Вёсны и осени господина Люя (Люйши чуньцю) - Люй Бувэй

Во вторую луну лета солнце в Дунцзине. На закате восходит Кан, на рассвете — Вэй. Дни этой луны — бин и дин, ее ди — Яньди, шэнь — Чжуюн, твари — пернатые, нота — чжи, тональность — жуйбинь, число — семь, вкус — горький, запах — гари, жертвы — очагу, и первейшая — легкие.

Приходит малая жара. Появляются богомолы, поет сорокопут. Больше не слышно пересмешника.

Сын неба поселяется в Таймяо Минтана, выезжает в колеснице цвета киновари, правит красными конями. Водружает красное знамя, убирается красной яшмой. Вкушает бобы и цыплят. Его утварь — <высокая и объемная> (гао и цу).

Вскармливают сильных и ловких.

В этой луне следует повеление главному капельмейстеру привести в порядок большие барабаны, малые барабаны и литавры, отладить цини, гусли, флейты и свирели, приступить к обучению упражнениям со щитом и бердышом, копьем и плюмажем, а также настроить большие и малые свирели, окарины и флейты чи, исправить колокола, литофоны, погремушки и трещотки.

Следует повеление чинам возносить молитвы за народ и приносить жертвы горам, потокам и всем источникам. Приносится великая жертва с молением о дожде перед ди, сопровождаемая торжественной музыкой. Затем следует повеление всем волостям приносить жертвы с молением о дожде, а равно и жертвы тем би, цинам и ученым мужам, кто был полезен народу, дабы вымолить у них богатый урожай.

Землепашцы подносят просо первого урожая. В этой луне сын неба пробует просо с цыплятами и вишнями в придачу, принеся сперва в жертву в храме предков. Приказывают народу не брать индиго на краску, не выжигать древесный уголь и не отбеливать на солнце тканей. Ворота городов и селений не должны быть заперты. На заставах и рынках не следует собирать налогов. Смягчают режим осужденным за тяжкие проступки, улучшают им питание. Пасущихся кобыл отделяют, жеребцов стреноживают. Уведомляют об этом конюшего. В этой луне — самый длинный день. Инь борется с ян. Живое и мертвое расстаются. Благородные мужи постятся и воздерживаются. Оставаясь в своих покоях, они телом предаются отдохновению, избегают возбуждения. Они также прекращают к себе доступ всем звукам и красотам, дабы не соблазниться. Исключаются также сочные блюда и острые приправы. Сдерживают желания, утверждают ци сердец. Приказные приостанавливают течение дел, не присуждают к тяжким наказаниям, дабы успокоить все для инь, набирающей силу.

Олени роняют рога, цикады начинают трещать. Вырастает трава банься, цветет алтей. В этой луне не разжигают огня на юге. Можно поселяться в высоких и светлых домах, любоваться далями, подыматься на горы и холмы, забираться на террасы и галереи.

Если во вторую луну лета ввести зимние указы — град и снежная крупа выбьют хлеба, дороги станут непроезжими, начнутся брани. Если ввести весенние указы — пять злаков поздно созреют, налетит всякая саранча, страна будет охвачена голодом. Если ввести осенние указы — травы завянут, с деревьев опадет листва, плоды созреют слишком рано, народ станет страдать от мора.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Великая музыка / Да юэ

Далеки истоки музыки. Она рождается из меры, коренится в великом едином. Из великого единого появляются два начала, из двух начал — инь и ян. Инь и ян изменяются и преображаются, одно стремится вверх, другое опускается вниз. Объединяясь, образуют тела. Кипят и бурлят. Разделившись, воссоединяются вновь; воссоединившись, вновь разделяются.

Таково постоянство небес. Небо и земля как телега и колесо. Когда колесо совершает оборот, все начинается с той же точки. За всяким пределом лежит возвращение. Нет ничего, что не было бы обусловлено.

Солнце, луна и звезды движутся то быстрее, то медленнее. Солнце и луна движутся всяк по-своему, но свершают каждый свой путь неукоснительно.

Четыре времени года набирают силу поочередно. Погода стоит то жаркая, то холодная, дни бывают то короткими, то длинными, тела то податливыми, то твердыми. Все сущее появляется от великого единого, свершает превращения с инь и ян. Ростки приходят в движение; затвердевая и застывая, обретают конечную форму, обретая конечную форму, они занимают собой определенное пространство, а у всякого пространства — определенный тон. Тон рождается из согласия, согласие — из упорядоченности. На этом основывались при установлении музыки первые цари.

