Тойота-Креста - Михаил Тарковский

Вскоре в дверях появилась Маша в короткой чёрной накидке, она шла, вся подаваясь и трепеща. Хрупчайшие острые туфли цокали чётко и коротко. Свежезавитые волосы колыхались светлыми языками. Она кивнула Жене, подошла к Олегу и Андрею, с целевой улыбочкой поцеловалась с Таней.

– Кто это? – спросил Женю Серёжа.

– Баба какая-то, по-моему. Рядом с Женей было место, но она уселась напротив:

– Привет, ты привёз, что я просила?

– Привёз.

– Молодец. Пить очень хочется. Что у вас есть? – сверкнула улыбкой на Сергея.

– Всё. Вода, морс. Что вам?

– Морс. Спасибо.

– Я всё отдам за морс заморский… – сказал Серёжа и допил нефильтрованное пиво из высокого стакана. Маша крутила головой, глядя удивленно и внимательно.

– Маш, куда вы решили ехать? – спросила Таня.

– В Турцию или в Египет.

– В Египет, – твёрдо сказал Сергей и икнул, – извиняюсь… в Египте интересней.

– Там можно плавать?

– Конечно. Но лучше идти. На пароходе. По Нилу. Там, правда, пароходы такие… как коробки из-под ботинок. Только длинные. И у них зады квадратные и в копоти. И палуб нет, только верхняя, поэтому каюты огромные. И названия у них… подходящие: «Папирус», или «Нильский сапфир», или «Крокодилло».

– Вот Маше «Крокодилло» подойдёт… – сказал Женя.

– Что-о? – встрепенулась Маша.

– Их там несколько сотен… и они ходят на одном кусочке, километров полтораста, от Луксора до Асуана. И внутри у них всякие пальмы-фикусы, паркеты, колонны… Их набирается штук пятнадцать у пристани, и они стоят бок о бок, и все ходят насквозь… По холлам с пальмами. Такой коридор холлов. А на причале обязательно какой-нибудь нищий… Помню, один пристал к Алёне… хоттабыч… в чалме и с палкой. Нос как груша… и гундосит невыносимо: «Мадам, бакши-иш»… Так занудно: «Мада-ам, бакши-иш»… Ну, давайте… за вновь прибывших… дам-с… – он обратился к Маше. Все выпили ледяной водки, и Серёжа чуть подокреп от этой глицеринистой стопки и даже повёл шеей и застегнул одну из пуговиц на рубахе:

– А ещё пароход станет где-нибудь в пустом месте… и тут же, откуда ни возьмись, арабы на лодках. Подплывают и начинают орать: «Аль-ло». Так вот: «А-ль-ло!» С двумя ударениями, на «а» и на «льло»… «Ль» такое мягкое, французское… Начинают орать… и… кидать в окна пакеты с домоткаными платками. Так вот стоят и швыряют, раз по десять, авось кто купит. И им обратно бросают и, бывает, даже в лодку не попадут. А мы как раз повздорили с Алёной, и всё так серьёзно, ну, бывает, знаете… И тут: «Аль-ло.!» и – влетел пакет… Моя Алёна в сердцах кинула его обратно, а из вредности и мой пакет, а там плавки, полотенце и ноль семь горилки… А я шваркнул её купальник, ласты и бумажник с обратными билетами. Через минуту… – Серёжа оглядел присутствующих и выдержал паузу, – в окно влетел пьяный араб в ластах…

– И с криком «Мадам-бакшиш!»…

– Впорол гопака!

За соседним столом тоже вспыхнуло оживление. Какие-то молодые люди праздновали день рождения. Поздравляла специальная пара: широкий молодой человек в костюме и девушка с балетным поставом ступней, очень красивая и стройная. Оба метались, бегали с огромными букетами, нагибались к гостям и оперно блажили поздравительные куплеты.

– А вообще там три… та-ри, – Сергей увесисто потряс тройкой пальцев, – кита… которые меня поразили. Первое – это рифы. Да… вроде ровная гладь, даже скучная… и ты надеваешь маску, опускаешь голову в воду – и ты в раю – синем, ярчайшем, подробном. Плывёшь по краю рифа, а он откосом уходит, теряется пропастью, темнеет, зеленеет, и видно, что там… бездна. И поначалу держишься рифа, а он шершавый такой, и рыбы потрясающих раскрасок… райских… и всё такое чёткое, патрясающее… Но отрываешься от рифа и видишь, как уходит во тьму стена, и кажется, рухнешь… и не рухаешь. И не только не рухаешь, а тебя… будто возносит – настолько ждёшь этой гибели, провала. И как в детство вернулся… Когда снится, что стоишь на горе и должен полететь. И летишь… и страх, и восторг… и возвращение… и вознесение… Всё сразу… хотя, конечно, рыбки… – это действительно… так, для детей. Ещё я шарился по всяким задворкам… Там такие запахи… Ммм… Такие запахи. А где мой пиджак? Наверно, где я курил… А где я курил?

