В Питер вернутся не все - Анна и Сергей Литвиновы

– Да, лазил! – не менее резко ответил репортер. Он не успел просчитать, но почувствовал, что в данной ситуации лучшей линией защиты будет нападение. – И нашел там нож – точь-в-точь такой, каким убили и Прокопенко, и Волочковскую.

– Пошел ты! – выкрикнул артист, резко поднял полку и стал выдирать из-под нее свой багаж.

Дима молча следил за его действиями.

– Сам же, сука, его и подложил... – буркнул себе под нос Кряжин. – Дешевая подколка!

Никола заглянул в сумку, увидел холодное оружие и перчатки и недоуменно-гневно воззрился на Диму.

– Ты меня купить надумал? – взревел Никола. – На понт взять?!

«Он – актер, – еще раз напомнил самому себе Полуянов. – По его реакции нельзя ни о чем судить. Он может умело отыграть любую неожиданность. Но сейчас, по-моему, явно переигрывает».

– Только не смей трогать нож, – промолвил Дима.

– Да? – Артист агрессивно выпятил челюсть. – А то что будет?

Назревала драка. Старообрядцев, стоявший позади, похлопал Кряжина по плечу.

– Ну хватит, хватит... – успокаивающе пробормотал он.

Кряжин досадливым движением плеча стряхнул со своей спины руку оператора.

– Давай, Никола, – крайне миролюбиво молвил Дима, – оставим все, как есть. Приедем в Москву – милиция разберется.

Он не боялся драться с Кряжиным. Бокс актера на его боевое самбо – еще неизвестно, кто кого. Но боестолкновения не хотелось. Разумные люди все претензии должны решать за столом переговоров, а не размахивая кулаками.

В том, что артист – человек разумный, не отморозок какой-то, Полуянов не сомневался. Хотя, может быть, он – хуже отморозка. Возможно, он – хладнокровный убийца.

– Нет уж, – Никола развернулся к Полуянову, кулаки его были угрожающе сжаты, – давай сначала с тобой разберемся. Сейчас, на месте. Какого хрена ты, козел, мне в сумку нож положил?!

Позиция для драки была у Димы крайне неудачная – за его спиной железнодорожный столик. Но кровь после оскорблений Кряжина вскипела. Никому Полуянов не спускал «козла». «К тому же, – в красном облаке гнева мелькнула разумная мысль, – лучше уж драться, чем позволить артисту схватить нож и стереть там чужие отпечатки (если они есть), а главное – оставить сейчас, при свидетелях, свои, появление которых потом легко можно будет объяснить».

И журналист, прямо глядя в глаза Николы, выдохнул непристойное ругательство, грязно помянув матушку актера и его самого записывая в любителя однополой любви.

Секунду спустя он увидел, как дернулись глаза Кряжина: верный признак – сейчас ударит. И впрямь тот нанес резкий хук в челюсть, снизу вверх. Как ни готов был журналист к нападению, должным образом все равно отреагировать не сумел. Он отклонился, но совсем уйти от удара не получилось, и кулак Кряжина задел его скулу по касательной. Однако сила, вложенная артистом в удар, оказалась столь большой, что Дима невольно сделал еще полшажка назад и ударился спиной в столик. Бутылка коньяка рухнула и стала разливаться. Отступать Диме дальше было некуда. А актер подошел нему в тесноте купе еще ближе. Лицо искажено азартом и злобой.

Полуянов вскинул руки, обороняясь, а Никола снова нанес удар – сдвоенный, правой-левой. Диме удалось принять пудовые кулаки Кряжина на собственные руки. В ответ он обрушился на противника тоже сдвоенными, правой-левой, хуками в печень. Удары прошли. Никола захрипел от боли, и глаза его словно подернулись пленкой – он поплыл.

Актер отступил, и у Димы мелькнула счастливая мысль, что драка кончилась – пусть боевой ничьей.

Но не тут-то было. Кряжин сунулся в свою сумку – и выхватил оттуда нож. «Ну все, – мелькнуло у журналиста, – теперь отпечатки своих пальцев на рукоятке он, точно, сможет оправдать». Странно, что думал он в эту секунду о своем расследовании, хотя думать надо было о себе и о том, что оказался перед лицом смертельной угрозы.

А на шум стали подтягиваться дамы. Рядом со Старообрядцевым появились удивленные проводница, Марьяна и артистка Царева.

– Господи! Николенька! Дима! – засуетилась в коридоре Царева. – Аркадий Петрович! Сделайте что-нибудь, да разнимите же их!

– Я зову ментов, – решительно промолвила проводница. – В жизни у меня такой поездочки еще не было!

А Марьяна просто отчаянно выкрикнула:

– Димка!

И тут Никола ударил Диму ножом.

Контрприем против таких ударов Полуянов на тренировках в армии отрабатывал тысячи раз. И рефлекторно, безо всякого участия мозга, поставил под удар сгиб правой руки, а потом обеими запястьями перехватил бьющую руку Кряжина и надавил обоими большими пальцами на кисть противника, одновременно выворачивая ее.

