыпанные бусинами росы, и всякие скучные мысли полезли в голову.

Он обратился к молчаливо покуривающему деду:

— Ты мне обещал еще порассказать о своей молодости. И о Бисине этом…

— Не забыл? Или скука напомнила?

— Я, дедушка, люблю слушать о давнем.

— И хорошо, так и надо. Коли не познаешь давнего, не уразумеешь и нового. С худым корнем дерево и в рост не идет, и вянет.

— Ты говорил, у Бисиновой мельницы случалось и такое, о чем тяжко рассказывать…

Старик поперхнулся табачным дымом, свирепый кашель охватил его, на глазах выступили слезы.

— Ты бы курил поменьше, — укорил Ваня, в такие минуты ему было нестерпимо жаль деда.

— Оно-то конечно. И совсем бы надо бросить… — Потом, сплюнув, утешил душу тем же табачным дымом. — Ну, а ежели решил слушать, парень, я и впрямь расскажу. Теперь ведь, коли подрос, тебе обо всем следует узнавать помалу…

Дед с внуком сидят у догорающего костра. Неподалеку от них громоздятся кедры с отяжелевшей и поникшей от дождевой воды хвоей.

— Я жил тогда еще в семье, при отеческом доме. Молодой был… — усмехнулся, не пряча грусти. — А у соседа была дочка — Маша, ровесница моя. Расторопная девчушка, живая да ловкая, как горностаюшка. Выйдет плясать на круг — глаз не оторвешь. И на любой работе — что вихрь. Хоть на покосе, хоть в бору на ягоднике, всюду первая. А голос-то! Вот и сейчас будто слышу, как нежными звуками играет в ушах… не позабыл ты еще, как мы с тобою жаворонка слушали?

— Не забыл, — ответил Ваня. — Его будто к небесам привесили на ниточке. И звенит, звенит там.

— Точно, сынок. Вот и у Маши голосок был такой, слушай —