Случайные имена - Андрей Матвеев

На самом–то деле благополучная девочка из довольно благополучной, хотя и пережившей такую трагедии, как смерть кормильца, семьи была отнюдь не такой, и дело не только в той сердечной ране, той пустоте внутри, что появилась в ее жизни после ухода из нее Альфреда Штампля (таковы были настоящие имя и фамилия Катиного отца, так что по паспорту она была Альфредовна, вот только фамилия у нее была маменькина, самая, между прочим, русская фамилия — да, правильно, Иванова, то есть Екатерина Альфредовна Иванова, Катя, Катерина, Кэт, голубоглазая брюнетка с нежнейше- плоским животом и необычайно красивой грудью, как только что убедился в этом Алехандро Лепских, никогда еще не видавший таких обольстительно–прекрасных сосков — две твердые коричневые горошины, которые так приятно брать в рот и чуть покусывать своими пожелтевшими от курева зубами). Катерина была просто нашпигована, нафарширована, набита под завязку, до самого горла, разнообразными комплексами, главным из которых был тот, что она никому, ну абсолютно никому неинтересна, и — соответственно — не нужна. Требовалось ее тело (Катерина хорошо представляла его эстетическую и физиологическую ценность), порою интересовало ее общество — а чем плохо общество красивой молодой женщины? Но вот душа! Да что говорить, только контраст, существовавший между формой и содержанием, то есть между внешним обликом и внутренней сутью, был такой, что порою людям, имевшим, что называется, на Катерину виды, хотелось убежать куда подальше, лишь только знакомство их переходило в более тесную стадию: нет, Кэт никогда не ныла, никогда и никого не затрудняла своими проблемами, она просто издевалась, ерничала, ехидничала, чем делала любой роман еще с самого начала обреченным на трагический финал, ведь кто может выдержать этот мощный натиск молодого закомплексованного существа, только вот сразу отбросим рифмующуюся парочку фрустрация/сублимация, как не будем привлекать на помощь и набивший оскомину тандем Фрейд/Юнг (оставив в покое также Адлера, Фромма и Берна), ибо подсознание — подсознанием, архетипы — архетипами, родовая травма всегда была и будет родовой травмой, точно так же, как и Эдипов комплекс не может стать ничем иным (как, кстати, звали мать Эдипа? Вопрос для любителей кроссвордов. Ответ: Иокаста), ведь все это не более чем бессмысленная абракадабра, за которой теряется, тает, исчезает в густом утреннем (или вечернем) тумане прелестная Катя Иванова — со всеми своими комплексами и беспричинной (я подчеркиваю!) тоской в глазах.

И еще. Екатерине Альфредовне постоянно приходилось бороться с собственной плотью, что тоже добавляло немалую толику комплексов к ее существованию, ведь тело все время жаждало любви, причем — физической. Она не была нимфоманкой, да и свободным, как это говорят, поведением не отличалась, но внутри постоянно горел неугасимый огонь желания, хотя желание без любви для нее было не просто непонятно, но и немыслимо, тут–то и получался замкнутый круг, она влюблялась, неистово, будто стремясь этой очередной любовью убежать от самой себя и той непосильной ноши, что взвалена на ее плечи (может, хоть на этот–то раз, но комплексы будут побеждены и торжественный гром фанфар возвестит окончание битвы?), предмет любви — а как правило, это всегда были юноши, молодые люди и мужчины одного и того же типа (между прочим, резко отличающегося от внешнего облика Александра Сергеевича), высокие, стройные, спортивные, с ярко выраженным «мачизмо», как это называют латиноамериканцы, — вначале с восторгом принимал этот свалившийся ему в руки небесный дар, но вскоре, после дюжины–другой плюх (оплеух, щелчков, щелбанов, резких шлепков по лицу, но все это фигурально, мучительная боль истязаний была в другом, ведь я не нужна тебе, говорила Кэт, да так убедительно, что и возразить нечего) вежливо исчезал в набегающей темноте анонимных улиц, и Катерина снова оставалась одна, пока — да, тот самый неугасимый огонь вновь не заставлял ее искать любви, и не надо умалчивать о том, что занимало это основную часть ее жизни с неполных семнадцати лет, то есть вот уже больше трех лет прошло с того момента, когда Катерина рассталась со своей девственностью (тоже мне ценность, решила она еще в самом начале десятого класса, оставалось лишь найти претендента на роль верховного жреца, долго искать не пришлось, так как учился он в параллельном классе и был соответственно высок и соответственно строен, да еще и умен, вот только все равно из этого ничего хорошего не вышло, ибо — как понимаете — она изначально вела себя так, что… Но не будем винить Катерину в том, что и так доставляло ей предостаточно отвратительно–черных минут), список действующих лиц, точнее же говоря, список героев ее романов все увеличивался, пока наконец не подошел к той жирной точке, за которой и пришло желание отомстить, ибо последняя любовь Катерины была — и действительно! — намного серьезнее всех предыдущих, а тот облом, который произошел накануне субботы, — совсем уж невозможным.