Рука актера разжалась. Нож выпал на пол. А журналист ловким движением завернул правую лапищу противника ему за спину. Никола невольно согнулся. А Дима выворачивал руку все глубже, выше. «Сейчас завопит от боли», – отстраненно подумал он. И точно – Никола заорал.

Полуянов чуть-чуть ослабил хватку, чтобы боль у противника слегка отступила, и спросил:

– Ты убил Прокопенко? Волочковскую?

И снова нажал. Актер опять взвыл. Теперь слегка ослабить хватку...

– Ну, говори!

– Нет, не я! Клянусь, не я!

Новое нажатие, вопль – и из коридора все вместе, вразнобой, закричали женщины:

– Дима, хватит!

– Отпусти его!

– Перестань!

Лицо у Царевой – Дима видел – исказилось, словно руку заламывали ей.

Но журналист, стараясь не обращать на женщин внимания, все равно еще раз нажал и снова выкрикнул:

– Ты убил? Ну, говори!

– Нет, не я! Клянусь тебе, не я!

И тут вскрики женщин перекрыл решительный возглас Марьяны:

– Дима, отпусти его. Это я убила.

Все с немым удивлением воззрились на девушку. И даже Полуянов от неожиданности выпустил руку Кряжина. Но тот и не думал продолжать драку. Он весь съежился, сдулся, словно из него выпустили воздух. Актер уселся на полку и стал трясти, поглаживать, нянчить свою правую руку. По его щекам потекли слезы. На полу у его ног валялся нож, о котором сейчас временно забыли.

Но все это Дима видел лишь краем глаза и отмечал как бы на втором плане, с бесстрастием документальной камеры. А основное его внимание – как и всех других (кроме Кряжина) – было направлено на Марьяну.

– Не могу поверить, – пробормотал Полуянов. – Как ты убила? Когда?

– Как когда? – хладнокровно улыбнулась артисточка. – Волочковскую – за десять минут до того, как ты вошел в ее купе. А Прокопенко – ночью.

– Как ночью? – растерянно переспросил Дима. – Когда? Ведь ты же была со мной...

Он даже не заметил, что проговорился, выдал их с девушкой постельную тайну. Однако по сравнению с обвинением в убийстве забота о чести дамы меркла.

– А я сделала все до того, как к тебе пришла, – беспечно отозвалась Марьяна.

И Старообрядцев, и проводница, и Царева смотрели на девушку со смешанным выражением удивления, ужаса и даже некоторого восхищения. А в глазах главного оператора читалось еще и недоверие. И все слегка отодвинулись от молодой актрисы. Своим признанием она точно отгородила себя от них, в прозрачную клетку посадила... Одного Кряжина не интересовало ничего, кроме его поражения и боли в руке. Он плакал – скорее от обиды, чем от боли, и даже не вытирал слез. «Странная реакция, – мелькнуло опять мимолетом у Димы. – С виду столь брутальный мужчина, а ведет себя хуже бабы».

– Зачем ты это сделала? – ошеломленно проговорил журналист, не отрывая взгляда от Марьяны.

– Я расскажу. Только тебе. Одному тебе.

Тут и до Николы наконец дошло заявление девушки. Он воззрился на нее с изумлением.

– Что ж, – оторопело молвил журналист, – давай поговорим.

Он шагнул к выходу из купе. Царева и железнодорожница Наташа посторонились, дали Диме дорогу. Они избегали встречаться с ним взглядом и даже не хотели, чтоб он задел их, словно на Полуянова тоже перекинулась Марьянина зачумленность.

– Пойдем ко мне, – предложила девушка.

– Пошли.

Они проследовали по вагонному коридору – актриса впереди, репортер сзади, точно конвоировал ее.

В пустом и тщательно прибранном своем купе Марьяна уселась на полку, указала Диме на складывающийся стул у стола.

– Садись. Будь как дома.

– Я тебе не верю, – первым делом сказал журналист.

– Не хочешь – не верь, – пожала плечами артистка.

– Зачем ты это сделала? Какой у тебя мотив?

– Мотив... – горько усмехнулась девушка. – А то ты сам не понимаешь, какой у меня мотив!

– Не понимаю, – искренне ответствовал Полуянов.

– Неужели ты не видел, что я была влюблена в Прокопенко? А он... Он всего лишь давал мне надежду. Давал мне шансы. Мы иногда встречались с ним – тайком, тайком ото всех, очень редко...

– Постой! В ту ночь, в Питере, когда ты отказалась пойти погулять со мной, ты действительно была в его номере?

– Ну конечно! Димочка, миленький, не обижайся, я тебя тоже люблю, но по-другому, почти как брата, и мне сегодня было хорошо с тобой. Но Прокопенко – это что-то... он такой... такой незабываемый, мудрый, чуткий... Я все готова была отдать, лишь бы остаться с ним навсегда. Надеялась, он бросит стерву Волочковскую и полюбит меня. По-настоящему полюбит. Но вчера... Когда я узнала, что они решили пожениться... во мне что-то будто взорвалось. Я не помнила себя от обиды и гнева!