Кофе с привкусом вишни - Софья Ролдугина

Я умолкла. Голову вело уже невыносимо. Паола тревожно обернулась ко мне, позабыв о несчастном Роджере:

— Не совсем понимаю, к чему вы клоните, леди Виржиния.

— Тот джентльмен посмеялся над приятелями, но тут же сам лишился чувств, — через силу улыбнулась я. И заключила: — Поучительно, неправда ли? — а затем потеряла сознание.

…Ветер перебирает сухие розовые лепестки с азартным шелестом, точно карты тасует. Мёртвый сад замер в вечном ожидании; он пахнет гербарием из альбома провинциальной девицы — сухие листья и цветы, пожелтевшая бумага, растрескавшаяся обложка из кожи, капля вульгарных духов.

Я облачена в старинное платье невесты, но подол у него измазан застарелой кровью. Он шелестит, как бумажный; каждый шаг даётся с трудом. В глубине помертвелого розового сада видна ажурная беседка. Над ней поднимается дымок.

Мне нужно туда.

Движение отнимает столько сил, что невозможно глядеть по сторонам. Но всё же я замечаю кое-что: корсет с разорванной шнуровкой на пожелтевшей лужайке, висельную петлю на ветке старой ивы, пустую колыбель под кустом шиповника… Они жаждут рассказать свою историю, но ещё не время.

Беседка действительно не пустует: леди в изысканном трауре курит трубку, разглядывая письмо. Она шагает вбок, становится вполоборота, и я вздрагиваю: вместо лица у неё сгусток тьмы.

К этому привыкнуть нельзя.

— Леди Милдред! Я… я так скучала.

Она улыбается, не оглядываясь на меня.

— В том, чтобы скучать о ком-то, есть особое удовольствие, милая Гинни. Не все люди должны возвращаться; не все тайны должны быть раскрыты.

Под ногами у меня что-то шуршит. Я опускаю взгляд: у босых ступней в сухих розовых лепестках ползают пустые змеиные шкуры. Яда у них нет…

Но если есть шкура — значит, была где-то и змея?

— Не понимаю… Это предупреждение?

— Это всего лишь опыт. — Она без улыбки бросает письмо наземь, и оно тут же исчезает — под ворохом розовых лепестков и змеиных шкур. — Некоторым тайнам лучше позволить умереть.

Поднимается ветер — и вздымает тучи пыли. За грязным облаком почти не видно сада; но сквозь шелест и вой начинает постепенно пробиваться странный размеренный звук.

…Он мне хорошо знаком — так падает земля на крышку гроба.

Очнулась я в глубоком кресле. Вокруг царил полумрак, из которого книжные шкафы выглядывали робко, точно запуганные приютские дети… Впрочем, глупость несусветная: уж скорее, мальчики и девочки из приюта имени святого Кира Эйвонского могли кого угодно запугать.

Я слабо рассмеялась; звук этот слишком напоминал стон, и вселил страх в меня саму.

— В последнее время, леди Виржиния, остроумие вам не изменяет, — послышался усталый голос Паолы. — Но, с прискорбием признаюсь, не все ваши шутки мне нравятся.

— Скажу откровенно, мне тоже, — ответила я и попыталась привстать. Голова всё ещё кружилась, но совсем немного. — Давно я здесь?

— Около получаса, — откликнулась Паола, помогая мне встать. Её смуглое романское лицо выглядело бледным — неужели волновалась из-за моего глупого обморока? — Недолгий срок, но многое изменилось, — и она вдруг приложила палец к губам, делая знак помолчать, а затем указала на дверь.

Я прислушалась.

Где-то в глубине дома бранились двое. Мужские голоса, и причём хорошо знакомые. Один, разумеется, принадлежал Роджеру, а другой… неужели Эллису?!

— Ни слова не разобрать, — досадливо прошептала я и тут же устыдилась: подслушивать чужой разговор — занятие, недостойное леди. — Не то чтобы это меня беспокоило, разумеется…

— А меня беспокоит, — безмятежно ответила Паола, слегка сдвинув брови. — Когда два непредсказуемых джентльмена столь страстно бранятся, лучше знать причину, дабы случайно не попасть под горячую руку.

— Ах, ну разве что так, — невозмутимо согласилась я и шагнула к двери. Уже прикоснувшись к ручке, остановилась и обернулась: — Скажите, Паола, у меня достаточно бледный вид?

Взгляд у неё стал придирчивый, подозрительный, как у старика-ювелира, который заполучил особенно редкий драгоценный камень — увы, от ненадёжного поставщика.

