Журнал «Вокруг Света» №07 за 1977 год - Вокруг Света

...Бедность женщины за пианино была приличной, и не дрожали, бегая по клавишам, ее сильные пальцы.

Прямо за ее спиной кричали, подзывая своих детей, строгие матери, оглушительно завывали лавочники, чтобы обратить на себя внимание покупателей. Покупатели с каменными лицами бесцеремонно рассматривали пианино, толкая женщину локтями, громко стучали по полированному корпусу инструмента и тыкали пальцами в клавиши. Они не замечали пианистки, и она не замечала их, внимательно смотрела в ноты и упрямо нажимала ногой на обернутую в целлофан педаль...

— Ах, какая она сиккари, — сказала стоящая поодаль женщина своей маленькой дочке, — вот и ты будь такой же!

И пианистка чуть заметно улыбнулась.

...У входа в роскошный универмаг «Мицукоси», у подножия его широких эскалаторов, у зеркальных дверей просторных лифтов стоят девушки. С утра до вечера они маршируют, поворачиваются и делают заученные движения руками, словно солдаты в юбках.

— Наша фирма — сиккари, — популярно объяснил нам один из управляющих. — Это наша давняя традиция: «камбан-мусмэ» — «девушка-вывеска».

— Девушки-вывески, — продолжал управляющий, — целыми днями должны были стоять у входа в лавку и своей красотой, поклонами, улыбками приманивать покупателей. Была даже такая песенка про них.

И он тут же спел ее, хлопая в такт ладошами, ритмично покачивая круглой головой...

— Платили им, правда, мало... Но им и сейчас платят не так уж много. Мы выработали для них целый комплекс движений и слов, и если они отступают от них, то мы их штрафуем. Если девушки начнут своевольничать, люди подумают, что наша фирма сдает позиции.

...В зале погас свет, и начался рекламный фильм об истории фирмы «Мицукоси». Присутствовавшие в зале представители фирмы смотрели этот фильм, наверное, в тысячный раз, и, как только экран засветился яркими красками, все они как по команде уснули. Чтобы не терять времени даром.

— Вот это называется сиккари, — прошептал один из наших японских преподавателей...

...При входе на перрон, у билетной кассы на подземной станции электрички красуется большой аквариум. Железная дорога частная, по ней ездит много пассажиров, и хозяева могут позволить себе такую, казалось бы, ненужную роскошь. Начинался январь, и из репродукторов тихо потренькивали струны кото, нежной японской арфы, игравшей новогоднюю музыку. Вдоль прохладного и сумрачного перрона похаживали строгие молодые железнодорожники в серой форме. Их руки в белых перчатках сжимали небольшие полицейские жезлы. В полу, у самого края платформы, тускло горели на равном расстоянии друг от друга красные огоньки. От каждого из огоньков тянулась длинная и молчаливая колонна пассажиров. Я пристроился в хвосте той, что была покороче.

Послышался далекий свисток, и загрохотал, приближаясь, поезд. Железнодорожники заволновались и приняли боевую стойку, угрожающе подняв жезлы. Когда электричка остановилась, оказалось, что каждая из очередей стояла как раз напротив закрытой пока двери. Это было, несомненно, сиккари, и в общем, удобно и хорошо. Только одна из очередей томилась напротив окна и молча недоумевала. Но строгий железнодорожник указал жезлом на ближайшую дверь, и вся очередь послушно сделала шаг вправо, как колонна солдат...

...В Японии царь улицы — пешеход. Машины здесь уступают дорогу велосипедам, те — пешеходам, а уж последние не уступают ее никому. К горной стене прилепилось несколько крестьянских домов с запыленными красными крышами. Окна и двери их выходили прямо на шумное шоссе, и у раздвинутых бумажных дверей сидели две старушки и увлеченно беседовали. Около их ног ползал младенец, и вскоре он оказался на самой середине шоссе. Старушки продолжали болтать и с улыбкой посматривали на младенца, который спокойно возился на середине гудящего от многотонных грузовиков и быстрых «тойот» шоссе; машины вмиг образовали вокруг ребенка молчаливую пробку и спокойно ждали своей очереди, чтобы протиснуться в щель между ним и горным обрывом. Несмотря на жару, внутри у меня все похолодело, когда я увидел эту сцену.

Сиккари? Да. Ведь все машины спешили по своим неотложным делам, но это не мешало им соблюдать правило: «Пешеход — царь улицы». И это был пример очень хорошего сиккари.

