До свидания, мальчики! - Борис Балтер

После суда прошло всего четыре месяца.

– Надо проверить, может быть. Шкура врет, – сказал Витька.

– Наплевать на Степика. Ты лучше подумай, как тебе поступить. Хорошенько подумай: с биографией в наше время надо считаться. – Сам не знаю, откуда я был таким умным. Просто я не хотел разлучаться с Витькой.

– Жили три товарища в курортном городке, – как-то неожиданно сказал Сашка.

– Почему жили? Живем и будем жить, а где – не так уж важно, – бодро сказал я. Но все равно было грустно. Наверное, потому, что Сашка сказал о нас в прошедшей форме – «жили» и этим напомнил, что в жизни бывают такие неизбежные неприятности, как расставания.

Я встал и отряхнул от песка брюки. День, который начался так радостно, кончался грустно. С этого вечера и все то время, что мы прожили в нашем городе, радость и грусть шли рядом.

5

Черная тень деревьев обрывалась у гранитной кромки тротуара. А над мостовой, над пляжами и над морем растекался раскаленный добела зной. Было не больше десяти часов утра. С пляжа наносило гул, похожий на далекий шум растревоженной толпы. На улицу выходили в купальных костюмах мужчины и женщины, пили газированную воду под круглыми большими зонтами. Я не торопился, но все равно подошел к «Дюльберу» первым. В открытых дверях ресторана стояли два стула спинками на улицу.

– А я что говорил? Он уже тут, – сказал Сашка.

– Где Инка? Сдала экзамен? – спросила, подходя, Женя.

Удивительно глупые вопросы. Если бы Инка сдала экзамен, где бы она могла быть, как не здесь, со мной? Я и не подумал отвечать Жене. На голове у нее была новая соломенная шляпа с широкими полями, и Женя воображала, что выглядит в ней чрезвычайно элегантной. Я повернулся к Жене спиной и спросил Витьку:

– Что нового?

– Ничего.

– Так ты едешь?

– Поеду, если в Ленинград.

– Мы же ясно написали в заявлении: военно-морское училище, город Ленинград, – сказал Сашка.

– Не знаю, что писали вы, а я завтра посылаю документы в Ленинградскую консерваторию.

Женя демонстрировала свой твердый характер. Нашла чем удивить. Как будто мы не знали, что она может ездить на Витьке верхом.

Сашка сказал:

– Все понятно. Нет, вы видели, чтобы на пляже в такую рань было столько народу? Пошли. Иначе вам придется лезть на крышу навеса.

– Мне надо зайти в школу за Инкой.

– Начинается, – сказал Сашка. – Чтобы через час был на пляже. Мы будем там под третьим навесом. Имей в виду, через час тебя будет ждать партнер.

Они вышли на мостовую и сразу посветлели: на солнце все кажется светлее. Они перешли мостовую и противоположный тротуар. Катя и Женя присели на низкую и широкую каменную ограду, отделявшую пляж от улицы, и стали снимать туфли. Витька нагнулся и развязывал шнурки на Жениных туфлях. Сашка стоял и смотрел, как Катя, положив ногу на колено, расстегивала перепонки. Я тоже смотрел. После вчерашнего разговора с Сашкой я улавливал каждую мелочь, которая могла подтвердить мои догадки. Я больше не мог смотреть на Катю и Женю просто как на подруг. Катю в моих глазах окружала волнующая таинственность. А Женя мне не нравилась как девчонка, и мне становилось неприятно, когда я думал, что у нее с Витькой могут быть такие же отношения, как у меня с Инкой.

Катя перекинула через ограду ноги, спрыгнула на пляжный песок и пошла к морю. Сашка положил руку на ее плечо и что-то ей говорил. Катя поднимала к нему лицо и смеялась. Ноги у нее заплетались, потому что неудобно было идти по сыпучему песку с поднятым вверх лицом.

Я достал папиросы. И прежде чем закурить, почувствовал во рту горький, шершавый дым. Но я все равно закурил и неторопливо пошел по улице. Потом я сидел в холодке в углу школьного двора и ждал Инку. Ждать пришлось недолго. Надо было бы, конечно, сейчас закурить, но от одной мысли об этом меня затошнило.

– Инка! – крикнул я, когда она вышла во двор.

Инка не пошла ко мне, а ждала, пока я подойду. Поэтому я сразу понял: что-то случилось.

– Провалилась?

– Ничего не провалилась.

Во двор вышли несколько мальчиков и девочек из Инкиного класса. Инка громко сказала:

– Идем отсюда.

Я подумал, что Инка схватила «уд» и, как обычно, решила, что с ней поступили несправедливо. Мы вышли на улицу и пошли направо, вдоль ограды порта, – так было ближе на пляж.

– Пусть что хотят делают, а я не поеду, – сказала Инка.

– Куда не поедешь?

– Не знаешь куда? Не знаешь? На прополку овощей, вот куда.

– Когда надо ехать?

– В «молнии» написано – через неделю.

– Говорила с ребятами?

– Со всеми говорила, всем объясняла. Никто ничего не хочет слушать. У всех, говорят, найдутся уважительные причины. Ну, какие причины? Какие причины?