— За леди Смерть вас примут вряд ли, а вот за призрак аскетичной монахини, что девяносто лет питалась одними кореньями и света солнечного не видела, вы сойдёте, без сомнений.

Удовлетворившись этим весьма суровым вердиктом, я кивнула:

— Что ж, тогда можно надеяться, что Эллис не станет усердствовать с нотациями, — и храбро толкнула дверь.

Звуки голосов стали громче.

Похоже, детектив и хозяин дома бранились не столь далеко, как можно было подумать — самое большое, этажом ниже, в открытой комнате. Тем лучше: не придётся стучать и, таким образом, предупреждать о себе. А внезапное появление нового действующего лица делает пьесу более интересной, запутывает детективную историю — и, что важнее, остужает горячие головы спорщиков.

Мы с Паолой спустились на два пролёта, прошли по коротенькой и очень холодной галерее — и очутились в так бедно обставленной гостиной, что она казалась заброшенной. Здесь имелось два выхода; у второго застыла, стиснув в кулаке помятую перьевую метёлку, мисс Грунинг. На столике у окна, наполовину завешенного выцветшей портьерой, красовалась обстриженная роза в белом фарфоровом горшке — если бы я захотела, то могла бы протянуть руку и прикоснуться к влажной, рыхлой земле или искривлённому колючему стеблю…

Впрочем, довольно шипов на сегодня.

Стоило нам переступить порог комнаты, как спор тут же прекратился. Напряжение, однако, никуда не делось. Роджер улыбнулся несколько неестественно и шагнул навстречу, разводя руки в стороны, точно распахивая объятия:

— Леди Виржиния, как же я рад, что вам стало лучше! Вы всех нас так напугали! Счастье ещё, что Эллис явился по служебным делам и уверил меня, что прежде вы часто лишались чувств, и беспокоиться не о чем.

Надо признаться, его слова меня немного смутили. Конечно, хрупкое здоровье аристократок — притча во языцех, но утвердилось это мнение во времена корсетов и тугих шнуровок, когда женщина знатного происхождения могла глубоко вдохнуть только поздним вечером, в собственной спальне, и то не всегда.

— О, тому есть причины. Родители погибли рано, и воспитанием моим занималась леди Милдред. И, увы, тогда она уже была серьёзно больна и вскоре покинула меня. За несколько лет я потеряла всех своих близких…

— …а ещё вы взвалили на себя уйму дел, которые любая великосветская лентяйка с радостью передала бы управляющему, — пугающе ласково прервал меня Эллис, напомнив на мгновение дядю Клэра. — Но я-то думал, что те годы тяжёлой работы повредили вашему здоровью, а не уму. Ошибся, видимо.

Будь мы наедине, я бы даже не заметила ядовитого укола, потому что тревога в глазах детектива ясно говорила: он беспокоится обо мне. Но чтобы кто-то отчитывал меня, словно нерадивую служанку, в присутствии посторонних! Кровь Валтеров, ледяная, как гнев, ударила в голову и затуманила взор:

— Объяснитесь, пожалуйста — если вы способны говорить ясно, а не только язвить протянутую руку, как… как… как обезумевший скорпион!

— О, в ход пошла высокая поэзия, — скептически откликнулся Эллис. — Хотя вы правы, не мне упрекать вас — ведь я был тем, кто разбудил ваше любопытство пару лет назад, с меня и спрос. Правда, я никак не мог знать заранее, что в вас дремлет такой неукротимый дух. И что найдутся люди, способные этим воспользоваться в корыстных целях… Я о тебе говорю! — обернулся он к Роджеру, и взгляд его стал сердитым по-настоящему.

На смуглом лице Паолы застыло выражение сдержанного интереса — так, словно она разговаривала с почтенным, но не слишком приятным собеседником, к которому все её душевные качества призывали относиться с уважением. А вот мисс Грунинг совершенно не держала себя в руках: она дико озиралась, переводя взгляд с Эллиса на Роджера, с искорёженной розы — на меня, и лицо у неё сделалось такое, точно она с удовольствием разбила бы злосчастный горшок о мою голову.

А утихший было спор разгорелся с новой силой; надежды не оправдались — я оказалась, увы, тем ветром, который раздул уже поостывшие угли.

— Я пригласил гостью к матери, что такого?

— Ты прекрасно знаешь, что заманил её ради себя. Зачем? Святой Кир свидетель, я уже жалею, что вообще когда-то упомянул твоё имя!

— Леди Виржиния достаточно умна, чтобы самостоятельно разобраться в моих мотивах, и не стоит…

— О, да — умна, прекрасна и вообще просто кладезь добродетелей, но я не припомню, чтобы…

— И она бы не стала меня перебивать, потому что воспитание…