Рядом на шоссе шли дорожные работы. На каждом из стоявших там грузовиков надпись: «Вход в кабину в грязной обуви запрещен!» Это значило, что шофер, каждый раз, прежде чем сесть за руль, должен сбрасывать уличные ботинки и надевать стоящие в кабине чистые матерчатые тапочки. Шоферы все до единого именно так и поступали. Это было тоже сиккари...

Так что же значит это волшебное слово? Бессмысленно смотреть в словарь, потому что там написано: «Крепко, твердо, настойчиво, решительно». Согласитесь, что этого явно недостаточно. Это слово употребляется лишь самими японцами и понятно, близко и дорого, наверное, только им одним.

— Кимура-сэнсэй, — спросили мы на лекции старенького профессора, — что же все-таки, значит «сиккари»?

— Ах сиккари? Очень просто! Это сравнительно новая традиция, которую мы сами развили в себе. Ну, вспомните хотя бы «Вальс свечей» — трогательную и печальную мелодию, которую играют в каждом магазине перед закрытием, в порту перед отправлением корабля. В мое время это был гимн окончания школы. Его музыку придумал шотландский композитор Мэтсон. А японские слова к нему написал Идзава Дзюдзи... (Тут профессор быстро набросал на доске иероглифы его имени, а мы прилежно переписали в тетради это малозначительное имя. Сиккари!..)

— Так вы понимаете, что я хочу сказать?.. — спрашивал Кимура.

— Ну конечно! — вяло отвечали мы, потому что не понимали ничего.

— В этой песне поется о том, что упорные и прилежные ученики не останавливаются ни перед трудностями, ни перед бедностью. Летом они учат иероглифы при свете ночных светлячков, а зимой читают в лунные ночи при светлых отблесках снега. Вот это и есть сиккари! Ну, понятно?

— Ну конечно, понятно! Большое, большое спасибо! — отвечали мы, наученные небольшим опытом жизни в Японии, и хмуро улыбались, потому что все-таки понимали не совсем...

«С тех пор как наша страна стала сиккари, мы добились больших успехов», — написано в учебнике истории. Может быть...

Шестое чувство?

А между тем время шло... Зеленые тихие горы стали покрываться красными и желтыми заплатками, и это было бесконечно красиво. А однажды утром фиолетовая Фудзияма оказалась вдруг такой белой и сверкающей, что на нее было больно смотреть...

Наша кожа приобрела характерный сероватый оттенок, как бывает у европейцев, которые долго живут в Японии. И начались удивительные вещи.

Мы избавились от напряжения первых дней и научились шестым чувством улавливать какие-то новые для нас ощущения, которые не смогли бы выразить и словами...

Однажды я зашел в придорожную закусочную. Она была тесноватой и чистой, на сероватом листе бумаги у входа пестрели названия блюд, и вскоре передо мной поставили поднос с голубой чашкой риса, тарелочкой квашеных овощей и блюдцем с мелко нарезанной капустой, поверх которой темнело немного жареной свинины. Рядом дымилась пиала с коричневым супом из перебродившей сои и ракушек. Еда была свежей и приготовлена не хуже, чем в любой другой закусочной. Но что-то беспокоило меня здесь, незаметно резало взгляд, как раздражает слух фальшивая нота-Хозяин и хозяйка — оба пожилые, отяжелевшие, нерасторопные, вместо того, чтобы следить за желаниями немногих посетителей, топтались у плиты и толкали друг друга локтями. Во всех других закусочных и лавках, когда входит новый посетитель, хозяева и продавцы громко и отчетливо приглашают: «Добро пожаловать!» Эти, правда, тоже крикнули, но тихо, упавшими голосами. Видно было, что и в будни и в праздники хозяевам приходится суетиться, а это им уже не под силу. За раздвинутыми бумажными дверями виднелись «а полу неубранные постели. На пороге комнаты зеленела начатая пузатая бутылка виски—очевидно, из нее отпускают виски гостям, и к ней же втихомолку прикладываются хозяева. Но самое тягостное впечатление производили разноцветные пластмассовые наклейки на окнах — гордость любого торговца и лавочника: они наполовину отклеились и почернели...

Все это настолько диссонировало с тем, что называется непонятным словом «сиккари», что мне стало грустно. Хозяев, несомненно, ждало разорение, которое уже началось. Я не могу точно сказать, почему это знал, — я это чувствовал...

И японцы — знакомые и незнакомые — непонятным образом стали с первого взгляда узнавать, что мы многое понимаем...

Однажды в Токио, выйдя на прохладную улицу из здания, где мы занимались синхронным переводом, мы опустили в автомат несколько серебряных монет с изображением хризантемы, и из автоматов высыпались банки пива и прозрачные пакеты со сладкими сушеными усами каракатицы.