Железные франки - Иария Шенбрунн-Амор

Рядом с ним переминались неотличимые братья Гильом и Гарентон, сеньоры Зерданы, крупнейшей крепости, выстроенной византийцами севернее Латтакии-Лаодикеи, которую франки еще называли Ла Лишь. Один из них поддерживал Алису, но никто не мог с точностью указать который. Зато другой был рьяным защитником прав Констанции, и, опять же, никто не мог запомнить – который из двух.

Ближайшее к трону окно загораживал Рейнальд Мазуар, лорд Маргата, когда-то бывший коннетаблем Антиохии. Рено был женат на вечно недовольной и кислой даме Филомене, сестре Сен-Жиля Триполийского. Впрочем, дама Филомена с ним в Маргате не жила, а пребывала при дворе Констанции, где среди прочих молодых, веселых и красивых женщин казалась гнилым орехом среди свежих.

Позади знатных вельмож теснились маршалы, виконты, командующие отрядами, бальи, прево и даже простые рыцари. За расшитыми золотом сюрко и длинными плащами баронов прятались серо-бурые шерстяные накидки полдюжины местных христиан. Эти незнатные люди допускались на совет, потому что князь предпочитал составлять свою администрацию из трудолюбивых и умных сирийцев, а не заносчивых и невежественных франков. Остальным горожанам не место было в княжьем совете, так как в Утремере, благодаренье Богу, в отличие от Европы воздух городов не освобождал, а обогащал. Только генуэзцы и венецианцы, чьи флотилии в прошлом оказали крестоносцам незаменимую помощь в борьбе за прибрежную полосу Утремера, выторговали своим коммунам полную независимость и берегли ее, как женкину честь. Но этих торгашей на совет не звали. Всем было известно, что пройдохи верны только жажде наживы: они контрабандой провозили во вражескую Александрию ценных для ведения военных действий рабов, железо и древесину и без зазрения совести присоединялись то к Византии, то к Сицилии, в зависимости от того, куда дул ветер, благоприятный для их презренных купеческих интересов. Франкам алчные барышники уже давно втридорога продавали каждый взмах своего весла.

Зато госпитальеров и тамплиеров на собрание пригласили с большой учтивостью. Воины могущественных орденов становились все более незаменимым оплотом при защите Утремера, потому что эти ордена рыцарей-монахов находились под личным попечением папы римского, и только к ним продолжали поступать из Европы люди и деньги, ибо кровь пожертвований по телу святой католической Церкви безотказно текла туда, где в ней ощущалась нужда. Но все свои решения Великие магистры орденов принимали самостоятельно, без оглядки на короля и баронов, и каждый раз их приходилось убеждать действовать заодно со светскими властителями. Однако усилие стоило того – выйдя на бой, Христовы солдаты никогда не дрожали и ни перед кем не отступали. Беда лишь, что у тамплиеров с госпитальерами сложились такие отношения, что, если один орден приходил тебе на помощь, другой уже ради твоего спасения и пальцем не шелохнул бы.

Князь развернул послание василевса. Исписанный красными императорскими чернилами пергамент был запечатан не обычным воском, а чистым золотом весом безантов в пятнадцать. На золоте был выдавлен надменный профиль. Констанция старалась смотреть прямо перед собой, дышать ровно, ногтями в дубовую резьбу подлокотников не вцепляться и, уж конечно, не вытирать испарину со лба. От духоты тухли свечи. Что бы ни сообщил Раймонду Иоанн, она не станет ни отпираться, ни оправдываться. Господи, если ты не будешь поддерживать свою преданную дщерь, как она спасет Антиохию от рыцарского упрямства?

Глубокий, зычный голос князя перекрыл гул разговоров, шорох одежд и топтание:

– Ромейский император обещает нам любовь, дружбу и помощь, если мы покоримся, распахнем перед ним ворота, принесем ему оммаж и признаем его верховные права на Антиохию. Он требует, чтобы армия Антиохии, совместно с греческой, двинулась на взятие Шейзара и Алеппо, а откажемся – грозится продолжить осаду до победного конца, штурмовать город и покончить с нами навеки.

Сердце Констанции, до этого трепетавшее чуть ли не в горле, вернулось на свое место, как успокоившаяся птица на ветку: император не только не заикнулся о ее послании, но сам выразил готовность примириться с франками, а вдобавок предложил Антиохии вместе бороться с их главным врагом – атабеком Алеппо Занги! А признать Иоанна сюзереном, ну что же… франки не раз давали автократорам вассальные клятвы. Добрый знак, что Раймонд не отказал с негодованием, а созвал совет. Но князь поднял руку, и каждое следующее его слово смертельным градом пало на ростки ее надежд:

– Император требует, чтобы немедленно после завоевания Шейзара и Алеппо мы обменяли Антиохию на эти мусульманские города.

Ах вот оно что! Следовало ожидать, что коварные греки придумают неприемлемое условие: за то, что тебе необходимее всего, отдай то, что тебе всего дороже.

– Граф Эдесский уже принес вассальную клятву, и Иоанн забрал у него заложников, – сообщил Раймонд с презрением. – Жослен де Куртене покорно отдает все, что имеет, и воображает, что всех перехитрил. Как бы в конце своей игры графу не убедиться, что в Святой земле ему не осталось кочки даже голову преклонить!

Жослен – умнейший барон Утремера, но многие рыцари презирали графа за отсутствие воинской доблести и силы, многие ненавидели за ехидный язык, а остальные недолюбливали за то, что он не скрывал, что считает окружающих глупее себя. И хоть Констанция понимала, что Жослен не мог поступить иначе и им следовало бы последовать его примеру, похоже, остальных миролюбие графа Эдесского только отвратило. Первым высказался Радульф де Домфорт, ибо никто не мог знать волю Господа так достоверно, как его высокопреосвященство:

– Лишь Всемогущий является нам опорою в годину бедствий! – гнусаво возопил иерарх. – Он не допустит гибели Антиохии, в которой апостол Петр основал первую в мире церковь, где по приказу кесаря бросили львам святого Игнатия Богоносца! – Домфорт потряс над головой усыпанным изумрудами крестом. – Пророк сказал израильтянам: «Пятеро вас будут преследовать сотню, а сто погонять перед собою десять тысяч!» Неужто мы забыли, что именно здесь сам святой Андрей явил осажденным крестоносцам копье, пронзившее тело Христа? И разве не пришло на помощь последним франкам небесное воинство и не прогнало полчища тюрок?

Патриарх был настроен непримиримо не в последнюю очередь потому, что схизматик-ромей желал видеть на патриаршем престоле греческого попа. Как отвратителен Констанции гнусный и бесстыжий Домфорт! Интересно, когда этот Каиафа топтал целомудрие девушек, он тоже оправдывал это Писанием? Нет такого замысла, которому достаточно бессовестные люди не заставили бы прислуживать Господа, а уж Радульф для собственной пользы Агнца распял бы без колебаний. Князь нахмурился, слушая патриарха. Раймонда бесило, что клирик навязывал ему решение. Но хоть иерарх и вырвал у Пуатье вассальную присягу, и пытался прибрать всю власть в княжестве к своим липким рукам, а все же заиметь на престоле старейшей патриархии христианства греческого схизматика для всех латинян унизительно. Но и согласиться с Домфортом собравшиеся не спешили: франки хоть и опасались константинопольской крамолы, но не все обладали неколебимой верой Радульфа в непременную Господню помощь.