Красный дом - Роз Уоткинс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кто-то за мной идет. Я оглядываюсь. Мужчина. Я иду дальше, сжав руки в кулаки. От низких фонарей в церковном дворе падают длинные тени, с претенциозных надгробий на тропу падают тени в форме ангелов. Через тропу перелетает летучая мышь так близко, что я чувствую вибрации в воздухе.
– Эй! – кричит кто-то.
Я не обращаю внимания и иду дальше, заставляя себя шагать быстрее, но так, чтобы не показать, что я паникую. Я боюсь, что это может быть человек, который узнает меня как Селестину, но, конечно, это может быть и кто-то, знающий меня как Еву. Маловероятно, что я смогу различить этих людей, – в этом и заключается весь ужас лицевой слепоты.
– Эй! – кричат снова.
Я разворачиваюсь. Я испытываю искушение броситься бежать, но это означало бы поддаться страху. Мужчина приближается.
Он идет спокойно и непринужденно, не так, как ходят хищники, проходит под фонарем. Он улыбается.
У него на щеке татуировка в виде листа. Аллилуйя! Я выдыхаю. Это тот тип, который помогал мне со стеллажом в книжном магазине. Я испытываю такое облегчение от того, что это не сталкер/психически ненормальный убийца, и от того, что я его узнаю, что широко улыбаюсь ему. Подобная улыбка не совсем соответствует ситуации.
– Зак! – Какая это радость – произносить имя с уверенностью. – Нехорошо преследовать людей по темным кладбищам.
– Прости. – Он переминается с ноги на ногу. – Я тебя не преследовал. Я живу здесь рядом. А потом я понял, что это ты, и, не подумав, позвал тебя.
Я не очень-то хорошо умею общаться. Я всегда тратила столько сил, гадая, что за человек передо мной, что не смогла развить базовые навыки общения. Вероятно, в жизни человека есть крайне важный период, когда эти навыки развиваются, как при дрессировке щенка, но у меня этот период выпал. В Заке есть что-то, что мне нравится, не только татуировка.
– Ты куда-то направляешься? – спрашивает он. – Тебя проводить?
Я знаю, что двадцатилетним женщинам ненормально в одиночестве гулять по кладбищу, но, судя по статистике, это безопасно, особенно в городке типа Эшборна. Я отказываюсь бояться и не жить так, как я хочу.
– Со мной все в порядке, – отвечаю я. – Мне просто здесь нравится.
Он улыбается, похоже, не находит это странным.
– Мне тоже нравится. Я люблю читать надписи на надгробиях и пытаюсь найти самого старого человека, который умер до двухтысячного года.
– Айрис Стритэм был сто один год, – сообщаю я. – Она умерла в 1998 году, а ее муж аж за сорок лет до нее.
– Вау! Как это грустно, – говорит Зак.
– Если только он не был козлом, – замечаю я.
– Разумная мысль.
С минуту мы идем молча, я чувствую себя хорошо, что для меня необычно. Обычно мне приходится заполнять каждую паузу, потому что я отчаянно пытаюсь вести себя так, как другие люди. По какой-то причине я не испытываю такой необходимости с Заком. Мне комфортно с ним, но при этом я также чувствую легкое возбуждение.
– Наверное, мне пора возвращаться, – говорю я. – Может, увидимся в магазине.
Этого говорить не следовало. Между нами есть искра, но я не могу себе позволить заводить молодого человека. В конце концов я начинаю им доверять, и из этого не получается ничего хорошего.
– Если я рискну вернуться в эту смертельную ловушку, – отвечает Зак.
Я смеюсь, неловко взмахиваю рукой и иду прочь. Хотя я знаю, что из этого ничего не выйдет, я не могу не чувствовать себя немного лучше.
Глава 19
Джозеф
Они снова дают мне еду и воду, не убивают меня. Не могу сказать, что я точно чувствую себя хорошо, но уже не так дерьмово, как раньше. Сейчас кто-то находится вместе со мной в палате, и я боюсь. Что-то с этим человеком не так. Я пытаюсь пошевелить головой, чтобы его увидеть, или хотя бы глазами, но ничего не происходит. Я вижу только плитки на потолке и пятно, которое на самом деле не выглядит, как моя змея. Я пытаюсь силой воли заставить руки или ноги двигаться, но они остаются на месте, не шевелятся вообще, как куски мертвой плоти. Так было, когда одна из овец родила мертвого ягненка и он лежал на соломе, а мы пытались вдохнуть в него жизнь. Теперь я сам такой. Ничто не вернет меня к жизни.
Этот тип рядом, смотрит на меня. Вы не можете себе представить, как это страшно, когда вы даже не можете нормально двигать глазами. Большинство людей разговаривают. Если их спросить, они скажут, что говорят со мной, но на самом деле с собой. Однако этот человек просто тут стоит.
Я пытаюсь от него отодвинуться, закричать. Но, конечно, ничего не происходит. Он может сделать со мной все, что угодно, а я не только не смогу его остановить, я даже не смогу потом кому-то рассказать о случившемся.
Но затем он толкает меня в бок и перекатывает, словно я бревно. Словно я даже меньше, чем ничто. После этого он уходит. Его мягкие подошвы издают хлюпающие звуки, когда он шагает по полу. Вдали кто-то кричит. Здесь никогда не бывает тихо по ночам.
Я будто тону – погружаюсь, а потом, задыхаясь, возвращаюсь на поверхность. Затем снова погружаюсь. Когда я оказываюсь рядом с поверхностью, возвращаются воспоминания. Далекие воспоминания. Мама поет в кухне и готовит бобы на тосте или рыбные палочки. Она всегда была какая-то нервная. Я вспоминаю, как она посматривала на меня краем глаза.
Затем на меня накатывает целая волна воспоминаний о более позднем времени – ближе к тому периоду, когда все погружается во мрак, и я не знаю, что происходило. Я сделал что-то ужасное? Именно поэтому у меня в сознании чернота? Почему моя сестра снова и снова спрашивает, помню ли я?
Есть очень четкое воспоминание. Я в столовой в школе, стою в очереди за помоями, которыми они нас там кормят, ни с кем не разговариваю. Подходит парень и пытается встать перед нашей группой.
– Прочь с дороги, уроды, – говорит он.
Никто из моих друзей ничего не делает. Они все тощие ботаники, и этот парень (вроде бы его зовут Нейт) может сожрать их живьем. Я уже