На что я надеялся? Зачем задавал вопросы? Как только Инка сказала, зачем и куда она должна ехать, я понял: деваться некуда – Инка уедет. Но мне самому надо было привыкнуть к мысли, что через семь дней ее не будет. К этому невозможно было привыкнуть. Еще вчера неизбежность разлуки была такой неопределенной: когда-то, через какое-то время должен был уехать я. Но представить себя в нашем городе без Инки я не мог.

– Поговори с Юркой.

Мы прошли сквер. Молодые деревья совсем не давали тени, и пустые скамейки жарились на солнце. Я шел молча. А что я мог говорить? Я знал, что не буду просить Юрку разрешить Инке остаться в городе. Не буду потому, что сам бы никому не разрешил остаться, если бы весь класс уезжал в подшефный колхоз. Но сказать это Инке прямо я почему-то не решался.

– Поговоришь с Юркой? – Инка подняла ко мне лицо. В глазах ее, полных слез, блеснули радужные искры. Лучше было не смотреть в Инкины глаза.

– Не могу, – сказал я и сам не узнал своего голоса. У меня во рту пересохло, и голос был хриплым. Я повторил про себя: «Не могу». Где-то я уже слышал это слово. Совсем недавно слышал и старался припомнить: где? Ну конечно, когда я просил маму не говорить с Алешей Переверзевым, она, кажется, ответила: «Должна поговорить, но не могу». А почему «должна»? Может быть, и я должен поговорить с Юркой? У меня голова пошла кругом. А Инка шла и молчала и сосредоточенно смотрела себе под ноги. – Инка, посоветуемся с нашими. Может быть, Сашка что-нибудь придумает.

– Хорошо, посоветуемся, – сказала Инка. Мне показалось, что она за что-то меня осуждает. Такого я не мог вытерпеть.

– Вообще не вижу никакой трагедии; если мы задержимся в городе, я приеду к тебе. Слышишь?

Инка молчала.

– Слышишь?

– Я же не глухая.

Я не понимал тогда то, что понял теперь: прав был не я, а Инка. Она не могла согласиться на преждевременную разлуку. А я не смог пойти к Юрке Городецкому и объяснить ему, что Инка имела на это право. Может быть, я просто испугался за свою репутацию комсомольского вожака? Наверно, и это было. Но даже наедине с собой я не позволял себе думать, что Инка права. И злился. Не на себя, а на Инку, за то, что она заставляла меня чувствовать мое бессилие…

Если бы я сумел тогда взглянуть на все это человеческими глазами…

Мы повернули за угол и, не доходя «Дюльбера», перешли мостовую. Инка села на каменную ограду, сбросила с ног лодочки и стала снимать носки. Носки она оставила на ограде и спрыгнула на песок. Инка шла к морю не оглядываясь. Я нагнулся и поднял ее лодочки – они хранили чуть влажное тепло Инкиных ног, – вложил в них носки и пошел вслед за Инкой. Я и не думал ее догонять. Я шел за ней и нес ее туфли. Как она могла догадаться, что я понесу ее туфли? Никогда раньше я этого не делал. Она лишь мельком взглянула на меня, прежде чем спрыгнуть на песок, а теперь шла впереди, так и не посмотрев, взял ли я туфли.

– Почему я должен носить твои туфли?

– Не носи. – Инка даже головы не повернула.

– Имей в виду, я сейчас брошу их на песок.

– Бросай.

Я и не думал бросать. Мне было приятно нести Инкины туфли. Просто меня злила ее самоуверенность. Мы нашли Катю. Она сидела одна недалеко от воды.

– Как сдала? – спросила Катя.

– Представь себе, на «отлично».

– Где все? – спросил я.

– Витя и Женя купаются. А Сашка где-то носится. Прибегал два раза, тебя спрашивал.

Катя сидела лицом к морю. Ее вытянутые ноги были засыпаны песком. Она смотрела на нас, повернув голову и откинув ее назад. Глаза у Кати были, как у Нюры, Алешкиной сестры, переменчивы, как цвет моря. Такие глаза часто бывают у морских девчонок; голубизна их глаз то сгущается до синевы, то бледнеет, становясь почти прозрачной. Море и Катины глаза были одного цвета.

– Такая жара, а ты не купаешься. – Инка расстегнула крючки на юбке, и она скользнула вниз по ее ногам.

Инка переступила через нее и села и, сидя, стала снимать через голову кофту.

– Сашка запретил. Велел вас ждать.

Инка нагнулась к Кате, что-то быстро сказала ей на ухо, засмеялась, и ее верхние зубы чуть прижимали нижнюю губу. По воде шла Женя. Она обходила купающихся, но на берег не вышла, а осталась стоять по колено в воде, отжимая шаровары. У Жени были очень худые ноги выше колен, и, чтобы это скрыть, она носила пышные шаровары. Шаровары намокли и липли к телу, поэтому Женя их отжимала. По-моему, Инка что-то сказала по поводу Жениных ног. Мои сестры не ошиблись: Женя потом стала красавицей, но сейчас она была похожа на мокрую курицу. По берегу бежал Сашка. Вслед ему поднимались головы пляжников, которых он обсыпал песком.