– В холле…

– Наверно, в холле. В холлу… Сейчас схожу… ладно, потом схожу… или не схожу, потому что вот он! Запрятался… Тем лучше… В общем, второе чудо Египта, – он откашлялся. – Сразу скажу вам, что там – толпы… Толпы – просто река… Она течёт мимо памятников, течёт, течёт, а потом всё быстрей и быстрей, и шасть в какую-нибудь лавку при фабрике розового масла… и там всё объясняют очень серьёзно. Гораздо серьёзней, чем про родословную фараонов. Алёна там что-то покупала, а я в окно смотрел… на ишачков… Там отличные ишачки были. На них там ездят. И у них уши пыльные. Как листья. И Алёна их всё время гладила. И вы бы, Маша, их тоже погладили…

– Только после того, как они помоют уши, – сказала Маша авторитетным щебетком.

– Серёг, а Луксор?

– Да ерунда – туристов столько, что ни… лука – сор один… хе-хе… Не сбивай… В самом начале мы ехали на автобусе… мимо каналов, деревенек, и мне всё хотелось увидеть, как живут люди… А автобусы эти, они так несутся… Потому что водители норовят устроить гонки… им главное – ехать первыми в колонне. И вот они несутся, друг друга обгоняют, и кто вклинится в голову, тот и молодец. А пассажиры – кто просто зелёный, а кто вовсе… ласты завернул. Но только не я, потому что я-то был при деле. Я искал что-то такое и исконное, и жизненное одновременно, потому что живые подтверждения времени на меня действуют гораздо сильнее, чем всякие… бывшие булыжники. И тут… в просвете меж деревьев… я увидел ишачка, гружённого папирусом. И меня прострелило… Как же так! Как же так? – восторженно-гневно вопросил Сергей, поднимая рюмку. – Ты-ся-че-летия прошли, и он как пёр свой папирус, так и прёт. И хоть бы хрен… Это второе, ради чего туда стоило поехать… Давайте выпьем!

Серёжа снова выпил мёрзлой водки и ненадолго вышел, сгребя пиджак с галстуком. Едва он скрылся, зажужжал-проснулся его телефон. Трясясь, он ползал по столу с хитиновым скрежетом, пока не пришёл Серёжа. Он схватил его, буркнув что-то грубое вроде «Недобрал, скарабей?», и бархатно ответил:

– Да, Алёнушка. Да. Я сижу. С хорошими людьми, – обведя всех глазами и чуть кивнув, – и мне хорошо.

Нет. В гостях бокал пива. Через сколько? Добруджио.

Пиджак на Серёже сидел аккуратно, и узел галстука глядел серой репкой.

– А у пирамид нет туристов?

– Х-ха, – он опустил глаза с лёгкой полуулыбкой. – Пирамиды… Когда я увидел пирамиды, я… – он замолчал. – Надо налить. Да…

– А это очень далеко от моря? – спросила Маша.

– Далеко, надо всю ночь пилить на автобусе.

– Мы не выспимся…– огорчённо щебетнула Маша.

– Сначала мы пили… в смысле, пилили в автобусе, и я не мог заснуть, зато потом был музей в Каире, где я выспался на ходу. Потом снова на автобусах. Куда-то на окраины… И вот они начали появляться. Отрывками… издали… Такие синие… как горы, и я сразу заметил, что у них очень неровные грани… и сами они чуть косые… Да… и эта поверхность, с щербинками, какая-то чешуйчатая… Пока мы к ним пробирались, они появились ещё несколько раз… Наконец мы приехали. Они были рядом. И чувство этой первозданности, выщербленности… ещё усилилось, и несмотря на то, что они близко, казалось, что ещё очень много воздуха между ними и нами. Словно та синева, сквозь которую мы их впервые увидели, сложилась… и мы тоже были в ней. А она в нас. Да. И все эти толпы растворились, остались бродить где-то понизу… А я смотрел на пирамиды. Я вспомнил и пережил свою жизнь – с момента, когда впервые услышал это слово и до… этого дня… своё маленькое время… Да… хорошо, что мы приближались постепенно, и помогала эта дымка, и это сходство с горами, которые всегда имеют… одушевлённое выражение… – Он помолчал. – А ведь что-то банальное есть, пошлое, ах, пирамиды. Да? Так вот, нет, – отчеканил Сергей, – нет! И то ли с детства это слово с нами и так вот лежало, лежало и вот долежалось… Или сами они настолько немыслимы… А я-то считал это мёртвым словом. А оно – ожило. О. Жи. Ло. Потому что не бывает мёртвых слов, вообще ничего мёртвого… Ведь всё на свете – и человек, и камень, и слово – только и ждут, чтоб им помогли… Чтоб им помогли ожить…

Он помолчал.

– Так что… поезжайте. И помогите.

Он поднял глаза на Женю, кивнул и, часто заморгав, повторил твёрдо:

– Поезжайте. За ваши пирамиды!

Ещё не раз трещал саранчой Серёжин телефон, и он ловил его крепким пожатием и с каждым словом всё меньше походил на того расхристанного лохмача из начала застолья. Он был бледен и гладко причёсан, очки в металлической оправе сидели без перекоса, и даже выражение строгости мелькнуло в его лице, когда он взглянул на часы и окликнул официантку:

– Э-э-э… барышня, можно вас… Скажите, у вас что за кофе? А коньяк? Так… Значит… чашку маккона и пятьде… сто Курвуазье.