Сделаем маленькую ретроспективку. Обычно Катерина никогда не позволяла знакомиться с собой на улице, но как–то раз, еще в самом начале минувшего мая, когда дни были необыкновенно теплыми и длинными, только–только успели расцвести яблони и запах этих цветущих синонимов весны до одурения кружил голову, она не воспротивилась такому желанию, что выказал высокий и исключительно «мачизмовый» мужчина, встретившийся ей у дверей университета, как только прозвенел звонок с последней пары и она выбралась на (вот и возвращаемся к началу предложения) улицу.

У него горели глаза, у него хищно раздувались ноздри, казалось, что в нем скрыта та энергия, которая может преодолеть все, что так мешает Катерине жить, и она позволила ему заговорить с собой, и даже согласилась встретиться в один из ближайших дней на следующей неделе.

Они встретились, он был на машине, он вежливо открыл ей дверь, и они поехали вначале кататься, а потом к нему домой, и она стала его любовницей, и влюбилась в него, летом съездила с ним на юг (Черное море, белый пароход, пальмы в Гаграх, в городе Сочи темные ночи и пр., и т. п., и т. д.), был он начальником не очень серьезной руки, немного циником, немного (что очень удивительно) романтиком, роль его в нашем повествовании незначительна, а потому не будем раскрывать инкогнито, скажем лишь, что в тот вечер, когда Катерина, возвращаясь домой, чуть не была сбита с ног задумчивым и столь болезненно переживавшим свой проигрыш в го Александром Сергеевичем, она узнала, что все это время — да, с того самого дня в начале мая, когда высокий и плотный мужчина на кремовой «Волге» впервые появился в ее жизни (старая модель, с оленем, гордо гарцующем на капоте), — она была не единственной его подругой, а занимала место между секретаршей (с которой часто приветливо болтала по телефону, у нее еще был очень приятный, чуть мяукающий тембр голоса) и дамой- метрдотелем из того самого ресторана, куда обладатель «Волги» частенько возил Катерину обедать, но почему–то никогда — ужинать. Впрочем, дама тоже осталась в дураках, ибо именно секретарше удалось подвести гарцующего оленя к решению оставить холостяцкую жизнь и соответствующие привычки, о чем мяукающая мамзель и сообщила — не без злорадства, заметим, — Катерине, когда та в очередной раз набрала хорошо знакомый номер и попросила соединить со своим другом.

— А стоит ли, — сказала секретарша, — у нас свадьба через неделю, так что пора тебе, девочка, позабыть о… — она назвала имя–отчество, Катерина положила трубку, выпустим упоминание о начавшемся потоке слез, лишь добавим, что мужчину этого Катерина любила всерьез, а значит, месть была вполне обоснованной.

Правда, вначале она решила покончить с собой, наесться таблеток и спокойно и навсегда уснуть, но потом подумала о том, что это не лучший способ расстаться с долиной скорби, именуемой жизнью, да и мать, и сестра, и тень отца, Альфреда Штампля, — все это, а главным образом, лишь двадцать лет, которые были у нее в пассиве, помешали ей прибегнуть к услугам снотворного средства, производимого по швейцарской лицензии в одной из братских (в ту пору) стран.

И Катерина выбрала иной путь, хотя опять же — не было никакого точного просчета в ее действиях, и ничего–то еще она не собиралась предпринять, явившись со своей подругой (той самой коралловой Кларой) на субботний день рождения к твидово–замшевому приятелю Александра Сергеевича, да и тогда, когда Катя вышла на балкон и спросила, о чем это так грустит Алехандро, она и в мыслях не держала лечь с ним в постель, ведь ничего общего (повторим) не было у Александра Сергеевича с теми мужчинами, к которым тянуло Катерину — уже тогда, в свои двадцать девять, был он заметно лысеющим, роста среднего, что же касается «мачизмо», то этот термин — в отличие от многих других героев Катиной жизни — он знал, но был от него так же далек, как от любого мексиканского или аргентинского кабальеро, с большими пушистыми усами, ярко сверкающими белками глаз, мощно перекатывающимися на руках мускулами и желанием постоянно палить из двух револьверов то ли по кактусам, то ли по койотам, то ли по какой еще дребедени, хотя надо отметить, что — несмотря на множество обломов — был Александр Сергеевич мужчиной страстным и занятия любовью не просто любил, а отводил им немалое место в своей жизни, но Катерина ведь не знала этого в тот самый момент, когда вышла на балкон и поинтересовалась, отчего это месье Лепских столь грустен в сей прелестный час, и совсем ей не хотелось, чтобы он тащился ее провожать, правда, вот тут уже какая–то мстительная искорка промелькнула в ее голове, затлел бикфордов шнур, пошло время, которое ничем было нельзя остановить, тем паче, что уж на последнего–то ее друга Александр Сергеевич был похож как Пат на Паташона, как Белый клоун на Рыжего, то есть походил лишь потому, что был мужчиной, но что–то я уже совсем запутался в причастных и деепричастных, а потому перейдем к следующему (замечательная, надо сказать, привычка!) абзацу.