Арахно. В коконе смерти - Олег Овчинников

– Зачэм обижаешь? – спросил с упреком брат Дадашева.

– Это я еще не обижаю… – угрожающе надвинулся Петр.

Семен кашлянул и по-отечески посоветовал:

– Ты б не заводился, Петюнь.

Он был противником национальной розни и даже в иную из суббот выпивал горькую, а потом играл в нарды с соседом по гаражу – туркменом.

Но процесс эмоциональной самонакачки был необратим. Бутылку об голову – и то без настроя не расколотить, скорей черепушка треснет. Тем более трудно ударить человека в лицо, пусть неприятное, пусть не той национальности, но все равно живое, мягкое, открытое.

– Вмажь ему, Петюнь, – подзадорила бывшая жертва. – Вмажь жуку навозному!

– Нэ стоит, командир!

Сам виноват, чурек с навозом, напутал с ударением. „А я вот не напутаю, – подумал Петька. – Ударю куда надо".

– Это у кого не стоит? Да ты у меня щас сам биотуалетом станешь. Будешь навоз жрать и добавки просить – со дна, где погуще, понял?

Он нарочито медленно отвел правый кулак для удара с оттяжкой – так замахивались пьяные парни в станице-и резко выбросил вперед левую, от груди – так учили инструктора. Удар пришелся прямо в зоб, Агабаб Дадашев сдулся на глазах, выпустив разом весь воздух из легких, упал на спину и больше пока не вдыхал.

– А-а-а-а! – отчаянно закричал Айдырович-младший и ринулся на Петра. Ударить не пытался, просто бежал и вопил, так что стажеру осталось только отодвинуться в сторону и провести подсечку. – Красноклопы бэскрылые! – Страдая от бессилия, заплакал упавший.

– Что, подкрылки трясутся? – неискренне посочувствовала жадная до крови пигалица, присев на корточки рядом с ним, и передразнила, меняя один акцент на другой: – Болшэ знакомица нэ хочэшь? А? Бэсплатно!

– Как ты меня назвал? Красноклопом? – вскинулся Петр, изображая холодную ярость, хотя вся злость из души улетучилась куда-то одновременно с первым ударом. – Ну все, санитар леса! Скоро тебе самому санитары понадобятся. Значит, план такой. Сперва я тебе лапки передние поотрываю, чтоб на задних попрыгал, потом горло перегрызу, но жрать не стану-приберегу до конца поста, на Пасху.

Он навис над поверженным, опустил переднюю пару ног ему на грудь и слегка надавил, выпустив наружу череду прерывистых всхлипов:

– Нэт! Коман…Нэна…а…

– Сзади! – предупредил Семен.

Но Петька и сам уже почувствовал горбом прикосновение жестких усов-пластинок, услышал резкое пощелкивание жвал Агабаба Дадашева у самого педицела-тоненькой трубочки, соединяющей головогрудь с животом, которую не накачаешь, сколько ни потей в спортзале. „Как на брюхо-то перевернулся? – мелькнула удивленная мысль. – Сам, без никого…" Тем временем тренированное тело сгруппировалось, подобрав конечности под себя, перекатилось вправо, махнуло левой задней, как серпом, наугад, и угодило острыми подколенными зазубринами в чей-то мягкий живот. „Вот так, – похвалился Петька, вскакивая на ноги. – Хорошим рефлексам мысли не мешают". Только штанину жалко: разъехалась до самого низа.

Старший Дадашев, закатив блестящие бусины глаз, повалился на младшего. Тот каким-то чудом извернулся, скребнув хитином по шершавой коре дупла, и, громко сопя, пополз к выходу.

– Куд-да! – смеясь, наподдал сапогом Петр. Безымянный брат Агабаба дважды перекувырнулся через голову, простонал: „А-ахм!" и попытался взлететь без разбега на жестких коротких крылышках.

– А как же цветы? Шампанское? А в „два в одном" поиграть – или передумал? – крикнула вдогонку боевая пигалица, с места взметнулась выше головы и в два взмаха настигла беглеца, припечатав в спину коленками. Дадашев-младший отчаянно загреб воздух всеми шестью лапами, на излете дотянул-таки до выхода и, с треском развернув подкрылки, выпал из дупла.

– Все, все, хватит! – Семен положил руку на плечо Петра, предостерегая от глупостей, и поразился, до чего же спокойно бьется сердце в животе стажера. Тридцать ударов в минуту – вот это хладнокровие. – Никуда он теперь не денется. Утром передадим оперативку по отделениям.

– Посвети, – попросил Петька и передал напарнику „светлячка". – А то я замарался малость. И штаны… похоже, придется новые у завхоза просить.

Он наклонился, чтобы вытереть пятно сзади левого сапога, и дернулся непроизвольно, ощутив прикосновение холодных пальцев к прядильному органу.

– Можно зашить, – обнадежила пигалица. – Только не здесь. Вы же меня проводите, а, мальчики?

– До дома? – усмехнулся Семен.

– А дом твой в какой станице? – неожиданно разозлился Петр. – Шла бы ты отсюда, а?.. Девочка!

Пигалица фыркнула и, задев на прощание Петьку краем надушенного крыла, вылетела прочь.

– Придурок! – пискнула напоследок с недосягаемой высоты – без ненависти, скорее с грустью.

Петька выбрался из дупла, обмотав вокруг сучка конец страховочного троса, и медленно, головой вниз, начал спускаться, цепляясь за неровности в еловой коре.

– Зря девчонку прогнал, – мягко пожурил Семен, пристраиваясь рядом. – Она же не виновата, что один день живет. Вот и старается… все успеть.

– Да ну ее! Семен, вот скажи мне… – Петр пружинисто оттолкнулся от ствола всеми восемью лапами и некоторое время просто летел вниз, наслаждаясь полетом и глядя на перевернутое изображение ярко освещенной Спасской башни. Без двух минут четыре, прикинул он. Скоро будут бить куранты.

– Ну, об чем спросить-то хотел? – Семен, быстро перебирая лапками, насилу нагнал стажера.

– Скажи… За что нас люди ненавидят? Ведь мы же ради них стараемся, когда всякую дрянь из города вычищаем? А они… давят, травят наравне с насекомой нечистью, „арахаровцами" обзывают.

– Трудно сказать. Эти, жуки навозные, тоже вон считали, что город очищают. Санитары леса! – усмехнулся Семен. – А люди… Что люди? Они ведь, если разобраться…

Но тут над площадью разнесся первый дребезжащий удар курантов и оба паука зависли, не долетев до земли, в восторженном оцепенении».

(Б. Б. Оболенский,

журнал «Искорка» № 7, 2003.

Тираж 60000 экз.)

– Ничего себе! – так выглядела реплика Анатолия после двойного прогона через блок внутренней цензуры. После однократного выходило: «ни фига». – Это что получается? – он загибал пальцы и делал паузы между пунктами не из расчета на тугодумие Бориса, которым тот, кстати сказать, не отличался, а в надежде, что суть происходящего дойдет до него самого. – Мы продаем свои шедевры Щукину. За очень хорошие деньги. Он сам бегает по редакциям или, не знаю, гоняет курьеров, их пристраивая. А потом мы же от этих редакций еще и получаем гонорар? – он обвинительно потряс пухлым конвертиком без марки, прямого и обратного адреса и вообще без каких-либо помарок, кроме карандашной надписи в уголке: «А.В. Голицыну». – В итоге мы имеем двойную выгоду за те же тексты. А если Щукин не наврал насчет альманаха, поимеем и тройную. Конечно, это мелочь по сравнению с налетом на сейф в его кабинете, но все равно приятная!