Когда мир пребывает в великом покое, все существа в умиротворении, все изменяется согласно высшему, тогда музыка достигает завершенности. Музыка, достигшая завершенности, имеет последствием умерение страстей и желаний. Когда страсти и желания не направлены по ложному пути, музыка достигает законченности. Музыка, обретшая законченность, — искусство, проистекающее из уравновешенности. Уравновешенность проистекает из справедливости, справедливость — из знания дао. Посему лишь с человеком, постигшим дао, имеет смысл рассуждать о музыке.

В гибнущих государствах, у исчезающих народов не то чтобы совсем не бывало музыки, но музыка их нерадостна. Смеются и пьяные, поют и осужденные, издают воинственные клики и безумные. И музыка века, погрязшего в смуте, наподобие этого. Когда ни правитель, ни подданный не знают своего места, когда отец и сын забывают о своем долге друг перед другом, а мужчины и женщины забывают о приличиях, когда стонет и вздыхает народ, это едва ли можно счесть музыкой.

Ибо музыка есть следствие гармонического союза неба и земли и стремления к слиянию инь и ян.

Небо дает жизнь человеку и, если он празден, наделяет его любострастием. Если бы человек не обрел бы его, он не искал бы ему удовлетворения. От неба же человек наделен злобой. Если бы он не обрел ее, он не ходил бы кривыми путями. Итак, человек наделен любострастием и злобой от неба и ничего не в состоянии к этому добавить, ничего не способен в этом изменить.

Средь ученых мужей нашего века есть такие, что отрицают музыку. Как же они могли дойти до этого?

Великой музыке внимают правитель и подданный, отец и сын, стар и млад, с радостью и восторгом. Радость и восторг рождены уравновешенностью, уравновешенность рождена дао. Дао же таково, что, смотря на него, его не заметишь, прислушиваясь к нему, его не услышишь, касаясь его, не ощутишь. Тот же, кто способен созерцать невидимое, слышать неслышное, ощущать бестелесное, близок к познанию дао.

Дао — это то, что настолько крошечно, что даже не имеет формы, не имеет названия. Чтобы как-то назвать, его зовут великим единым. Единое повелевает, двойственное ему следует. Мудрецы древности покидали двойственность, устремляясь к единому, и посему они способны были познать природу всего сущего.

Посему тот, кто способен сделать правление единым, несет радость правителям и подданным, приводит к согласию далеких и близких, умиротворяет черноголовых, соединяет семьи. И тот, кто способен подчинять себя единому, избегает напасти, проживает свой век, сохраняет в целости свое тело. Способный же следовать единому в управлении государством, устраняет порочных, привлекает разумных, свершает великие преобразования. Способный по примеру единого править миром упорядочивает приход холода и жара, размеряет срок ветру и дождям.

Посему мудрец знает лишь единое. Ибо, кто знает единое, просвещен; кто знаком лишь с двойственностью — безумен.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

О пьянящей музыке / Чи юэ

Живут все без исключения, но никто не знает, отчего он живет. Знают тоже все без исключения, но никто не знает, отчего он знает. О том, кто знает, отчего он знает, говорят, что он познал дао. О том, кто не знает, отчего он знает, говорят, что он выбросил драгоценность. Бросающемуся драгоценностями недалеко до беды.

Властители нынешнего века за драгоценности принимают по большей части жемчуга да яшму, копья да мечи. Но чем больше собирают они этого, тем больше ропщет народ, тем в большей опасности их держава, тем большей опасности подвергают они себя самих. Так что такие действия ведут по сути к утрате драгоценностей.

Музыка смутных времен сродни этому. Когда барабаны и литавры гремят как гром, когда гонги и цимбалы звенят, как вспышки молний, когда лютни и свирели, пение и танцы подобны воплям — ци сердца приходит в смятение, в ушах и глазах сумятица, все естество в потрясении.

Такого рода музыка не может радовать. Ибо чем более опьяняюща музыка, тем в большее раздражение впадает народ, тем большие смуты в государстве, тем больше унижает себя властитель. Так что такие пути ведут по сути к утрате музыки.

Превыше всего мудрые цари древности ценили музыку за приносимую ею радостность. Сяский Цзе и иньский Чжоу, склонные к пьянящей музыке, в звуках больших барабанов, колоколов, литофонов, труб и свирелей превыше всего ценили громкость, а в зрелищах — массовость. Они увлекались всем новым и необычайным, созвучиями, непривычными уху, соцветиями, непривычными глазу. В стремлении превзойти в этом друг друга они не знали меры и конца. Упадок в царстве Сун наступил, когда там создали тысячи колоколов тона чжун. Упадок в царстве Ци наступил, когда там отлили огромный колокол тона люй. Упадок царства Чу последовал за созданием там шаманских мелодий.