Простая милость - Уильям Кент Крюгер

«студебеккер» Дойла въехал на посыпанную гравием стоянку, других машин там не оказалось, в парке было пусто. Мы вылезли, и я пошел по пожухлой траве за двумя взрослыми мужчинами. Направляясь к реке, они пересекли железнодорожные пути, проходившие через парк, миновали тополя и оказались на длинной песчаной отмели, где старшеклассники иногда жгли костры и пили пиво. Тут и там на песке виднелись обугленные кострища, похожие на черные болячки. Дойл и Гас поставили кульки, набитые фейерверками, в тени тополей. Гас вытащил из кармана открывалку и проделал несколько дырок в пивной банке, которую подал Дойлу. Потом продырявил банку для себя. Они сидели, пили и разговаривали, а я сидел рядом и гадал, когда же начнется веселье.

Разговаривали они о бейсболе. Начинался первый сезон для «Близнецов из Миннесоты», год назад называвшихся «Вашингтонскими сенаторами». Имена Хармона Киллебрю, Боба Эллисона и Джима Лемона были у всех на устах.

— Ты что скажешь, Фрэнки? — обратился ко мне Дойл. — Думаешь, у Миннесоты будет приличная бейсбольная команда?

Вопрос Дойла меня озадачил — немногие взрослые интересовались моим мнением. Я попытался ответить как можно вдумчивее.

— Да. Запасные питчеры у них слабоваты, зато бэттеры сильные.

— Это точно, — сказал Дойл. — Гас говорит, что ты сам хороший бейсболист.

— Вполне себе, — ответил я. — Довольно неплохой бэттер.

— Играешь в команде?

— Нет. Только дворовые игры на Равнинах.

— Хочешь стать бейсболистом, когда вырастешь?

— Навряд ли.

— А кем? Проповедником, как твой папаша?

Сказав это, он засмеялся — как будто быть священником забавно.

— Его отец хороший человек и отличный проповедник.

— А фейерверков боится, — ухмыльнулся Дойл.

Я удивился: откуда он узнал, но, взглянув на Гаса, сразу все понял.

— Это из-за войны, — сказал Гас. — У многих такое бывает.

— Но не у нас с тобой, — ответил Дойл.

— Все люди разные.

Дойл отхлебнул пива и заключил:

— У некоторых просто кишка тонка.

— Не у Капитана, — сказал Гас, и в его голосе послышалась злость.

Дойл уловил это и ухмыльнулся.

— Ты до сих пор зовешь его Капитаном. Почему?

— Таким я узнал его впервые. Отличный был офицер.

— Да? — Дойл хитровато подмигнул. — Я слышал, он малость тронулся.

Гас взглянул на меня и сказал:

— Ты слушаешь чересчур много сплетен, Дойл.

Тот усмехнулся.

— Возможно, но благодаря им я многое знаю, Гас. Ведь я многое знаю.

Гас перевел разговор на политику, они принялись обсуждать Кеннеди, а я стал думать о фейерверках, лежавших в кульках, и особенно о большой петарде М-80 — той, что предназначалась мне. Вдруг я услышал, что разговор вертится вокруг предмета, имеющего ко мне самое прямое отношение.

— Я несколько раз видел его на Равнинах, — говорил Гас. — Просто интересно, кто он такой.

— Его зовут Уоррен Редстоун, — ответил Дойл. — Как только он появился в городе, шеф велел глаз с него не спускать. Бывалый смутьян. Много лет назад он подбивал здешних сиу поднять восстание. Нарвался на неприятности с федералами и смылся. Шеф связался с ФБР, но, думаю, им он теперь уже неинтересен. На его счету много всяких мелких провинностей, но ничего серьезного он не совершил. Остановился он у племянницы и ее мужа, О’Кифов. Во время дежурства я регулярно объезжаю Равнины, чтобы напомнить ему о себе.

— Так вот почему я постоянно тебя вижу по соседству. — усмехнулся Гас. — Я готов был поклясться, что это из-за Эдны Суини.

Дойл запрокинул голову и завыл по-волчьи. Потом смял свою пивную банку и швырнул в песок.

— Ну давай, — сказал он и потянулся за кульком. — Устроим веселье.

Дойл установил несколько ракет, запалил три трута, и все мы разом подожгли фитили. Ракеты взмыли высоко и взорвались почти одновременно, выпустив клубы черного дыма, которые напоминали брызги грязи на голубой небесной стене. Мы отбросили запалы, и Дойл засунул бомбочку в пустую пивную банку Гаса. Банка взорвалась и подскочила, как будто в нее попали из дробовика. Потом Дойл достал из кулька три петарды, — по штуке каждому — поджег свою и подбросил в воздух. Взрыв раздался так близко, будто нам в лицо пальнули из пушки. Я отшатнулся, но Гас и Дойл даже ухом не повели. Гас поджег и подбросил свою петарду, я в ожидании зажмурился, но ничего не произошло.

— Барахло, — буркнул Дойл. — Эта дрянь не сработала. Я слышал, Гас, у тебя тоже иногда бывает такая проблема.

Он засмеялся, а я не понял, о чем таком он говорит.

— Давай, Фрэнки, — сказал Дойл. — Твоя очередь.

Мне не хотелось поджигать М-80 у себя в руках. Хотя фейерверки пробуждали во мне некоторое безрассудство, я все-таки считался с ограничениями, установленными отцом, и поэтому не собирался брать в руки зажженную петарду, особенно такую, которая может оторвать мне пальцы. Вместо этого я насыпал холмик из песка, воткнул в него М-80, как свечку в праздничный пирог, поджег фитиль и отошел назад. Спустя мгновение взрыв сровнял холмик с землей, а нас обдало жалящими песчинками.

Дойл запрыгал на месте, и я подумал было, что его чем-нибудь ранило во время взрыва. Вдруг он пустился бежать через песчаную отмель к реке, отпрыгивая то влево, то вправо, потом вытянул руки вперед и бросился наземь. Поднялся на колени, прижал руки к груди, встал на ноги и вернулся к нам, широко и глупо улыбаясь. Он протянул в нашу сторону сложенные ладони, и из узкого отверстия, которое образовали его большие пальцы, выглянула большая лягушка.

— Подай-ка мне М-80, — сказал он Гасу.

Гас дотянулся до кулька и вытащил еще одну большую петарду. Дойл схватил лягушку одной рукой, а другой разжал ей рот.

— Засунь сюда, — сказал он.

— Ты собираешься взорвать лягушку?

— Какой ты догадливый.

— Может, не надо? — вопросил Гас.

Я оцепенел и не поверил своим глазам, когда Дойл выхватил петарду у Гаса, засунул ее лягушке в рот, расправил фитиль и достал из брюк зажигалку. Откинув крышку, он чиркнул колесиком, поджег фитиль, затолкал петарду поглубже в лягушачье горло и подбросил лягушку